Александр Иванович Вовк
Божий дар
Глава 7
Совершив бесцельный вояж по хорошо освещенным и убранным центральным проспектам города, они вырвались на заснеженную окраину. Машина, оснащенная полным приводом и многими электронными системами, непрерывно следящими за безопасностью движения, всюду катилась легко, бесшумно подминая рыхлый, пока неглубокий снег. Потому Алексей, опасавшийся поначалу за проходимость машины, решительно устремился по ровной целине к их любимому месту. Не подъезжая к обрыву полста метров, он остановился среди редких, живописно заснеженных сосен, огляделся, оценивая угрозы для машины, на всякий случай включил сигнализацию, и направился к давно зовущей Юльке. А она театрально размахивала вскинутыми вверх руками, давно находясь у края обрыва.
– Воспарить бы сейчас! Прямо отсюда! Вот, где красотища неземная! Даже в темноте ее воспринимаю! И снег такой пушистый! Лети, лети, белый снежок! И всё засыпай! Только не нас! И не нашу машину! – Юлька продолжала мило дурачиться, а Алексей любовался ею со стороны. В эти мгновения он не хотел в чём-то ограничивать Юльку, такую счастливую, не хотел ей мешать.
«Красивая она, веселая, но что-то в ней роковое проскакивает. Или все женщины такие, или я теперь всех буду подозревать в неискренности? Не зря же говорят, будто психология женщины для мужика всегда загадка! То ли логика у них иная, то ли полушария не на своих местах. Ладно, об этом, – так замечательно всё складывается! Лишь поскорее бы домой вернуться, мать-то ждет, волнуется. А день этот именно для неё более всего особенный и праздничный. И для отца, о котором она не забывает, словно он по-прежнему с нами. Вот поговорю сейчас с «ментом», и сразу к ней, домой. С Юлькой, конечно! Мать обрадуется!»
Алексей рассчитывал вовремя услышать шум подъезжающей сзади машины, но только не шаги, которые едва не пропустил. А, услышав их в последний момент, стал неторопливо, с достоинством, разворачиваться навстречу «менту», вспомнив, что даже имя его у Юльки не узнал – теперь уж неудобно спрашивать, – но онемел от болевого шока, который оказался не в силах вынести. Всё, что он видел и понимал до этого момента, как-то странно вздернулось и, закручиваясь с ускорением, упало вместе с ним в белый снег.
Только и услышал он протяжный Юлькин вопль и, падая, догадался, что почему-то умер.
«Мент» выдернул из тела Алексея длинную заточку, вытер её о его же куртку и неспешно направился к Юльке, бившейся в истерике:
– Ты же обещал поговорить… Ты – убийца! Ты же – мразь! Обманул…
– Тихо, дурочка, не ори так! Никто тебя не обманывал, ты сама этого хотела, хотя и не признавалась. А если с юмором у кого-то плохо, то это негативно отражается и на его здоровье. С этим ты хоть согласна?
Он демонстративно, театрально приподнял руки, рассчитывая на производимый эффект. Потом, не глядя, отбросил заточку назад и, скорее всего, подражая доктору Мориарти, стал медленно приближаться к присевшей от страха Юльке. Она продолжала сидеть на корточках, перебирая ладонями снег, и тряслась всем телом.
Мент угрожающе усмехнулся и резко дернулся в её сторону. От ужаса Юлька отпрянула, вскрикнула, попыталась вскочить, убежать, но подвернулась нога. Юлька упала на спину и, барахтаясь в рыхлом снегу, стала сползать с края заснеженного обрыва. Через миг ее протяжный крик оборвался.
– Молодец! Без моей помощи обошлась, без пальчиков и признаков борьбы. Поглядеть бы, как ей там теперь, да бог с ней, лучше здесь не следить. Настал всё-таки мой звездный час! И это уже не опостылевшая повседневная мелочевка!
Он спокойно оглядел всё вокруг и устремился к машине, которую теперь считал своей. Она оказалась запертой. Пришлось возвращаться за ключом к лежавшему на спине мальчишке. «Мент» склонился над телом Алексея, широко расставив свои ноги, так как зимняя милицейская куртка сковывала движения, и принялся привычно шарить по чужим карманам. В этот миг непонятная и нестерпимая боль в паху свалила его с ног. Он навалился на Алексея, который успел выполнить то, о чём мечтал, погибая, – предсмертным движением руки, в которой оказалась отброшенная «ментом» заточка, отомстил за себя, за Юльку и многих других, невинно пострадавших. С каким-то неземным выражением лица Алексей коротко захрипел и успокоился.
