Дмитрий Алексеевич Игнатов
Журнал «Парус» №90, 2023 г.
Евгений РАЗУМОВ. «Это ангелов падают тени»
* * *
Останутся письма. (По сути, – уже в никуда,
уже ниоткуда.) Зачем их писали, Саида,
деревья и птицы; и наши с тобой города;
и мы, получается?.. От заоконного вида
пора отвыкать. (Говорят человеку глаза.)
А он по привычке находит зацепку в июле,
где ты родилась, где летает еще стрекоза,
где яблоки зреют, где мы навсегда не уснули.
«И это зачем, получается?..» – думает клен.
(Ему за окном, очевидно, виднее, Саида.)
Я помню, Саида, что был я когда-то влюблен.
И адрес писал на конверте (я помню) – Колхида.
(Ну, может, правее, где бродит еще Геродот
среди пастухов, именуемых…) Впрочем, не надо
себя возвращать в этот месяц, тем более – год,
где горечь сулит древнегреческий вкус винограда.
Останутся письма… (Рука не бросает в огонь.)
Июль за окном… (Повторяемость яблок в природе.)
И, может, – душа. (На которой осталась ладонь
Твоя – отпечатком.) Закладка моя в Геродоте.
2.1.2016
* * *
Так бы и шел бы по снегу Увы-Человек,
в коем душа обитает согласно природе,
где эта птица летает и где этот век —
вроде картинки и памяти чьей-то навроде.
Только Увы-Человеку за сорок уже.
(За шестьдесят, если паспорту верить отчасти.)
Много чего у него, говорит, на душе,
чтоб говорить поперечному-встречному «здрасте».
То-то молчит… то-то трогает пикой сапог,
то есть башмак, то есть ногу в чулке из оленя.
За шестьдесят на земле он изрядно продрог.
(Что-то скрипит, говорит он, вдобавок в колене.)
«Ну, ничего… отдохнем», – говорят башмаки.
«Горло промочим», – ему обещает баклага.
«Экие вы, – он потрогает грудь, – дураки!..
Зря, что ли, воет четвертые сутки собака?..»
Дескать, увы, окончательно кончится лес,
где догонял, если памяти верить, оленя.
Даже молитвы – и той остается в обрез.
Птицы летят?.. Это ангелов падают тени.
5.1.2016
* * *
Потрясающий мужчина в потрясающей черкеске.
Он кинжалом потрясает. (Он, наверно, янычар.)
Ну, а я… Всего лишь поезд, смотрит из-за занавески
где старик (почти) сегодня на вчерашний на анчар.
Он (старик) любил когда-то это место на планете,
то есть девушку, конечно, что приходит из-за гор.
«Путы жизни», – ты сказала?.. Поезд вышел на рассвете,
но приехал ли куда-то – не известно до сих пор.
«Где застрял?» – не спросят люди (например, у семафора).
Может, в памяти ущелья, там, где горная река?..
Или около аула, где тебе родиться скоро
суждено?.. (Куда забросит этот поезд старика?..)
Он (старик) любил когда-то эту яблоню до неба,
под которой ты стояла, ты – ресницы опустив.
Кто еще тебя полюбит ТАК?.. (Отчаянно и слепо.)
Кто тебя ТАКОЙ услышит?.. (Твой божественный мотив.)
Потрясающий мужчина в потрясающей черкеске?..
Что ж… Возможно. Ведь возможен этот мир и без людей.
Поезд встанет у перрона. И не дрогнут занавески.
Только ржавчина покроет груды тряпок и костей.
8.1.2016
* * *
Я назову тебя «роман», куда тропическая ночь
вовсю совала лепестки, дурманя голову мою.
И ты опишешь мне ее – цветов таинственную дочь,
перед которой до сих пор, представь, в душе своей стою.
Почти Гоген, чей чемодан увез куда-то пароход,
где курит трубку капитан, где люди белые живут.
А я – живу?.. Не знаю сам. Живу – уже тридцатый год.
(Без той, которую то там встречаю в памяти, то тут.)
Она по-прежнему юна и ходит снова голышом
среди кумирен прошлых лет, среди деревьев и травы,
где мы на острове живем (конечно же, на небольшом),
где, может быть, хотели б жить и вы, и вы, и вы, и вы…
А что же времени пила, что пилит всякие цветы
на всяком дереве, – она обходит остров стороной?..
Не знаю. Это-то как раз, роман, мне и опишешь ты,
хотя бы в двух словах, ага, хотя бы строчкою одной.
