Александр Лапин
Крымский мост
Казаки жили бедно, но дружно. И работали так же.
Так как в это время лошадей у народа давно уже не было, а необходимость в домашнем тягле оставалась, то все обзавелись мотоциклами. В каждом дворе – бедном или богатом – обязательно был мотоцикл с коляской или некое самодвижущееся средство, собранное из различных деталей.
У дядьки Ваньки тоже был симбиоз мотоцикла и телеги. Это трехколесное чудо ребятишки называли про себя «моторыльня».
Вот на этой самой моторыльне они ездили за сеном. Они – это двое дядькиных сыновей. Серьезный такой, насупленный старший, настоящий мужичок Колька. И младший – черный, сопливый и от этого гундосящий Ленька.
Была еще Верка – крепкая, ядреная девка, круглолицая, с каменными юными грудями.
Дядька косил. Ребята собирали высушенное сено. Потом грузили в кузов повозки. И катили обратно.
Однажды они так увлеклись, что нагрузили целую копну.
Эту поездку Олег Мировой запомнил на всю жизнь. Потому что никогда еще не было ему так жутко и весело, как в тот раз.
Дядька Иван посадил их наверх. Сам сел за руль. Они катили по проселочной дороге домой.
Копну душистого сена мотало на дороге из стороны в сторону. Ребятишки вцепились в траву руками, ногами. И с высоты «гнезда» наблюдали за окружающей жизнью.
Кончилось это тем, чем и должно было. На каком-то повороте, когда дорога уже начала спускаться в лог, к станице, копна сена поползла в сторону. Они дружно слетели прямо на дорогу и кубарем покатились, вывалявшись в мельчайшей дорожной пыли.
Упали, но не разбились, не ушиблись. Потому что маленькие, легкие. Сорванцы.
Сено подобрали, скинули обратно в кузов. Но остаток пути прошли пешком, оживленно обсуждая происшествие.
В общем, о Кавказе остались у него самые яркие воспоминания. Там он чувствовал себя свободным. Там остались друзья-приятели. Там осталась двоюродная сестра, которую он подростком тискал за «каменные», упругие груди…
Ну а дальше была жизнь по распорядку, по линейке, которая была уготована ему судьбой и любящей бабушкой.
* * *
После школы долго решали: куда? Было несколько вузов, где дети номенклатурных родителей могли не смешиваться с толпой обычных студентов, а оставаться в том же самом кругу. Среди своих. Это в первую очередь были МГИМО, МГУ.
Получив там высшее образование, можно было перейти в ряд закрытых учебных заведений. Типа Высшей партийной школы при ЦК КПСС или Дипломатической академии, Академии внешней торговли, Высшей школы КГБ.
В общем, для номенклатурных детей любая дорога плавно вела к занятию номенклатурных должностей.
Но тут нашла коса на камень. Отец – уже генерал – хотел, чтобы сын занял достойное место в военной элите. Прочил ему такую карьеру.
Бабушка же хотела, чтобы он делал партийную. Потому что «партия – наш рулевой». И она могла обеспечить внуку блестящую судьбу сначала – в комсомоле, а потом – в партийных номенклатурных организациях.
В общем, схлестнулись.
Но тут подал голос и сам Олег. Парень неглупый, он очень хотел стать журналистом.
В конце концов нашелся вариант, который удовлетворил всех.
На семейном совете решили. Будет он учиться в ЛВВПУ. А расшифровывалась эта сложная аббревиатура просто. Он будет учиться в городе Львове в Высшем военно-политическом училище Советской армии. На отделении военной журналистики.
Кстати говоря, это отделение пользовалось чрезвычайной популярностью у детей высокопоставленных военных – генералов, адмиралов, маршалов. Работа не пыльная, интеллигентная. А выслуга лет, оклады, довольствие, надбавки, квартиры, форма, льготы и привилегии – военные. Опять же части наши и в Чехословакии, и в Венгрии, и в Германии. Еще много где стоят. Вплоть до Кубы.
