Александр Куприянов
Истопник
Отец Климент – священник из Казакевичей, казачьей станицы на Амуре. Лагерное прозвище Апостол. Сидел по 58-й статье за антисоветскую пропаганду. Сбежал из Дуссе-Алиньского лагпункта весной 1947 года. Помогал освобожденным по амнистии зэкам в 1953–1954 годах. Одна из ключевых фигур киноромана. Это он остановит вакханалию разврата во время ночи любви, объявленную Френкелем после досрочной проходки тоннеля. Мужской и женский лагпункты копали навстречу друг другу. Долгое время этот факт считался легендой. Отец Климент спасет Костю Яркова от уголовщины и бродяжничества. Он устроит его истопником Дуссе-Алиньского тоннеля.
Считает, что любая власть от Бога. В том числе и советская.
Часто повторяет загадочную фразу: «Надо ловить человеков. Иначе они разбегутся и станут скотами».
Перебирает в руках четки.
Мыкола – Николай Степанович Гринько, каптенармус. Попросту говоря – каптерщик. Заведует продовольственными складами лагпунктов на Дуссе-Алине. Безногий бандеровец. Передвигается на подшипниковой каталке. Угощает врача лагпункта, тоже инвалида, только одноногого, Лазаря Ефимовича Ревзина, картошкой, жаренной на сале. Держит в своем подчинении москалей трех фаланг – на лесоповале, на отсыпке трассы и на бетонном узле. Фаланга проходчиков тоннеля ему не подчиняется. 58-я пункт 1а (измена Родине – расстрел с конфискацией имущества) у Мыколы заменена на 58-ю, пункт 8: террористические акты, направленные против представителей советской власти. Мыкола охотился за сельсоветчиками на Западной Украине.
Подорвался на собственной мине. Получил 20 лет ИТЛ.
Замыслил побег и осуществил его. Каптерщика несли за плечами зэки – по очереди, в специально сконструированном рюкзаке- коробе. В побег вместе с Мыколой ушли Захар Притулов, троцкист и пораженец, Зина Семина, швея и лагерная жена Притулова, Стоятель путей, железнодорожный техник-смотритель из-под Облучья, отец Климент и Писатель, недоучившийся студент из Хабаровска. У Мыколы толстые и часто неряшливые губы.
Писатель Йорик – придурок. Если быть совсем точным, то Писатель – человек, похожий на автора киноромана. Не удивляйтесь. Если в прошлом, на митинге тоннельщиков, может появиться Владимир Владимирович, человек, похожий на Путина, то почему среди зэков, уходящих в побег, не может оказаться автор? Ему, как никому другому, нужна воля. Писатель – обобщенный образ советского литератора-очкарика начала сороковых годов. Сидит за ВАД – восхваление американской демократии, изготовление и распространение антисоветской литературы. В Хабаровском пединституте, вместе с другом, Валентином Соповым, издавал подпольный студенческий альманах «Новый Салют». Та же 58-я, 10 лет лишения свободы. Работал истопником-уборщиком 6-го барака на фаланге бетонщиков. Потом конюхом-возчиком. Советскую демократию в глубине души презирает. Но Ленина и Сталина считает выдающимися политическими деятелями. Уверен, что Иосиф Виссарионович не знает масштабов чудовищных репрессий. Сталину о фактах перегибов на местах изверги ежовцы и гады бериевцы просто не докладывают. Скрывают правду. Соединенные Штаты Америки он уважает потому, что там, при любых президентах, обществом правит Закон. Писатель Йорик, когда волнуется, слегка заикается на букве «д».
Абсолютно седой человек в свои неполные тридцать лет.
Зина Семина – заведующая ремонтно-пошивочной мастерской в женском лагпункте. Хороша собой. Тип русской красавицы. С круглым лицом и бровями вразлет. Про таких говорят – манкая. Сидит за растрату двухсот метров пошивочного материала. Ревизоры недосчитались у нее в хабаровском ателье индпошива одной катушки ниток мулине. Предъявлено обвинение в ПЗ – преклонение перед Западом и в ВАТ – восхваление американской техники. Жене большого командира, начальника пограничного округа, Зина пошила платье по выкройке из французского журнала мод. Журнал прислали из Харбина. А поклонения перед Америкой, на самом деле, вообще не было никакого. Тут слегка перепутали и палку перегнули. Впрочем, как говорится, хрен редьки не слаще.
