Звезды смотрят на нас, как они смотрели, На Катулла, Шекспира и Ариосто. Смотрят так, словно мы им не надоели, То есть очень внимательно и серьезно, Смотрят, словно услышать хотят другие, Угадать бы какие, стихотворенья, И сказать мне им хочется: «Дорогие, Наберитесь терпения и смиренья».
Будут, будут стихи, мы уже их пишем, Будет живопись, музыка будет тоже. Голубь тот же сидит на покатой крыше, Дуб клубится, на ваши дубы похожий, Потерпите, отчаиваться не надо, Перемены огромны и неизбежны, Но душа неизменна и блеску рада Звезд: вы заняты делом и мы прилежны.
«А все-таки Данте не в рай поместил…»
А все-таки Данте не в рай поместил Гомера, Сократа, Платона, а в первый Круг ада, где свет им не то что не мил, Но действует все-таки, тусклый, на нервы.
И там же Овидий, Катон, Гераклит, Гораций и Цезарь, как это ни странно, За то, что был храбр и коварно убит, Тепло в первом круге, но мглисто, туманно.
И вдруг я подумал, что, скукой томим, Скорее всего, из цветущего рая Наш Пушкин просил отпустить его к ним, Блаженству их общество предпочитая.
«Можно ли требовать смысла от чуда?..»
Можно ли требовать смысла от чуда? Жизнь – это чудо, и смысла в ней нет. Нет у ноктюрна его, у этюда, Нет у созвездий его и комет.
Нет у философа, нет у поэта, Нет у жасмина, а если б он был, Так ли уж важно тебе было б это – Меньше б терзался и больше любил?
Слух – это чудо, тем более – зренье, Как вообще появилось оно? Вот тебе лучшее стихотворенье С Зимним дворцом и Невой заодно.
В мире, где край небосвода так розов, Сколько замученных, сколько слепых! Не задавай безнадежных вопросов, Ни у кого нет ответа на них.
«Что бы Тютчев сказал, увидав на столе…»
Что бы Тютчев сказал, увидав на столе У меня свою книгу? При жизни ему, Может быть, что-то смутно такое во мгле Представлялось, но чаще он видел лишь тьму И считал, что стихи его здесь, на земле, Не нужны и на небе, нигде, никому.
Сколько нужд у людей неотложных и дел, Вообще непонятно, зачем мы живем. Он и книги свои издавать не хотел. Иногда я мечтаю о мире ином, Где бы Тютчева я, может быть, разглядел. Как бы он удивился, что помнят о нем!
«Как живопись порой берет скульптуру…»
Как живопись порой берет скульптуру В свои объятья, мрамор или гипс, Изобразить стремясь его фактуру, Объем и облик, – здравствуй, Дионис, Молочно-белый, вылепленный краской, – Так стиховая певчая строка В объятьях прозы, тронутая лаской, Поет, в рассказ придя издалека.
Ей странно здесь, среди сплошного текста, Одной, без хора дружного сестер, Ей отвели особое здесь место, И жутко ей под взглядами в упор, Но в грязь лицом певунья не ударит, По ней одной намерены судить О всех стихах, о чудном певчем даре: Нежней поет, чем дома, может быть.