Можно мир посмотреть за казенные деньги.
А так как училище политическое, то в любое время можно с таким образованием перевестись и в высшие школы при ЦК КПСС.
Да мало ли куда можно устроиться и сделать карьеру при таких родственниках!
Ну, опять же, ребенок чувствует призвание к журналистике. Пусть будет и ему приятно.
Так оказался он на Западной Украине, в славном городе Львове. Тут, почти как в другом мире, жили так называемые «западенцы».
Учиться ему понравилось. Тем более что преподаватели понимали, с каким контингентом имеют дело. И особо не давили на привилегированных курсантов.
Случались и «самоходы», и разные смешные эпизоды.
Нельзя сказать, что он был постоянным кавалером. И строил «серьезные отношения». Как баловень судьбы, он и по женской части, что называется, был «ходок». Разведенные дамы под сорок, девушки-нимфетки, невесты на выданье, вечные невесты – куда еще идти солдату, то бишь курсанту, куда нести печаль свою?
Как и многие курсанты, он к четвертому курсу, так сказать, «забурел». Завел себе «гражданку», то есть гражданскую одежду. И тайком уходил вечером из казармы.
Выбравшись за забор, он прямиком направлялся к знакомым. Там переодевался. И бежал на свидание. К очередной девушке.
В тот раз банкет длился долго. Он подзадержался. И выпил немало. Да так немало, что забыл о том, что надо пойти переодеться.
И отправился прямиком в часть.
То бишь в джинсах, кроссовках и рубашке в цветочек с большим воротником.
Пробравшись в казарму, он аккуратно разделся. Аккуратно, по уставу сложил на стуле перед кроватью свои штаны и рубашку. Выровнял строго носки кроссовок. И завалился спать.
Прервал его безмятежный утренний сон вопль дежурного по части майора Петухова.
Открыв и протерев глаза, он увидел стоявшего напротив его кровати и подпрыгивающего от злости красного, как повязка на рукаве, и орущего благим матом майора:
– Что это?! Что это?! Что это?! – так, словно его переклинило, вопил майор, указывая на его кроссовки, торчащие белыми носами в длинном ряду черных, начищенных, яловых курсантских сапог.
Рядом с майором стоял смущенный дежурный по роте, его закадычный дружок Эдик Доля. И, виновато хлопая глазами, пожимал плечами, словно не понимая, как могло случиться такое – курсантские сапоги мистическим образом превратились в белые кроссовки…
Отсидев три дня на гауптвахте, Олег пришел к простому практическому выводу: если уж принял на грудь, то лучше из самохода не возвращаться, пока не протрезвеешь.
Можно будет потом что-нибудь придумать. А то и гражданки лишишься. И на губу залетишь…
На следующий год их уже распределяли по специализации. И он захотел пойти во флот.
С третьего курса их группу переодели в форменные черные бушлаты. Выдали тельняшки и черные брюки, к которым Олег долго не мог привыкнуть. Потому что у морских брюк не было ширинки. И застегивались они крючками сбоку.
Но это неудобство со временем он преодолел. Привык. А в остальном все было прекрасно.
Выпустился он не то чтобы удачно, а просто супер. На Черноморский флот.
* * *
В то время Краснознаменный Черноморский флот, базировавшийся в Севастополе, насчитывал сто тысяч человек личного состава. И восемьсот кораблей. Это была могучая армада, полностью господствовавшая на Черном и Средиземном морях.
Молодой красивый лейтенант приступил к работе в многотиражной газете на флагмане Черноморского флота. А уже через год его талант был замечен. И он был переведен в штаб. В главную флотскую газету.
Жизнь улыбалась ему во все тридцать два зуба. Но тут началась перестройка, которая в тысяча девятьсот девяносто первом закончилась катастрофой. Последовали известные события. И в конечном итоге старший лейтенант Мировой оказался на Северном флоте. А затем вернулся в славный город Петербург. Теперь уже Петербург. К любимой бабушке.
Служить на Балтийском флоте.