Зина хвалила немецкие швейные машинки «Zinger».
10 лет ИТЛ.
Зина любит абрикосы и клубнику.
Иногда вспоминает о них.
Такой, знаете ли, легкий ветерок из детства.
Захар Притулов – капитан-сапер, воевал на 2-м Украинском фронте. Повторник. То есть отбывает срок наказания вторично. Как называл таких сидельцев Александр Исаевич Солженицын, недобитыши. Отсидевшие, вышедшие и попавшие на зону второй раз. По первому сроку отбывал наказание как троцкист-националист. Притулов служил в Киеве.
Но сам он родом с Русского Севера. Освободили досрочно, в 42-м.
Нужны были на фронте инженеры, строители переправ и мостов.
Красная армия уже готовилась к прыжку в Европу.
Вторично был осужден за пораженческие настроения. На стройке 500 Захар командует фалангой бетонщиков. Кряжистый, нижняя челюсть немного выдвинута вперед. Витые и узловатые, как корни дерева, мускулы.
На руках мокнущая экзема. Похожа на лишайник, который оплетает стволы деревьев с северной стороны.
МАССОВКА
Члены Политбюро ЦК ВКП(б) – оживленно переговариваются на митинге, посвященном проходке Дуссе-Алиньского тоннеля и прибытию первого рабочего поезда. Заискивают перед Гостем из Будущего, человеком, похожим на Путина. Малограмотные, но с большим апломбом. Изображают из себя больших государственных шишек. Впрочем, такие они и есть. Один Всесоюзный староста, дедушка Калинин, скромно посверкивает очками и теребит клинышек бородки. Он очень рад. И не скрывает этого.
Его жена, Катя Калинина, уже вернулась из лагеря.
Хрущев все время глупо, якобы по-народному, шутит.
Все члены Политбюро одеты одинаково, в габардиновые плащи и фетровые шляпы. Один Лаврентий Павлович Берия в отличном двубортном пальто английского кроя.
Заключенные Бамлага, зэки и зэчки – готовятся к ночи любви, обещанной им после проходки тоннеля и встречи двух лагпунктов. Женщины прихорашиваются. Достают заранее приготовленные цветастые косынки. Красят губы вареной свеклой.
Зэки ловят из реки Чёрт харюзков. Рыбка такая, серебристый хариус с оранжевыми пятнышками по бокам. Набираются сил. Харюзки – чистый белок. Рыбу едят без соли. Соль огромный дефицит в лагере.
Солдаты конвойных войск – вохра. Сами похожи на зэков.
Некоторые еще совсем недавно отбывали срок.
Любят, вне службы, бродить по зоне расхристанными, в домашних стоптанных тапочках. Пьянствуют.
Малограмотные и угрюмые дядьки, часто из окрестных поселков.
Среди них встречаются охотники. Стреляют метко. На празднике первого поезда коллективно бьют чечетку. Танцуют под «Марш энкаведов», на антресолях, возведенных справа от портала.
Объединеный хор зэков стройки-500 – исполняет незнакомую им песню «Можжевеловый куст» на слова поэта Заболоцкого, а также «Сиреневый туман» и «Журавли». Ранние редакции неизвестных авторов. Хор отличается большой слаженностью голосов. «Спелись, кубло! Говно народа!» – говорит про них кум – лагерный уполномоченный. Выделяется запевала. Высокий и седой зэк в полосатой робе с лицом падшего ангела.
Слегка напоминает великого певца Козина.
Артисты драматического театра из Комсомольска-на-Амуре, джаз-оркестр «Дальстроя» – тоже заключенные. На празднике первого поезда они изображают бродячий цирк-шапито и показывают сцены из сказки «Золотой ключик». Мы также увидим Шествие в феллиниевском стиле и физкульт-парад живых пирамид на подиуме, возведенном слева от портала. В физкульт-параде, помимо артистов, принимают участие зэки.
Японские военнопленные – ничего не изображают.
Прижимают руки к груди и ежеминутно кланяются.