Зачем Гогену чемодан?.. Зачем и мне теперь Париж?..
Ведь у романа есть конец, совсем другие где несут
цветы… Так пахнет пароход, где курят, видимо, гашиш,
где больше дочери цветов не встречу я ни там, ни тут.
10.1.2016
* * *
«Нет никакой Саиды», – я написал в романе,
где над букетом белым (помню) кружили осы.
«Да и была ли?..» – спросят люди-вавилоняне,
те, что наги сегодня, те, что сегодня босы.
«Где их туники-тоги? Где, – говорю, – браслеты?..»
Ветер молчит над Тигром. И над Евфратом – тоже.
«Нет никакой Саиды тридцать второе лето», –
осы жужжат хитином. «Тридцать второе?.. Боже!..» –
не говорит мой разум (там, где болело сердце).
Не говорит – но слышу: наши смеются дети
там, где в раю открыта (так показалось) дверца,
там, где «люблю» – чеканка на золотом браслете.
«Где тот браслет, Саида?..» – над камышом Евфрата
(голос того, кто умер), над перегноем Тигра.
Тридцать второе лето – это уже расплата
за одуванчик рая, что щекотал мне икры.
15.1.2016
ПОСТСКРИПТУМ
П.Корнилову
Когда в романе проползет из Магадана паровоз,
в котором пьяный кочегар трезвее, может быть, луны,
вы посмотрите на него, но – с юмором, но – не всерьез,
хотя, конечно, тоже вы бывали чем-нибудь пьяны.
Допустим, юностью другой. Допустим, вереска дымком,
который стелется сто лет, допустим, боже мой, назад.
«А ведь не надо тосковать, роман, наверно, ни о ком», –
роману, Павел, говорю – и сам не рад, и сам не рад.
Что, пачку писем развязав, я окунулся с головой
туда, где сотню лет назад, наверное, тот вереск цвел.
А что же пьяный кочегар?.. (Вы спросите.) Живой. Живой.
Вон – курит трубочку свою: из Магадана еду, мол.
Мол, в Симферополь, где хурма и прочий зреет виноград,
который – новое вино, который – женщина в ночи.
Я пачку писем развязал – и сам не рад, и сам не рад.
(Ведь там от города Ее лежали, боже мой, ключи!..)
Но – поезд ехал не туда. Но – время кончилось любви.
А у другого был уже другой, наверно, циферблат.
«По-адыгейски будет как, – Ее спрошу я, – се ля ви?»
А что же пьяный кочегар?.. Не виноват. Не виноват.
16.1.2016
* * *
Внуку
Тебе придумают судьбу, которая – другая.
А та, которая хранит, кому-то не нужна.
И запакует чемодан слона и попугая.
(Не пикнет даже хоботок у этого слона.)
И этот плюшевый народ уедет на бибике —
туда, где будет хорошо (кому-то – не тебе).
А я?.. Я, мальчик, напишу вослед четыре книги.
О чем?.. О том, не значу что уже в твоей судьбе.
Я не сопьюсь среди зверей – енота и собаки,
точней – енота и кота. (Собаки тоже нет.
Она сбежала без тебя, точней – ушла в дворняги.
Такая плюшевая вся. И погасила свет.)
Я просто тихо закурю на кухне сигарету.
(Хотя лет десять не курил.) Еще – утру слезу.
Ведь я отсюда никуда, мой ангел, не уеду.
Ведь я енота и кота тебе не привезу.
Туда, где будет хорошо (кому-то), вероятно.
Молиться буду о тебе, мой мальчик, где-то там.
Судьба?.. Моя – уже прошла. Прошла уже – и ладно.
«Храни твою судьбу Господь!..» – шепчу я городам.
27.1.2016
* * *
Зубы моей Печали черные от чифира.
И папиросу курят, как истопник Истомин.
Бродского не читают (не сотвори кумира) –
только листают (дескать, Бродский довольно темен).
(Дескать, любил Марину тридцать четыре года,
а параллельно, то есть в меридианах если,
жил половою жизнью, то есть любил кого-то
под, например, Вивальди или, допустим, Пресли.)
Ей же – милее Данте (даром что латинянин),
ну, и чуть-чуть Петрарка (тот, что ушел в монахи).
Пишет куда-то письма (почерк довольно странен).
Той, что моей не стала возле моей рубахи.
Что сообщает – дура – той, что меня забыла?..
Мой телефонный номер? Или строку романа,
где саркофаги чьи-то смотрят на берег Нила
каменными глазами, что из обсидиана?..