Балтийский флот тогда представлял собой жалкое зрелище. Конечно, он не был самым главным и могучим и в советское время. Но он был старейшим. Имел традиции, восходящие к Петру. Имел свою базу в Кронштадте.
Однако общий упадок в стране особенно негативно отразился на нем. Моряки месяцами не получали жалованье. Дисциплина упала ниже плинтуса. Специалисты увольнялись тысячами.
Но Мировому, как ни странно, нравилось служить. Нравилась морская форма. Нравилась работа. И он, в отличие от многих, не терял бодрости духа. Утешал себя тем, что все это временно.
* * *
Другое дело – бабушка. Понимая, что Советский Союз доживает последние дни, она не растерялась, не стала ныть и плакаться в жилетку, как многие тысячи бывших руководителей. Бабушка с головой «окунулась в рынок». Имея аппаратный вес – как-никак секретарь горкома партии – и огромные связи, она уже в ранний период создала несколько кооперативов, на которые поставила верных людей.
Через эти структуры пожилая леди, понимая, куда дует ветер, накупила ваучеров.
И не прогадала. Ее «золото партии» не растворилось незнамо где.
Она умело использовала все возможности. Даже Олег поспособствовал ее многотрудному делу. Как? Познакомил бабушку с несколькими старшими офицерами с Кронштадтской базы. И… Екатерина Алексеевна учредила вместе с ними так называемый Моряцкий банк.
Она и здесь правильно рассчитала. Во-первых, через этот банк пошло денежное довольствие флотских экипажей. Во-вторых, в том зыбком, туманном экономическом климате, который господствовал в России, люди искали надежности, стабильности и порядочности.
А так как среди учредителей банка были морские офицеры, то вкладчики валили валом.
Кроме того, Екатерина Алексеевна постаралась, чтобы платежи многих учреждений жилищно-коммунального хозяйства, а также еще работавших предприятий города шли через счета Моряцкого банка.
Так что пока завлабы, юристы и прочие разные примкнувшие к ним гэбисты и демократы охмуряли народ и делили власть политическую, практичная бабушка со своими верными соратниками закладывала основы своего экономического процветания.
Получилось все очень удачно. Банковские филиалы появлялись по всей стране, как грибы после дождя. На ваучеры, скупленные за гроши у обнищавшего населения, приобретались на аукционах крупные фабрики и небольшие заводики.
К концу своего правления Екатерина Алексеевна уже была владелицей контрольного пакета нескольких вполне приличных предприятий.
Но, как говорится, человек предполагает, а Господь Бог располагает. И Олегу, который уже дослужился до звания капитана третьего ранга, тоже пришлось запрягаться в это миллионное дело, которое бабушка Екатерина делала с молодым не по годам азартом.
Время было тяжелое, смутное. Петербург, который всегда был культурной столицей СССР, стал бандитским гнездом.
Случилось то, что тогда случалось сплошь и рядом. Рейдеры-конкуренты попытались захватить бабушкину швейную фабрику, на которой было поставлено новое оборудование.
Во время захвата вспыхнул пожар. Фабрика сгорела. Погибли люди.
А бабушку сразил тяжелейший обширный инфаркт.
Шестого ноября тысяча девятьсот девяносто шестого года, аккурат перед праздником революции, в темную петербургскую ночь, она скончалась.
* * *
Отец Олега Мирового – генерал-майор – ушел в отставку и принял дела управления бизнес-империей на себя. Не осознавая, что он находится в новой реальности, принялся насаждать армейские порядки в структурированном к тому времени как холдинг бизнесе. Человек тяжелый и вспыльчивый, Павел Петрович начал свою деятельность с мелочных придирок. Без конца менял помощников, секретарей, начальников отделов. По любому, самому ничтожному поводу устраивал разносы директорам и даже членам совета директоров холдинга.