Среди них есть настоящие самураи. На всем БАМе работало около 100 тысяч военнопленных Квантунской армии. Зэку-японцу за перевыполнение дневной нормы полагалась лишняя ложка риса. На стройке 500 выходила газета на японском языке. В большинстве своем японцы похожи на местных якутов, тунгусов, эвенов и эвенков. Но больше всего они похожи на нанайцев, живущих неподалеку, на Амуре. Нанайцев на митинге нет.
Тунгусы, якуты, эвены и эвенки – охотники и оленеводы. Здешние аборигены. Приехали на упряжках из тайги. Как раз успели к приходу первого поезда. Все время говорят «однако» и едят жирную рыбу чир. Они ее пластают у самых губ длинными и тонкими ножами. Живут в меховых юртах рядом с тоннелем. Жгут костры. Один молодой и ловкий эвенк исхитрился и набросил маут – олений аркан из сыромятного ремня – на трубу паровоза. Машинист матерится. Юноша в меховой рубахе-малице солидно объясняет сородичам: «Наш, однако, не подгадит!» То есть не промахнется.
Среди зэков, на зоне, представителей малых народностей не наблюдается. Хотя в лагерном языке есть понятие тундра – бестолковый человек.
Студенты и преподаватели Комсомольского-на-Амуре пединститута. Спорят о сталинском вкладе в теорию языкознания и о трудах академика Марры Николая Яковлевича. Костю Яркова обзывают вохряком. Преподаватель краткого курса истории ВКП(б), диалектического материализма и руководитель дискуссионных коллоквиумов, по фамилии Царёк, лагерное прозвище Опричник, появляется в нескольких эпизодах одновременно. Это не значит, что автор путает даты.
Царек, в некотором роде, тоже обобщенный образ. Коммуниста-начетчика, верного ленинским принципам. Среди студентов много вчерашних фронтовиков. Они в гимнастерках. На плечах темные следы от погон.
Нищие и безногие калеки-фронтовики, на каталках – продают игральные карты и порнографические открытки на вокзале в Комсомольске. Их называют самовары.
Выманивают деньги на чекушку. Больше не просят. Часто дерутся, бросая друг в друга тяжелыми чурочками, обшитыми грубой кожей. Чурочками они отталкиваются от земли. Рядом с самоварами всегда крутятся шестерки-беспризорники. Так пацанам легче прокормиться.
А также – уголовные типы на вокзале, мелкие хулиганы, рыбаки, охотники, пассажиры, родственники заключенных, японские туристы (наши дни), солдаты и офицеры железнодорожных войск (наши дни), служащие заготконтор, поварихи, буфетчицы и официантки привокзальных ресторанов и забегаловок, милиционеры, беспризорники, дежурные на станциях, охранники на вышках, адъютанты, порученцы, курьеры, геологи, старатели, снабженцы, инструкторы райкомов партии…
И «прочая большевистская сволочь».
Как, говорят, выразился однажды товарищ Сталин.
В ЭПИЗОДАХ
Владимир Высоцкий спел про фронтовиков: «Здесь нет ни одной персональной судьбы, все судьбы в единую слиты». В лагере на первый взгляд примерно так же, как на передовой. Единая масса зэков. Только вдруг мелькнет в толпе чей-то острый взгляд, кто-то от усталости запустит соленую частушку:
Я не буду материться, матершинны песни петь!
Разрешите для начала на фиг валенок надеть!
И заулыбаются, расправятся, проступят в колонне лица. Тут все смешно. Особенно валенок, который собираются одеть на, понятно какой, фиг… А то пахнёт на морозе дымком ядреной махорки. Пустил бригадир последнюю цыгарку по кругу. И чей-то голос, от нечаянной радости, прорвется сквозь скрип сотен суррогаток по снегу: «Посмотри, Жихарев! А небо-то синее!»
Вот и обозначились люди!
В киноромане персональные судьбы героев дадут общую картину происходящего в стране. Поэтому так много людей в эпизодах.
Егор Ярков – отец Кости Яркова, охотник и следопыт.
Сказал сыну: «Чалдон шапку не ломит!» И через неделю умер во сне. Ярков-отец был против службы сына в НКВД. Носил окладистую бороду и косоворотку. Подпоясывался шелковым шнурком. Любил пить чай из самовара и петь песни. Сначала ему аккомпанировала жена Глафира.