Лучше кури махорку – ту, что росла в Майкопе.
(Кто-то прислал когда-то. В прошлом, наверно, веке.)
Водку купи. Ответит?.. Значит, вы – дуры обе.
(Лучше б цикуту дали вам – для меня – в аптеке.)
12.2.2016
* * *
П.Корнилову
У меня из романа торчат рукава.
И ботинки торчат. И (наверное) кепка.
Под которой живу. Под которой трава
за ботинки цепляется, видимо, цепко.
Это пугало, видимо, где-то стоит,
одолжив пиджачок с папиросой в кармане.
У меня (например). Или делает вид,
что любило оно (говорится в романе).
Вы его прочитаете, Павел, опять,
потому что в стихах эта скрипка играла.
(Например, у меня.) И отправитесь спать.
На Луну. Что свисает поверх одеяла.
Там когда-то стояло и пугало то,
что уже папиросу мою докурило.
В этой замшевой кепке. И в этом пальто.
И в ботинках (под цвет, почитай, крокодила).
«Почитай, – говорит, – про себя и т.д.,
то есть девушку чью-то, что бабушкой стала».
Я назвал этот, Павел, роман – «Шадлядэ».
Это – ртуть. Это – жидкого привкус металла.
18.2.2016
АНУННАКИ
А.Зябликову
Я до Древнего Шумера
был обычным пионером
и пилил себе скворечник
из обструганной сосны.
И Коперник мне с указкой
был, наверное, примером.
И абстракцией казалась
карта умершей страны.
Но над кепкою торчали
вопросительные знаки,
задевая пирамиды,
зиккураты, облака…
И Анубис отличался
от, наверное, собаки.
И росла нога в ботинке,
а под варежкой – рука.
Леша, что мы в этой глине
с той поры понаписали?
Что мы высекли из камня
рядом с умной головой?..
С чемоданом из нефрита
стоя на ж/д вокзале,
я из клинописи вижу,
что Шумер, смотри, – живой.
Просто поезд из базальта
чуть опаздывает, Леша.
Может, это и неплохо?..
(По-шумерски – хорошо.)
Можно около киоска
выбрать новые калоши.
(Пригодятся возле Тигра
и Евфрата нам ужо.)
На один билет не сядешь.
Значит, первым я поеду.
Ну, а ты напишешь книгу
на аккадском языке,
где спустились ануннаки
к нам на грешную планету –
смастерить скворечник… небо…
нас с тобой невдалеке.
23.2.2016
* * *
Там, где времени огрызок, там, где яблоко висело,
там сегодня – только небо, только небо и ку-ку.
Никакого дирижабля, что построен был умело.
Там. Еще до Хаммурапи. Там. Где дырочка в боку
у Адама. (Снится это.) На будильнике – четыре.
Через час проснутся люди (хлебопеки и цари).
А к шести и я, возможно, буду шлепать по квартире
в древних шлепанцах, макая в черный кофе сухари.
Мне ведь жить, пожалуй, надо. Там, где времени огрызок,
различать его погоду, чтобы валенки не шли
по дождю до горизонта, что на карте этой близок,
чтобы знать, когда закружат в небе первые шмели.
Разожгу, пожалуй, примус для картофеля сырого,
нет, пожалуй, для глазуньи. (Аппетитнее она.)
Новый день – когда глазунью ты откусываешь снова.
Пьешь кефир. (На упаковке дата новая видна.)
Может, жизнь пенсионера зарождается на Марсе?..
Где – ни грамма кислорода, ни стаканчика воды.
К древним шлепанцам прижмется кот. Рука погладит – «Барсик».
(Он еще у Хаммурапи утром спрашивал еды.)
4.3.2016
СКВОРЕЧНИК
Ю.Бекишеву
Человек (глаза и уши) смотрит в сторону весны.
Там чирикают покамест только птицы-воробьи.
Но грачи – уже в полете. Вон, из Африки-страны
утром вылетели, то есть нет у них ор нот ту би.
Юра, а у нас – датчанок и датчан – вопрос стоит
на повестке дня, в котором мокнет валенок в снегу?..
Полезай, Шекспир, на полку!.. Разотрем радикулит
телогрейкою своею через слово не могу.
(Добавлять других не надо. Это – все-таки колхоз,
коллективное хозяйство то есть, ходят дамы где
по садам и огородам возле чеснока и роз,
проводя весну и лето в дачном, Юрочка, труде.)