Привыкнув в своей дивизии к единой и безраздельной власти, он так же пытался управлять и холдингом. Результаты не замедлили сказаться. Постоянная кадровая чехарда, непросчитанные решения, «дружеские» кредиты пошатнули финансовое положение акционеров. Начал зреть заговор…
В это время капитан третьего ранга Мировой переживал очередной кризис идентичности. Он никак не мог определить для себя, куда двигаться дальше…
Направление обозначилось, когда один из бабушкиных соратников, член совета директоров, человек уважаемый и известный, встретился с ним в бане. Элитная сауна, в которой голый человек чувствует себя открытым всем ветрам, склоняла к откровенности. Там управленец и высказался по теме:
– Олег! Твой отец зашел слишком далеко! Он никого не хочет слушать. Пользуясь тем, что у него контрольный пакет, пытается всех нагнуть. Тянет нас на дно! Наши интересы не учитываются. Мы через неделю собираем совет директоров. Хотим ему предложить уйти. Если не согласится добровольно – будем настаивать на устранении его через судебные процедуры. Иначе он все развалит. Ты слышал, что он распорядился дать огромный кредит своему дружку-пьянице, который якобы строит ферму? Баранов-мериносов. Какие мериносы у нас тут на северах? А деньги немалые – несколько миллиардов… Я предлагаю тебе возглавить наш холдинг! Согласен?!
Олег ничего не сказал. Против отца, от которого частенько доставалось и ему, он идти не мог. Но и «нет» тоже не сказал.
А дальше произошло вот что. Совет директоров состоялся. Но Павел Петрович заявил, что со своего поста не уйдет. Наорал на собравшихся. Хлопнув дверью, вылетел из кабинета. Напоследок пообещал разобраться с каждым…
Через три дня в его загородный дом залезли грабители. Вроде искали деньги. Подняли отца с постели. Тот пытался сопротивляться. Его забили насмерть…
Олег, узнав об этом, едва не упал в обморок. Теперь он клял себя за то, что не сказал «нет».
К нему на службу приехал заместитель отца вице-адмирал Каплер. Они разговаривали, запершись в кабинете. И там Каплер по-военному четко предложил ему:
– Олег! Хватит сопли жевать! Срочно увольняйся из армии и берись за дело. Завтра внеочередное собрание акционеров. Тебе надо быть. Ты теперь держатель контрольного пакета. Я буду предлагать тебя председателем наблюдательного совета.
Так, двенадцатого марта две тысячи первого года он встал во главе дела.
После избрания Мировой заявил, что все будет хорошо, все будет, как было при бабушке. Он будет советоваться с товарищами. И дело пойдет на лад.
Став главой холдинга, Олег, конечно, не мог сразу разобраться в абсолютно новом для него деле. И ему, естественно, нужен был человек, который бы помогал, объяснял, вводил в курс. И такой человек нашелся. Грубый и хитрый одновременно – Алексей Андреевич Карачеев. Верный, без лести директор крупного предприятия. Еще молодой, да ранний.
Он окружил Олега Мирового такой заботой, что вскоре тому стало не по себе.
Карачеев посадил его в кабинет напротив своего, взял на себя все дела, пытался даже вмешиваться в его личную жизнь.
И в какой-то момент Мировой понял, что попал в ловушку.
А дело было так. Карачеев предложил Мировому, чтобы его сопровождал водитель-охранник:
– Вы, Олег Павлович, большой человек! И теперь вам нельзя ездить одному. Надо, чтобы с вами рядом был телохранитель!
Так рядом с Мировым появился бывший спецназовец Иван Толоков.
Проработали они с год. И вроде бы нашли общий язык.
В один прекрасный день Иван, выезжая со двора, задал вопрос:
– А каким человеком вам представляется Карачеев?
Мировой, несмотря на странность вопроса, ответил:
– Нормальный человек! Простой, отзывчивый, понимающий.
На что Иван сказал, усмехнувшись:
– Это для вас он такой. А на самом деле хитрый, жадный, мстительный…
Этот разговор заставил Мирового крепко задуматься, стать внимательнее и осмотрительнее. И первый вывод, который он сделал, заключался в следующем: «Эти люди принимают мою мягкость, доброту, а самое главное – порядочность и благородство за слабость. И стараются использовать их в своих корыстных целях».