Потом сын Костя. Любимая песня Яркова – «Ой да не вечер, да не вечер…»
Сын Кости Яркова – Егор, по прошествии многих лет геолог, начальник партии. Очень похож на отца, которого он впервые встречает на митинге освобождения тоннеля от ледового плена. Обладает обостренным чувством справедливости. Воспитанник школы-интерната.
Сань-кья – он же Санька, японский военнопленный. В индивидуальной карточке учета настоящее имя Саньяма-сан. За что осужден, пока и сам не знает. Просто военнопленный. Осенью 45 года советские войска разгромили Квантунскую армию. Санька – придурок. Рабочий хозблока лагерного пункта. Помогает Сталине Говердовской вести домашнее хозяйство. По воспитанию – самурай. Саньяма, с японского, фиксация разума на одной мысли или предмете. Достигается с помощью концентрации, медитации и созерцания. Санька занимается йогой даже в условиях вечной мерзлоты и голодного плена. Пока еще не доходяга. При упражнениях выбрасывает ногу вперед и вверх. Грозно кричит: «Кья!»
Отсюда и прозвище: Сань-кья. Любимая присказка: «Без риса!» Говердовская наказывает ему: «Сегодня на ужин пожаришь картошки!» Санька скалится и презрительно отвечает: «Без риса!»
Сталина понимает. Саньке все время хочется риса.
Майор Савёнков – интендант из города Свободного. Сексуально озабоченный офицер-снабженец. Не пропускает ни одной красивой женщины-зэчки. Прекрасный отец, обожает свою дочку. Сам заплетает ей по утрам косички перед школой и повязывает банты. К несговорчивым зэчкам применяет пытку – распалку.
Аня Пересветова – чертежница. Часто ее простонародно зовут Нюрой. В курсовой студенческой работе по истории ВКП(б) процитировала Ленина и Маркса, забыв сослаться хотя бы один раз на труды Сталина. По доносу руководителя курсовой, доцента Якубова, получила 10 лет ИТЛ. На зоне влюбилась в кума по имени Вадим – оперативника, работающего со стукачами и суками – уголовниками, отошедшими от воровского закона. Сама Аня не сука и не давалка.
Отказала в притязаниях майору Савёнкову.
Веснушка – рыженькая девчонка восемнадцати лет. Училась на машинистку в Биробиджане. Ходила в кружок рисования. Осуждена за кражу колосков с колхозного поля под селом Валдгеймом. На противоправные действия (формулировка из заключительного обвинения) подбила старшего брата и двух сестер-малолеток. Оп-паньки! А это уже сговор. И организованная преступная группа. ОПГ. То есть шайка. Наказывается по-другому, сроком до 10 лет. Брата Веснушки отправили на Ванинскую пересылку, дальше следы теряются. Скорее всего, на Колыму. Сестер определили на малолетку. Веснушку – строить Дуссе-Алинь. Ночь любви ее первая ночь с мужчиной. Тетки-ложкомойки, с которыми она придуряется на кухне, подробно проинструктировали ее, что и как. Главное, куда. Но она все равно трясется от страха.
Губы подвела вареной свеклой, брови – угольком из костра.
Позже мы узнаем, что ее зовут Люба.
Путей Стоятель – путевой техник-смотритель со станции Облучье. По его недосмотру поезд с цистернами сошел с рельсов. Вредительство в чистом виде. Пятьдесят восьмая статья УК – пункт 7: подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы.
10 лет ИТЛ.
Денежного обращения Стоятель не подрывал. И кредитной системы не рушил. Но на допросе в Хабаровске следователь НКВД, прихвостень начальника краевого управления полковника Гоглидзе, сказал ему, что в результате разлившихся из цистерн химикатов погибла целая деревня. Ее выжгло. И виноват в этом он. Название деревни Шмелевка. С той поры Смотрителю снятся васильковые поля и шмели, шмели…
Он лежит среди васильков и смотрит в небо.
По небу плывут облака.
Шмели кружат над цветами и никак не могут улететь. Корешит с отцом Климентом, Апостолом. Сам себя называет Князем тьмы и Стоятелем путей. Склонен к богоискательству. Веснушку выбрал в толпе зэчек неслучайно. На воле осталась жена Вера.
И она ярко выраженная шатенка.