Скрипнет мельница. Неплохо. Весла скрипнут. Хорошо.
«Это все – ту би», – скажу я, дорогой Уильям Ша!
И грачи – уже в полете. Сок березовый ужо
по-за ужином пригубит или пригубит душа.
Осязаем даже краску – через тертую морковь,
через пригоршню черники, через белые стихи…
Не беда, что перестали сочинять их про любовь.
Про земную. (И другие есть за пазухой грехи.)
Но над ними есть скворечник, где (уж так заведено)
будет писк стоять все лето даже десять лет спустя.
Это, Юра, лучше даже, чем крепленое вино.
«Это – Вечность», – мы ответим, если спросит нас дитя.
22.1.2016
Михаил АФОНИН. «Соломинки прожитых лет»
Соломинки
Мы добавим небесную лёгкость
В перемешанный богом коктейль.
Пусть на стенках окажется гордость,
А на дно лягут ночь и постель.
По глотку, не спеша и не каясь,
Сквозь соломинки прожитых лет,
Отопьём от забытого мая.
Он, как мы – и раздет, и согрет.
Ты расскажешь, что что-то забыла,
Я напомню, что это был сон.
Побежим, не держась за перила.
Ты виновна, а я не прощён.
Мы осушим себя и бокалы
За любовь, чёрт возьми! Разве нет?
В двух сердцах кровоточат кинжалы
На соломинки прожитых лет.
Пожар
Мы горим, как будто гнёзда диких птиц.
Наш огонь раздут молчанием двоих.
Попрошу лекарство в долг у проводниц,
Развесёлых и отчаянно нагих.
Если любишь, отпусти. Что за враньё?
Тот, кто любит, держит из последних сил.
Не затух пожар, и влажное бельё
Я прожёг, когда в постели закурил.
День потерян, ночь прошла. Осталось жить,
На себя смотреть в избитых зеркалах,
Сотворить броню из тысячи обид
И искать спасенья в пьяных поездах.
Золотое с лиловым
Мы тени лучших и хороших
На фоне серого бетона,
В плену захожих и прохожих.
Здесь место есть для двух влюблённых.
Ласкает псов рассвет лиловый.
Хромой старик ругает стрелки.
В цветных обёртках леденцовых
Играем в томные гляделки.
Свечей мерцающие герцы
Нам золотая середина.
Ведёт по коже и по сердцу
Любовь лиловым ногтем длинным.
Мечты от снов не отличая,
Качаемся в стереозвуке.
Здесь наша клетка золотая
И шанс не умереть от скуки.
Жара
Солнце в землю влетает стрелами,
Небо тает, как эскимо.
Из чего мы с тобою сделаны,
Если движемся в слоу мо?
Дни жара убивает медленно,
По минутам стирая нас.
Посмотри на свет надоедливый,
Выдыхай углекислый газ.
Мой кивок тебе – пластилиновый,
Твой ответ – взгляд поверх очков.
Мысли тощими балеринами
Скачут врозь, не касаясь слов.
Пробежит волна понимания
Ветром чуть охладив наш жар.
Номер дома, пастель наскальная,
Приглашает в подвальный бар.
Как рука на твоей окажется,
Загорится хмельной коктейль.
Там жара, как обет монашества.
Тут у нас есть судьба и цель.
Этот день был порезан скальпелем.
Но сошлось всё, что порвалось.
Мы вернёмся в вулкан асфальтовый,
Только с отблеском первых звёзд.
Хватит
Для мечты хватит спичек и тени на белой стене,
Даже если блестит чистым золотом, но без дверей.
Только если теряешь, оставь хоть немного себе.
Знаешь, если находишь, не значит, что будет твоей.
Для дыхания хватит эфира и восемь глотков
Неизвестного пойла из роз, скорпионов и жаб.
Только если желаешь, не жди на дороге подков.
Знаешь, если жалеешь, не смей показать, что ты слаб.
Для любви хватит сердца. Второе тебе ни к чему.
А захочется больше, своё подели пополам.
Знаешь, если умеешь, не стоит искать по уму.
Только если молчишь, значит строишь невидимый храм.
Сегодня
Я сегодня горел
Миллионом огней.
В граде огненных стрел
Стать на время хотел
Пеплом календарей.
Я сегодня сумел
Быть немного сильней.
И теперь есть предел,
Я к огню охладел
И сорвался с цепей.
Я сегодня играл
Роль в театре теней.
Но закончился бал,
Остывает металл
В тесноте простыней.
Я сегодня вандал —
Разрушаю твой храм.