Ирония судьбы заключалась еще и в том, что компаньоны, жаждавшие власти и денег, были еще и трусами. Чем подтверждали эзотерическую истину, что бодливой корове бог рогов не дает.
Мировой посмотрел-посмотрел на окружающих и понял, что его туманным мечтаниям о всеобщем братстве, равенстве и прочих вещах не сбыться никогда. Потому что люди остаются людьми. И ему не надо пытаться переделывать их. Надо продолжать работать с тем материалом, что имеется в наличии.
На этом и остановился.
С тех пор у Мирового не стало любимчиков и постоянных фаворитов. Олег, который раньше отличался открытостью характера и готовностью поделиться с ближними и радостью, и горем, стал скрытен и подозрителен.
Так и не обретя новых друзей в компаньонах, он стал искать их на стороне, среди мистически настроенных знакомых.
Еще в первые годы после возвращения в Петербург он узнал, что город, а точнее, Балтийский флот был колыбелью русского масонства. Отсюда пошли все русские ложи.
Один из тех, с кем он служил в Кронштадте, и свел его с вольными каменщиками.
Они стали для Олега «братьями».
Несколько лет Мировой ходил в учениках. А в прошлом году случилось великое событие, которое он любит вспоминать до сих пор. Он стал мастером.
* * *
Когда-то на берегу прозрачной речки, в сосновом лесу находилась элитная туристическая база. Добротный дом и несколько коттеджей. Принадлежала она крупному оборонному предприятию.
Как водится, в девяностые предприятие разорили, а турбазу бросили на произвол судьбы. И она много лет простояла бесхозная. Пока не приехали какие-то серьезные и важные люди. Они осмотрели то, что осталось от этого комплекса, и убыли восвояси.
А летом на турбазу прибыли техника и рабочие. Началось возрождение, но уже не туристического объекта.
На этом месте появилось крупное прямоугольное здание, ориентированное строго на оси восток – запад.
В самом здании выгородили три помещения. Две небольшие комнаты и большой зал, в котором можно удобно разместить хоть сотню человек.
День за днем, месяц за месяцем шли отделочные работы. И вот наступило время, когда снова приехали серьезные важные люди, чтобы принять работу у строителей.
Что же предстало их взору? Храм! Масонский храм!
С тремя колоннами, стоящими посередине зала. Дорической, ионической и коринфской. С голубым потолком, изображающим звездное небо. Со стенами, на которых нарисованы орудия труда вольных каменщиков: молотки, уровни, циркули, угольники. Наконец, с мозаичным полом, состоящим из расположенных в шахматном порядке черно-белых плиток.
В центре этого пола между колоннами стоял алтарь. А по сторонам от него – камни. Слева – грубый, неотесанный. Справа – совершенно гладкий, отполированный.
В восточной части зала, на возвышении в семь ступеней, расположили кресла начальствующих. Эти места были отделены небольшой деревянной балюстрадой с калиткой посередине.
Над этим символическим престолом – лучезарная дельта с всевидящим оком в центре. Справа от нее – изображение солнца, слева – луны.
На престоле у начальствующего лежали папка с патентом на работы, конституция ложи и регламент масонских работ. А на алтаре в форме куба – три священные для каждого масона вещи. Книга Священного закона, циркуль и наугольник. Каждая вещь – символ.
При этом Священная книга была открыта на первой главе Книги Бытия.
Серьезные люди заглянули в нее. И один из них прочел:
«И сказал Бог: да будет Свет. – И стал Свет».
Вот так и возник храм объединения вольных каменщиков под названием «Великий восток народов России». А точнее, его ложа «Пифагор».
В этом-то месте и состоялось некоторое время назад посвящение его, Олега Мирового, в третий градус. В степень мастера.