По жене он скучает. Стоятелю лет сорок.
Потом мы узнаем, что его зовут Серега.
Лазарь Ефимович Ревзин – лепила. Одноногий врач-хирург Дуссе-Алиньского лагерного пункта. Ногу потерял на Хурмулинской, под Комсомольском-на-Амуре, пилораме. Делал первичную обработку раны себе сам. Что интересно, еще нет никакого намека на дело врачей-убийц, а Лазаря Ефимовича, человека в старомодном пенсне, обзывают на Дуссе-Алине врачом-вредителем. Потому что он редко кому выписывает липовую справку о высокой температуре. Еще одно погоняло хирурга – Культяпа. Думаете – из-за ноги?! Тут все тоньше… На торжественном мероприятии, посвященном Дню 7 Ноября, в зале Хабаровского медицинского института молодой тогда еще кандидат наук Лазарь Ревзин немотивированно (первым) прекратил бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Понятно – в честь кого.
Немедленно был высчитан энкаведами, сидевшими в зале и переодетыми под студентов.
10 лет с поражением в правах.
Любит матерщинные частушки и дружит с бандеровцем Мыколой.
Дядя Коля Бородин – смотритель водомерного поста на Бурее. Бывший начальник почтового отделения в Дуссе-Алиньском лагпункте. Ушедший из церкви Апостол и покинувший пост истопника тоннеля Костя Ярков находят приют в зимовье Бородина. Зимой и летом дядя Коля ходит по дому в обрезанных валенках и меховой жилетке. Мерзнет. Не любит вспоминать свое прошлое. Горстями ест клюкву. Она снижает кровяное давление.
Кум Вадим – оперуполномоченный лагпункта. Лысоватый капитан НКВД. Отращивает длинную прядь волос, чтобы прикрывать голый череп от уха до уха. Его возлюбленная, Аня Пересветова, промокает платочком капельки пота на лбу Вадима.
Старший политрук (к тому времени зам командира по политической части) саперного батальона. Уличил Захара Притулова в пораженческих настроениях. Сообщил в органы.
Любит иронично повторять к месту и не к месту: «Ну-ну…»
Сторож-обходчик – на разъезде Сулук. Бежит телефонировать о появлении странной группы то ли охранников, то ли переодетых зэков, конвоирующих опасную политическую зэчку. Захар успевает ножом перерезать линию телефонной связи. Но сторож уходит пешком навстречу дрезине. В дальнейшем он погибает, сраженный очередью из автомата.
Мыкола отомстил ему за донос.
Два порочных зэка – в ожидании ночи любви притаились в кустах багульника. Для них предстоящее действо – сеанс. На лагерном языке сеанс – эротическая фантазия, стриптиз, наблюдение за сексуальной встречей любовников. Даже окурочек со следами губной помады для истосковавшегося без женщин зэка настоящий сеанс. Что уж говорить о том сеансе, который пришли посмотреть два дрочилы, как их презрительно называют в лагере.
Заключенный К-3820 – Жихарев. Живая мишень. На него натравливают служебную собаку во время пикника кум Вадим, Летёха Василий и майор Савёнков. Жихарев собаку убивает заточкой.
Группа актеров – папа Карло, Буратино, Карабас Барабас, Пьеро, Мальвина (ее приглашают сыграть Говердовскую). Они показывают на празднике первого поезда сцены из спектакля про золотой ключик.
Группа зэков-физкультурников – они, по команде, строят живые пирамиды. Среди физкультурников есть девушки.
Группа танцоров-вохровцев – синхронно бьют чечетку над тоннелем.
Там сооружены специальные подмостки-антресоли.
Студенты-туристы из Хабаровска – сплавляются на байдарках по реке Тырме. Поют у костра, на водомерном посту, песню Городницкого «Перелетные ангелы». Косте Яркову особенно нравится одна их них – Лена. Он пытается ею овладеть, но получает по морде от Леши, студента и боксера.
Кириллыч – старший рабочий в геологическом отряде Егора Яркова, сына Кости. Кириллыч – бывший вор-рецидивист. Все время думает о том, как прибрать золото, найденное в бараке на ручье Большой Йорик.
Много героев?
Но и это еще не все.
Мы ведь не обещали водевиля.