На пустой пьедестал
Я поставлю бокал
И огнём стану сам.
Нина ТУРЧИНА. «Я на белом холсте нарисую рассвет…»
Когда звонят колокола
Ажурной сетью веток тонких
Покрыто небо октября,
Осколки льда на лужах ломких,
Воскресный день календаря.
Вороны, надрываясь криком,
Облюбовали старый клён,
Где лист последний в танце тихом
Кружится, ветром окрылён.
Сквозь воздух серый и холодный,
Раздастся колокольный звон,
Даря душе полёт свободный,
Так есть и было испокон.
Над градом рассыпаясь звуки,
Развеют скуку бытия,
Уйдут сомненья прочь и муки,
И вновь затеплится мечта.
Всё тоже небо, солнце бликом,
Все те же краски и тона,
И жизнь не кажется безликой,
Когда звонят колокола.
31.10.2021
Межсезонье
Гарцевала наездница осень,
Конь игрЕневый рвал узду из рук.
Полыхала огнём между сосен,
Одевала в янтарь всё вокруг.
Век наездницы яркой недолгий,
Красоту растрепало ветрами;
Дождь со снегом безжалостно колкий
Чертит небо слепыми мазками.
Переход, межсезонье, распятье-
Всё смешалось, не видно просвета.
Поменяла наездница платье-
Стало всё первозданного цвета.
Всё укрыла зима нежно-белым,
У коня грива вьётся метелью,
Им наездница правит умело,
Снежной всё закружив каруселью.
13.12.2021
Диафильм
Листает память детство, словно плёнку,
Мелькает диафильм на белой ткани;
Смотрю и вижу с бантиком девчонку,
В нарядном ярко-жёлтом сарафане.
Замена кадра-ложкой ем сгущёнку,
Среди игрушек сидя на диване.
Ещё я помню шоколад «Алёнка»,
Делили на двоих с подружкой Таней.
На белой ткани новая картинка:
Рисую красками в альбоме осень,
Не удалась плетёная корзинка
С грибами, что собрали между сосен.
Летает тонкой нитью паутинка,
И журавли пронзают неба просинь.
Читает сказку старая пластинка,
А мне тогда всего лишь было восемь.
Промчались кадры детства через годы:
На кухонном столе отрез клеёнки,
По радио идёт прогноз погоды;
Запомнился орнамент на солонке,
В тетради ручкой слово «парАходы»,
Разбитые коленки все в зелёнке.
Меняются закаты и восходы,
Не стоят слёз ошибки той девчонки.
04.10.2021
Старый сад
Накинув шаль из кружева жасмина,
Я прогуляться выйду в старый сад.
Там кружит в танце тонкая рябина,
И пчёлы над шиповником жужжат.
Пионы разрослись густой копной.
Неведомый художник творил чудо,
Палитру с розовым задел рукой
И вылил краску в зелень изумруда.
Там россыпь колокольчиков в саду
Поёт, переливаясь нежным звуком.
Сирень, накинув белую фату,
Венчанье ожидает с милым другом.
В тенистой части ландыши ковром
Под ноги расстилаются беспечно.
В ветвях щебечут птицы мне о том,
Что не бывает в жизни слова «вечно».
Иду по тонкой шёлковой траве,
Там у пруда из незабудок покрывало.
Лишь для меня в цветочной синеве,
Июня песнь негромкая звучала.
04.06.2021
Рассвет
Я на белом холсте нарисую рассвет-
Зарождение дивного утра,
На палитре смешаю охры пляжный вельвет
И добавлю чуть-чуть перламутра.
А еще я возьму немного белил,
Кистью чаек легко задевая,
И на водную гладь каплю темных чернил,
Синеву глубиной оттеняя.
Я рисую пейзаж у себя на холсте,
Добавляя все новые краски.
Я творю, предаваясь мечте,
Погружаясь в фантазии-сказки.
Я мгновенье рассвета хочу задержать
Кистью тонкой, оттенком, штрихами…
Жаль, что я не могу рисовать-
Постараюсь исправить стихами.
27.06.2020
Осенний купаж
Утром прохладным пройдусь не спеша,
Вдоль тротуаров дождями омытых;
Терпкость осенняя, шлейф купажа
Взвесью молекул незримо разлитых.
Запахом прелым маня за собой,
Влажность тумана наполнила скверы,
Тихо иду по пустой мостовой,
Жадно глотая ликёр атмосферы.