Тот день Олег помнит до мельчайших деталей. Он приехал в ложу в приподнятом настроении. Совсем не в том, как в первый раз. (Тогда он был робким «профаном» с завязанными глазами, расстегнутой до пупа рубахой, без ремня, с закатанной штаниной.) Теперь ему не нужно было объяснять, что циркуль символизирует небесный план, наугольник – символ земного бытия, уровень означает равенство всех братьев, всех людей перед Богом, отвес – праведность и духовную прямоту. А молоток – власть мастера. И посвящать его будут ритуальным мечом с волнистым лезвием. Таким, каким по преданию обладал ангел, стоявший с пламенным мечом у ворот Эдема.
Он спокойно, не как ученик, а как равный, прошедший немалый духовный путь, сидел в комнате и ждал начала обряда.
Пока великий мастер ложи проверял, исполнены ли все условия для начала ритуалов, Олег прислушивался к голосам, которые раздавались в главном зале:
– Собрана ли ложа? – слышался ему голос мастера. – Покрыта ли? Освещена ли?
Вслушиваясь в вопросы и ответы, Олег понимал, что кворум есть и охрана ложи обеспечена.
Следом начиналась административная часть. Перекличка членов ложи. Зачитывались протоколы прошлого собрания.
В общем, все шло, как положено. Ритуал соблюдался.
Олег знал легенду, на которой основывается ритуал посвящения. И хотя ему предстояло выслушать ее от великого мастера, он уже тогда, в комнате ожидания, вспоминал ее:
«Царь Соломон решил строить храм. И построить его надо было так, чтобы он своим видом, внутренним убранством, украшениями и декором мог в виде символов передать потомкам божественные знания, которыми обладал сам царь.
Соломон собрал строителей. Назначил главным из них некоего Адонирама – человека, обладавшего знанием “божественной истины”.
Адонирам разделил своих подчиненных строителей на три степени. Самыми многочисленными из них были ученики. На следующем месте – товарищи. И самыми привилегированными и, соответственно, самыми высокооплачиваемыми, стали мастера.
Каждой группе, условно говоря, специалистов Адонирам дал символическое слово. Вечером после работы все шли к казначею. И говорили свое заветное слово. И казначей, понимая, с кем имеет дело, соответственно оплачивал их труд.
Мастера получали самую высокую плату.
Слова были такие: ученикам – слово Иоаним. Товарищам – Вооз. А мастерам – Иегова.
Конечно, другие мастерам завидовали. Потому что они получали более высокую плату.
И вот трое работников решили, что им надо выпытать у Адонирама мастерское слово. И потом воспользоваться им для своих целей.
И вот трое подмастерьев выследили Адонирама. Первый из этих негодяев подошел к нему у южных ворот. И стал, угрожая, требовать, чтобы мастер назвал ему заветное слово.
Но Адонирам отказался.
И тогда подмастерье ударил его молотком.
Мастер бросился бежать.
Но второй заговорщик уже у северных ворот нанес ему удар киркой.
Адонирам, подбежав к колодцу, бросил туда священный наугольник – символ духовного всесовершенства (на нем было начертано таинственное изображение духа Иеговы).
Но тут его у восточных ворот настиг третий заговорщик. И нанес ему смертельный удар циркулем.
Затем убийцы унесли и схоронили тело.
На следующий день царь Соломон начал поиски своего пропавшего мастера. И посланные нашли его, так как убийцы, закопав Адонирама, воткнули в разрыхленную землю веточку акации. А эта веточка сразу же зазеленела…»
Вот эта великая легенда и легла в основу обряда посвящения дорогого «брата» в мастера.
Из главного зала раздалась команда, и Олег Павлович, одетый в соответствующее рубище, появился у жертвенника.
В тот день храм был особенным. Вся ложа была затянута черной тканью. На стенах развешаны черепа и кости. И под ними надписи: «Memento mori».
На полу, скрывая «шахматную доску», лежал огромный ковер с нашитыми на нем «золотыми буквами». По сторонам стояли светильники. А рядом, словно поддерживая их, – скелеты.