Первая серия
Ночь любви
Ранняя весна 1956 года
Перевал Дуссе-Алинь
Перед печкой-буржуйкой, в таежной заимке, срубленной на левом склоне у восточного портала тоннеля, сидит на скамейке Костя Ярков. Он чистит пистолет-парабеллум, протирая ветошью каждую деталь. Вбивает в рукоятку обойму, загоняет один патрон в ствол. Не слышит сухого щелчка. «Непорядок, – думает Костя, – надо бы флажок предохранителя проверить».
Костя высокий и плечистый малый. Ему, наверное, лет тридцать пять. Виски слегка тронула седина. И он чалдон.
Так называют в здешних местах выходцев с Дона – казаков-переселенцев, чьи предки уходили от царя в Сибирь и на восток страны.
Давнее, тревожное время.
А сейчас оно не тревожное?
«Времена не выбирают, в них живут и умирают». Написал поэт Александр Кушнер.
В отличие от Заболоцкого и Мандельштама, он не сидел в лагерях. Но написал точно: «Что ни век, то век железный».
Казаки не хотели подчиняться цареву указу. Убегали в Сибирь и на Дальний Восток, женились на местных красавицах. Якутках, тунгусках и эвенкийках, дочерях вождей таежных племен. Рождались дети с голубыми глазами и черными, как вороново крыло, волосами. Они становились упрямыми и непокорными охотниками, рыбаками и землепашцами. Они все время шли встречь солнцу. Ярковы, Ермаковы, Панкратовы, Фокины… Умные и выносливые. Преданные роду. И снова у них рождались дети. С узкими уже глазами, широкими скулами и желтоватым цветом кожи.
Их дразнили: «Желтопупый чалдон!»
Так образовалась прослойка населения, которую прозвали чалдонами. Чалдон – человек с Дона.
Наполовину он русский, наполовину – тунгус.
Тунгусами тогда считали всех туземцев-аборигенов. А ведь были еще в тех краях камчадалы и сахалы. Беглые каторжники с Камчатки и Сахалина. Они становились сплавщиками, золотоискателями, погонщиками собак. Каюрами.
Люди фарта, очень часто – разбойники и душегубы.
Да просто злодеи!
А чалдоны – те блюли православную веру, держали чистоту и порядок в домах. «Крыльцо блестит – чалдон живет!» Так про них говорили в селеньях по Ангаре, Бурее, Амгуни и Амуру. По воскресеньям чалдоны всей семьей гоняли чаи из медных самоваров. Ведро входило в такой самовар.
Менялись черты их лица, но не менялся уклад жизни. Гордость чалдонов тоже не пропала в веках.
Мы пока не знаем, чем занимается Костя Ярков.
Сейчас он собирается в дорогу. Почистил пистолет, растопил печурку, чтобы вскипятить чай, обувается в торбоза. Торбоза – меховые сапоги, сшитые из камуса, части шкуры с голени оленя.
Костя заваривает чай с лимонником. Лимонник растет у ручьев по склонам южных сопок. В здешних местах он большая редкость. Костя бережет каждую ягодку. Можно заварить горстку, а можно прямо с куста наломать красно-зеленых веток-лиан и сунуть в кипящий на походном костерке котелок. Кружка чая с лимонником – и легко идешь десять километров на широких лыжах по охотничьему путику с расставленными на соболя кулёмками. Ловушки такие.
Холщовый мешочек с сушеным лимонником висит, подвешенный к центральной балке потолка. Камера подробно показывает убранство заимки. Закопченный чайник на плите, мутное и подслеповатое окошко, затянутое то ли рыбьим пузырем, то ли какой-то пленкой, напоминающей слюду. Явно не стекло. На подоконнике лежат патроны с пыжами – рыжими, из войлока, и особая блесна. Эх, блесна-блесёнка! Сам бы ловился на такую… Стальная пластинка, обшитая беличьей шкуркой. Называется «мышь». На блесну-мышь в здешних горных реках ловят редкую рыбу тайменя. Ловят глубокой ночью, когда таймень играет на плесах и хвостом глушит падающих в стремнину с берегов полевок и бурундуков.
Встык с подоконником небольшой, но крепкий стол. На нем стоит чалдонский самовар – медный, бликующий от языков пламени в буржуйке. Достался в наследство от отца.