Ветер доносит с далёких полей
В зиму земли перепаханной ноты,
Тонкой вуалью просторы степей
Дарят забытую лёгкость свободы.
Утро незримо сменяется днём.
Новости с запахом горькой тревоги.
Страхи не смоешь холодным дождём.
Каждый свои измеряет дороги.
26.09.2022
Сентябрь
Сентябрь – стиляга, модник, франт,
Меняет каждый день наряды.
Завяжет ярко-жёлтый бант,
К себе приковывая взгляды,
Достанет замшевый кафтан
Оттенков розово-багряных,
Сапожки красные сафьян
Да шлейф духов немного пряных.
Идёт по парку не спеша,
Снимает шляпу пред рябиной;
Звучит мелодией душа,
Сливаясь с песней журавлиной.
Печально, праздничный наряд
Недолго выглядит парадным;
Ветра закружат листопад,
Стиляга станет неопрятным.
Дождём размоет все тона,
Исчезнет буйство ярких красок;
Сентябрь отдаст себя сполна,
Мир погружая в грёзы сказок.
17.09.2022
Поэтические листки: Андрей СКРЫЛЬ, Даниил СЕМЁНОВ, Юрий КИТАЕВ
Андрей СКРЫЛЬ. «У нас с тобой одна судьба, но я буду позже…»
Из детства
Звенит"
весенняя капель,
Играет”
лейтмотив упругих веток.
Живым ключом
гудит”
природная купель.
И на земле
от детских ног
– Оставлен —
свежий слепок…
Хокку
Дзен цветущих садов.
Пение птиц умолкает.
Наступает багряный закат…
***
Сакуры лепестки.
Ветер срывает и несёт их к реке.
Солнце медленно клонится к закату.
Я созидаю.
***
Дули ветра, море шумело.
Океаны плескались,
лаская дикую сушь.
А в небе ночном
звёзды горели
взглядом блаженных душ…
***
Нежно укроет тебя бахромой
Цвета сандаловых красок,
Расцветшею тёплой весной
Безликая ночь.
И я буду рядом с тобой…
Без тени сомнений и масок.
Даниил СЕМЁНОВ. «А может, игры разума…»
***
Включаешь свет и видишь коридор,
оставленный тобой перед уходом.
Всё в нём осталось прежним.
Мимоходом
шагало время,
как бесшумный вор.
Пространство было вышито молчанием,
пылинки плыли – звёзды в пелене
большого солнца в кухонном окне,
вскрывающего тёмное отчаянно.
Но ты вошёл, ворвалось завихрение,
соприкоснулись внешний холодок
и тёплое квартирное течение,
толкающее белый потолок.
Включаешь свет и видишь коридор…
А без него нет паузы в звучании.
Ты продолжаешь давний разговор
о том, что мир покинуло Сознание.
20 августа 2020
Стенания
Кардиограмма посторонней тишины,
имеющей дыхание в квартире,
пульсирует в прожилках у стены,
точнее – у бетона в сердцевине.
Там лунное сплетение ночей,
самозабвенно отторгающих рассветы,
хоронит тайны в порах и секреты,
а также гул заведомо ничей.
Прижаться ухом, значит распознать
средь речи человечьей, как за печью,
иные виды жизни, что не легче,
ведь Морзе не поможет тут,
видать.
Стенания/воспоминаний гулы -
плод вещий сквозь заспазменные скулы,
а может, игры разума… опять.
20 сентября 2022
Юрий КИТАЕВ
***
Недосягаемо, хотя светло…
Ввысь устремленные этажи…
Через границу, через стекло
Видим красивую чистую жизнь.
Ходит по свету Иван-дурак,
Во дворце скучает невеста его,
Еще не знает о нем ничего,
Думает, что в жизни ее все не так…
Недосягаемо, хотя светло…
Ввысь устремленные тополя…
Небо дождями на нас стекло,
К небу приблизились наши поля.
Полно, царевна, не мучь, не плачь.
Ну, Несмеянушка, улыбнись…
Веселые лошади несутся вскачь –
Может быть, вдаль, а может быть, ввысь.
***
Полночь. Улица. Крики. Звонки…
Не начать ли нам с новой строки?
Мир разбит на большие куски,
Телефонная трубка. Гудки.
Полночь. Улица. Пыль и жара.
Мы больны или просто пора?
В переулке удар топора:
Не лихая ль настала пора.
Полночь. Улица. Здесь я один.
Люди спят. В мире нет никого:
Ни улыбок, ни улиц, ни спин.
Я один. Я молчу. Я живой.