Заходя, он еще подумал тогда: «Где же они их взяли? Неужели в магазине, где продаются пособия для медицинских вузов?»
И эта мысль чуть не разрушила весь тот возвышенный строй мыслей, с которым он пришел тогда на свою инициацию.
Но, увидев, что все братья принимают «горестный вид», он спохватился и встал, как положено, по правую сторону жертвенника.
Вокруг были знакомые лица. Банкиры, управленцы, депутаты, проходимцы, чиновники. Все в белых перчатках, белых фартуках. На шеях у многих цепи с символами и масонскими знаками.
Великий мастер, усатый, с одутловатым лицом, был одет в мантию и весь прямо-таки осыпан символами. На руке у него блестело огромное кольцо с черепом и костями.
Начинался театрализованный обряд. Тремя «ударами» молота он, посвящаемый, Олег Павлович Мировой, «повергался» в гроб.
Пока он тихо лежал, его покрывали красной тканью, символизирующей кровь. На сердце клали золотой треугольник с монограммой, означающей слово «Иегова». И веточку акации.
Олег помнил, что лежать на жесткой доске ему было чертовски неудобно. Помнил, как вокруг него под траурную мелодию шествовали братья. А потом встали вдоль квадрата и, взявшись за руки, образовали так называемую братскую цепь.
Затем наступил самый главный момент.
Его подняли из гроба. Подвели к алтарю. И поставили на одно колено.
Досточтимый мастер произнес над ним фразу, которая используется всеми масонами без исключения:
– Во славу Великого Архитектора Вселенной я утверждаю тебя в третьей степени мастера нашего цеха…
Один из стоявших рядом офицеров ложи подал досточтимому мастеру длинный меч. И тот, подняв его на вытянутую руку, легко коснулся сверкающим лезвием плеча и темени Олега.
Все свершилось.
– Встань, новоиспеченный мастер! – провозгласил магистр.
Затем взял Мирового за плечи, поднял его. И трижды облобызал. Как и принято между полноправными членами ложи.
А потом была праздничная совместная трапеза, братская агапа.
Столы были составлены буквой «П». В центре стоял досточтимый мастер. Перед ним в этом пространстве, образуемом столами, был поставлен небольшой походный алтарь, на который возложены Библия, циркуль и наугольник. Вдоль стола, по его середине была протянута голубая лента. На ленту в одну линию были поставлены бокалы всех собравшихся в ложе братьев.
Каждый тост начинался с того, что мастер призывал виночерпия «зарядить пушки». (По старинной военной традиции столовые принадлежности у масонов носят военные или армейские названия: бокал – «пушка», салфетка – «знамя», вилка – «сабля», вино – «крепкий порох», вода – «слабый порох», тост – «залп», наполнить бокалы – «зарядить пушки».)
Пошли тосты. Всего тринадцать. Сначала – за страну, где работает ложа. Потом – за президента. За всемирное братство вольных каменщиков. За великого мастера. За досточтимого мастера. И за него, мастера Олега Мирового…
И последний традиционный тост. Тост привратника. Поэтичное поминовение всех вольных каменщиков, рассеянных по всему лицу земли. После этого церемониальная часть закончилась. И начались приватные разговоры между масонами.
Прокурор, судья, банкиры, наместник, мэр. Здесь есть люди, облеченные властью. И тут они могут поговорить о делах. Да, приятно вспомнить на досуге Олегу Павловичу те незабвенные мгновения и теперь, отправившись в свое путешествие вокруг Европы, выполнить важное поручение братства.
Ну, а на гарнир у него вот такая вот отдельная история с этой светской дамой, которую он никак не может понять.
Вообще, конечно, его женщины – это, можно сказать, отдельная история.
Мировой не то чтобы убежденный холостяк. Нет. Несколько лет назад он даже женился. Но, как сейчас модно говорить, что-то пошло не так. И ему пришлось срочно развестись.
Конечно, женщины липли и старались охомутать его. Мировой никому не отказывал. Так что «фаворитки на час» иногда задерживались. А иногда и нет.
