Александр Кузнецов
От огня огонь
Она была единственной, из проживавших в доме, кто смотрел на меня с недоверием. И даже не пыталась скрывать этого. Такое положение возбуждало во мне желание поддеть её. Заметив, что она весьма старомодна в мыслях и поведении, я отпускал такие анекдоты за вечерним столом, из-за которых она заливалась краской. Хозяин дома так же был не прочь подтрунить над своей консервативной родственницей, так как добавлял перца к моим рассказам. Тут Манана вскакивала с места и пыталась уйти, но повинуясь приличиям поведения не решалась сделать последнее.
Теперь же, в томительном ожидании, она фантазировала на мой счёт и сильно мучилась. Я тем временем с помощью совка делал подкоп возле обелиска. Вскоре стальной инструмент характерно брякнул, упёршись во что-то твёрдое. То, что я при этом почувствовал не передать словами. Ещё вчера я был инженером в четвертом поколении, а теперь копаюсь в костях. Не то. Ещё вчера я жил уединенно в своей скорлупе, а теперь участвую, нет, творю историю. Опять не так. Вы только представите. Какая-та старушенция фиг знает где, говорит, что хрен знает где лежит то, что изменит… А, что изменит? Нет, это всё же не передать словами.
Достав из-под обелиска стальную коробку похожей на резервуар для монпансье, я обнаружил свёрнутый в несколько раз белый шёлковый платок. Имеющиеся на платке латинские буквы были вышиты алыми нитями. Сунув платок во внутренний карман куртки и притоптав место преступления, я помчался к выходу. Проходя кладбищенские ворота, чья-то рука схватила меня за локоть. Я вздрогнул и медленно повернулся в сторону схватившего меня. Цепкая рука, которая чуть не вышибла из меня дух принадлежала Манане. Моя религиозная сопровождающая прогундела, что теперь мы должны зайти в церковь. Мои доводы, что я не знаком с обрядами не возымели на неё действия. И чтобы избежать прилюдного скандала я отправился с ней в храм.
У самой церкви и внутри неё было многолюдно. Присутствующие в основном были женщины среднего и старшего возраста. Манана, с горстью свечей, видимо и за меня тоже, принялась отправлять культ, оставив меня посреди зала. Я скучающи осмотрелся. Заметив икону с наибольшим количеством украшений в виде колец, цепочек и крестиков подошёл к образу. На чёрных треснутых досках лишь слега проглядывалось изображение женщины с младенцем. Помню, я тогда подумал, что эта икона моя. Так как в свои двадцать семь лет я до сих пор пребываю в сыновьях. Да, я не муж, не отец. Я поздний и единственный ребёнок собственных родителей. Отца уже нет. А мама живет у своей младшей сестры в Воронеже. Почти не видит и совсем не слышит. Порой не узнаёт меня. Как жаль, что мне не довелось поговорить с ними на равных. Когда я был бы уже… а они бы ещё…
Мои мысли прервали крики прихожан. Группа женщин обступила меня и принялась хватать за рукава и плечи. Вся видимая живая масса церкви оживилась и пришла в движение. Я не понимал их возгласов и не мог определить по их лицам, что им нужно и что хотят со мной сотворить. С одной стороны, мне казалось, что они хотят поднять на руки, с другой, втоптать в землю. Я пытался успокоить их уверяя, что ничего не сделал. Среди этой волнующейся массы я увидел глаза Мананы. Не заметить их было нельзя. Она стояла позади толпы и не шевелясь смотрела на меня совиными глазами.
В храме несколько успокоилось, когда в зале появился настоятель церкви. Огромного роста и видимо такой же силы старик. Пройдя мимо меня, он приблизился к иконе. В чём-то удостоверившись, он словно корабль подошёл ко мне раздвигая волну женщин. Недоверчиво оглядел меня и громогласно спросил, кто я?
Вот, что за дурацкий вопрос. Что отвечать? Сказать, что я – человек – глупо. Что я неместный, так это и так видно. Поведать своё прошлое – это утомительно и не интересно. Кто я? Ни мечты, ни историй, ни настоящего.
Не дождавшись ответа, настоятель предложил пройти к нему в келью. Глава храма, несмотря на внушительную внешность и громоподобный голос, был добродушен. На его расспросы, о чём я думал, что вспоминал. Я почти заикаясь ответил, что ничего, просто смотрел. А узнав, что я не крещен, поинтересовался почему? Я выдал заготовку, мол, мои родители не крещенные. Отца уже нет. И если покрещусь, то, я, что, в рай, а они? Нет, лучше я с ним буду. Настоятель, на пару секунд задумался, тихо изрёк, как мне послышалось – «сулили» или «сулелу», а после отпустил меня с миром.
Возвращаясь с кладбища на рейсовом автобусе, Манана продолжала смотреть на меня своими плошками с каким-то пугающим подобострастием. Чем вызывала кривотолки пассажиров. Кстати, о самой причине реакции в храме? Собственно, ничего особенного. Выражаясь церковным языком икона замироточила. Ну а я, просто оказался в нужном месте и в нужное время. Однако вскоре поползли толки о некоем Белом Сфинксе общающимся с Высшими силами. Правда эти байки распространились не в самом Тбилиси, а где-то на Кахетинских окраинах.
Тем же днём я улетел в Москву. Сидя в самолёте я корил себя за то, что не сдержался на кладбище, вскрыв коробку в светлое время. Я мог засветить то, что там находилось. Нет, думал я, только дома при красной лампе надо изучать платок. Но быстро добраться до дома мне не удалось. В Шереметьево меня встречала медийная личность. Она вкрадчиво интересовалась всё ли прошло хорошо? Как меня встретили и проводили. «Э», – думал я, – «да ты – лиса. Не за тем пришла да промолвила. По глазам вижу, желаешь знать зачем я посещал кладбище, изначально отказавшись от щедрого вознаграждения».