Невысокой стопкой сложены тетради. По виду школьные. В одной из них – той, что потолще и с коленкоровым переплетом, Костя пишет то ли повесть, то ли воспоминания. О том, как он служил на стройке-500. В других, в косую линейку и в клеточку, ведет записи о глубине снега и перепадах температуры возле тоннеля. Еще недавно Костя Ярков учился на преподавателя. Историко-географический факультет Комсомольского-на-Амуре пединститута.
Его открыли два года назад, в 54-м.
Отдельно стоит аккордеон с перламутровой отделкой.
Он трофейный, немецкий. Называется «Koch».
Аккордеон прикрыт вышитой салфеткой.
Вышивка – морской парусник.
Костя умеет играть на аккордеоне.
Под столом лежит лоток для промывки золота на таежных ручьях. Старатели его называют батура. Лоток выдолблен из толстого ствола тополя.
В здешних местах на любой речке встретишь лепестки и тычинки золота. Старики говорят, что даже самородки попадаются.
Костя не только любит писать воспоминания, играть на аккордеоне и измерять глубину снегов.
Еще он любит искать самородки.
Хотя это и не основное его занятие.
На столе лежит большая книга в кожаном переплете. Сразу видно, что редкое издание. Крупным планом, на весь экран, наплывает страница. Читаем: «НКВД СССР. Управление по изысканиям и проектированию Байкало-Амурской ж.-д. магистрали. Бампроект. Экземпляр № 24. Комсомольск-на-Амуре. 1945 год».
Как попала такая редкая книга в охотничью избушку, мы пока не знаем.
В центре первой страницы фолианта – глобус, на котором красной жилкой бьется новая трасса. И мы сразу осознаем ее важность не только для Советской страны, но и для всего земного шара.
Байкало-Амурская магистраль.
Так называется дорога, обозначенная на глобусе.
Кто-то переворачивает страницы. Кажется, что само время. На следующей, прямо в центре, надпись:
«Автором проекта Байкало-Амурской железнодорожной магистрали является “БАМПРОЕКТ НКВД СССР”».
И сразу какое-то странное чувство охватывает нас.
Гордость перемешивается с тревогой.
Возникает нарезка кадров.
Мы видим, как загораются костры вдоль магистрали.
Пахнет гарью, тяжелой хвоей, лают сторожевые псы и слышна лагерная брань. Сержант-контролер в белом полушубке открывает ворота. Они покрыты инеем и тоскливо скрипят на ветру. Еще раннее утро и потому темно. Крупные звезды на небе. Луч прожектора с вышки освещает ворота. Над верхней балкой, примотанный колючей проволокой, висит замерзший зэк. Он в полосатой телогрейке. В натуре – жмур.
В ногах у него фанерка с надписью «Так ему и надо!»
Неудачно ушел в побег. Замерз на берегу эвенкийской речки Аваха.
Что по-русски значит Чёрт. Еще не знакомая нам речка. Она бьется, как в клетке, в каменном ущелье у Дуссе-Алиньского тоннеля.
Тело беглеца на жердине принесли в лагерь.
Руки-ноги связаны, продета палка.
Так носят добытого оленя охотники.
И в назидание примотали над воротами.
До весны и провисел. Пока не пошел тленом.
Так ему и надо…
Эх-эх!
Костя вздыхает, вороша в печке лучину вперемежку с берестой. Огонь лижет лучину, береста потрескивает и скручивается в огненные колечки. Мы видим руки Кости Яркова, он греет их у огня. На левой ладони, между большим и указательным пальцем, прямо в ложбинке, татуировка: Сталина.
Нет, не Сталин, а именно Сталина. Женское имя.
Хотя понятно, в честь кого Сталинами называли в те времена девчонок.
У Кости на заимке хорошая печка-буржуйка. Тяжелая. Она сварена из листовой стали, обложена круглыми валунами.
Гольцов и каменных осыпей здесь куда тебе с добром! А на трубе задвижка.
Зимовуха не выстудится.
Ведь обычно тепло улетает за пару часов из охотничьей заимки.
Печку Косте оставили военные дядьки. То ли изыскатели, то ли маркшейдеры. Они готовили Дуссе-Алиньский тоннель к консервации.
Уже какой по счету!