Он щедро награждал своих подружек: кого – квартирой, кого – хорошей иномаркой. И, нагулявшись, давал им отставку.
У него даже сложилось определенное правило по этой части: никогда не держать женщину в любовницах больше двух лет. Потому что это чревато и для тебя, и для нее. За два года страсть утихает. И приходит трезвый расчет.
Второе. Женщину тоже нельзя питать ложными надеждами. Сорвал цвет. И в сторону. Авось кто-нибудь подберет. Так вот он строил свои отношения с молодыми.
Ну а с теми, кто уже все понимает, было еще проще.
Недавно Мировой вообще изменил систему. Он перешел на прямые товарно-денежные отношения. Познакомился с директором одного так называемого модельного агентства. И тот за разумную цену предлагал ему услуги молодых свежих моделек.
Вот такой эволюционный путь к этому кораблю прошел Олег Павлович Мировой.
* * *
«Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда, – пелось когда-то в популярной советской песне. И добавлялось: – Морские медленные воды – не то, что рельсы в два ряда!»
Где те времена? Где та страна? Где провожающие на причале? Ничего этого теперь нет! Террористы так незаметно перестроили нашу жизнь, что проводов отходящих пароходов с многочисленной толпой больше не увидишь.
И ходят корабли теперь не по звездам, а по спутникам, точнее по GPS-навигаторам. Так что и штурманы в привычном понимании слова на современных судах уже не нужны. Как не нужны и суровые капитаны с трубкою в зубах. Они остались в прошлом.
Но, к счастью, еще осталось море. Эта завораживающая, зыбкая, то полная неги и покоя, готовая убаюкивать человека, то суровая стихия.
Они вышли на палубу вместе. Постояли на прохладном ветру. Посмотрели на уплывающие в дымке пологие берега. И отправились вниз.
В роскошном салоне, где перемешались кресла и столики, уже собралась почти вся их группа. Человек так тридцать. И разговор шел о правилах жизни на борту.
Гид – бойкая, разбитная питерская хабалка, чем-то похожая на Нобчак из «Дома-2», толкует им с едва заметным малороссийским говорком:
– Сичас, через два часа будет дан сиг’нал! Один короткий, три длинных. Он будет слышен в каждой каюте. По этому сиг’налу вы должны будете взять с собой спасательные жилеты из шкафа в каюте и спуститься на третью палубу, где висят спасательные шлюпки…
Народ хмуро, но терпеливо внимал речам гида.
А Мировой тем временем разглядывал своих попутчиков, пытаясь понять, кто есть кто.
Все изменилось с советского времени. Появились абсолютно новые типы.
«Вот, например, – думает он, глядя на мужчину с абсолютно неестественными, гигантскими, выпирающими из-под майки бицепсами-трицепсами, – это, – дает он ему прозвище, – «Анаболический атлет». Жрет таблетки и, как бройлер, мгновенно набирает мышечную массу. С этим все понятно. По-видимому, он компенсирует гигантскими искусственными мышцами какую-нибудь детскую обиду. Может, его били в школе, как слабака. А он мечтал: вот вырасту, стану могучим и всем покажу!»
На самом краю зальчика он замечает морщинистое лицо с мешками под глазами и унылый нос, знакомый всем.
Это – Телевизионный писатель.
В понимании Олега Телевизионный писатель – это человек, который, написав когда-то что-то, а может, и не написав ничего путного, бродит по телестудиям, где участвует в бесконечных “тык”-шоу».
Естественно, рядом с ним – дражайшая половина.
Она ревниво смотрит по сторонам. Узнают ли моего мужа?
Рядом с ними, как он опять для себя определяет, Педерастический юноша. То ли сын, то ли прихлебатель у писателя.
Вот мужчина с одутловатым лицом. Видно, крепко пьющий. А рядом – маленькая копия папы – сын лет двенадцати.
В центре зала несколько буржуазных семейств с отпрысками.