Начальник партии, капитан, сказал тогда Косте:
– В тепле будешь… Правда, тоннель такой буржуйкой не протопишь. Тебе придется разводить два костра, у западного и восточного порталов. Появится тяга, теплый воздух пойдет в тоннель. Даст бог, не зарастет льдом!
Предсказание капитана не сбудется. К началу 70-х тоннель полностью зарастет льдом. Солдатики железнодорожных войск совершат подвиг – очистят тоннель. 33 тысячи кубометров льда!
Но это когда еще будет!
А пока…
Пока Костя Ярков работает истопником Дуссе-Алиньского тоннеля. Рано утром он разводит костер у восточного портала. Хворост, береста, бревна-швырок заготовлены с лета. Потом топает по шпалам – один километр восемьсот пятьдесят два метра. Такая, по документам, длина тоннеля. И на портале западном, в сторону Солоней и Ургала, а если смотреть по карте еще выше, то в сторону Нимана и Йорика, разводит второй костер.
Йорик – горный ручей за Ердаком и Усть-Ниманом. По трассе от Чегдомына на Софийск. Есть Малый Йорик. И есть Большой. Йорик манит Костю. Там нашли много золота. Вот бы испробовать на ручье свое корытце, выдолбленное из тополя. Почему-то Костя точно знает, что на Большом Йорике его поджидает удача. Старатели говорят – фарт.
Костя любит смаковать местные географические названия. Перебирает буквы во рту, как горный ручей перекатывает камешки-голыши. Йорик, Ердак, Иерохан, Алонка… Гора Джалогумен, 1300 метров над уровнем моря.
Все знакомо с детства.
И по-прежнему тянет туда, в эти загадочные точки на карте.
Костя прикрыл задвижку на трубе, сунул пистолет в удобный, специально пришитый под мышкой, брезентовый карман, похожий на кобуру. Подпоясал телогрейку офицерским ремнем и вышел из зимовья.
Петли на входной двери печально скрипнули.
Ржавый звук повис в густом воздухе.
От портала тоннеля поднимался туман.
«Надо бы смазать солидолом, – тревожно подумал Костя про двери, – нехорошо, когда петли так скрипят. Плохая примета. Вот вернусь и смажу. И предохранитель на пистолете проверю. Обязательно».
И тут же успокоил себя.
Сталина как говорила? Если деревья покрылись инеем, все будет сказочно!
Недалекие кусты закуржавились, елки стояли с белыми кронами, словно принарядились в нарядные шали.
Оттепель обычно приходила перед метелью.
Костя пришел на заимку чуть больше года назад.
Пришлось избушку ремонтировать. Заменил прогнившие доски крыльца, подоконники. Стекло в единственном окошке тоже было выбито. В одном из бараков лагеря нашел кусок слюдяной пленки, прибил ее гвоздями.
С ворот на вахте зоны снял запор-щеколду. Массивная пластина со шляпками заклепок, стальной штырь, входящий в круглые петли, и отдельно крючок, больше похожий на крюк. Щеколда и заклепки заржавели. Отмочил в керосине. Приладил на двери избушки.
Щеколда легко, с лязгом, закрывалась. Только пальцем тронь.
А потом подумал: зачем сейчас щеколда в тайге?
Мы сейчас хорошо видим лагерный запор.
Грубые шляпки с заусенцами, ржавчина, въевшаяся в пластину, сама щеколда с отполированной ручкой штыря.
Множество раз его открывали и закрывали.
Щеколда покрыта изморозью.
Когда Костя вернулся на Дуссе-Алинь и первый раз зашел в бараки, он был неприятно удивлен. Все сохранилось! Нары-вагонки, грубые столы, печки, обмазанные глиной и обложенные валунами. Кое-где, правда, по кирпичам побежали трещины. Лагерный пункт был готов к приему зэков. Хотя после последней консервации тоннеля прошло уже почти три года. Вышки охранников по периметру стояли не покосившиеся, колючая проволока предзонника не провисла. А ведь строили в 39-м, наспех. Но получилось основательно! Как на века. Косте даже показалось, что он слышит лай овчарок и молитву начкара на переходе в промышленную зону: «Внимание, заключенные! Вы поступаете в распоряжение конвоя… Шаг влево, шаг вправо…»