А «мент» откатился в сторону, попытался подняться, но, перегнувшись пополам, опять свалился плашмя. Чуть погодя, напрягая последние силы и волю, он издал рев обреченного зверя, приподнял голову, и ведомый невидящими от слез и боли глазами, пополз к обрыву. Все движения давались настолько тяжело, что со стороны могло показаться, будто сил на последний путь, длиной в каких-то в два шага, у него не хватит. Но именно о такой развязке, наверняка, денно и нощно молили неотомщенные его жертвы. И вняв им всем, невидимый рок завершил свою справедливую кару! Даже не сообразив, что оказался у опасной кромки, «мент» скатился вниз.
Глава 8
Снег приятно скрипел под лыжами, отчего настроение у Сергея Федоровича после досадного разговора с сыном мало-помалу восстанавливалось. Следуя по трассе, он старался поддерживать напряжение, способствующее сохранению приличной физической формы, и не опускаться в собственных глазах до темпа праздного лыжника. Хотя и меру стремился соблюдать, чтобы не переусердствовать, ведь восемь лет назад едва оправился после инфаркта головного мозга. Через год удалили желчный пузырь, ставший непроходимым после месяца, проведенного под капельницами и дозаторами в реанимации. До сих пор несуществующий пузырь провоцирует сильнейшие болевые приступы. И, наконец, три года назад постучался в дверь верный друг российских мужиков – инфаркт миокарда. Теперь весь этот комплекс нешуточных недугов постоянно давит на психику. К тому же мешают, да еще как, давно якобы зажившие афганские дырки. Внутренние органы тогда от осколков не пострадали, но мышцы… Мышцы и кости побаливают до сих пор.
В этот час Сергей Федорович представлял себя сильным и стремительным лыжником, но наблюдатель со стороны узрел бы в нем обычного пенсионера, суетливо топающего по лыжне на полусогнутых ногах. Впрочем, свидетелей не было. Да и темно стало, хотя окрестности слабо подсвечены блеском снежной целины и луной, нечетким пятном расплывшейся в кутерьме миллионов танцующих в воздухе снежинок.
Бегать здесь он стал недавно, после переезда с семьей в новую квартиру. Их типовая многоэтажка всего полгода, как возведена на окраине Ленинграда. Новые соседи сопутствующую удаленность от Дворцовой площади восприняли как несправедливую ссылку, и мучились, и портили настроение себе и другим, а Сергею Федоровичу настолько по душе пришёлся естественный вид ещё не изуродованной северной природы, что новому месту жительства он только радовался.
В этих же краях, между прочим, когда-то воевал его отец. Сергей Федорович не знал точного места, потому что отец о войне не рассказывал, как и всякий фронтовик, но происходило это, пожалуй, достаточно близко, возможно даже, рядом с этой лыжней.
Сергей Федорович часто представлял отца в далекие военные годы и понимал, с какими чувствами и мечтами он воевал, а значит и жил – только бы выжить, только бы вернуться. Но вокруг него настолько часто и буднично погибали такие же, как и он, бойцы, завершая свои личные трагедии, что мечтать вслух о подобном счастье считалось неприличным. Но и запретить подобные мечты не смог бы никто.
В подобные мгновения каждый боец, даже не верующий, обращался к Богу. Сергей Федорович по своему военному опыту хорошо представлял гамму переживаний и надежд, изматывающих и одновременно придающих людям силы на войне. Потому он ещё больше жалел отца, который тогда, при прорыве блокады, был в клочья разорван немецкой миной. Его как-то собрали, сшили полевые хирурги, а потом выходили такие же милые, как его жена, самоотверженные медицинские сестрички. В январе 1945-го, почти через год после ранения и госпиталей, отца сняли с воинского учета, и он живым вернулся к своей Катюше, потерявшей от счастья сознание при их первой встрече. В физических мучениях отец протянул свои последние годы и умер в 1954-м, оставив жену с послевоенными детьми – сыном Сережей (это и есть Сергей Федорович), достигшим восьми лет, и дочкой Светой двух лет от роду.
Время тогда было тяжелое, но при этом какое-то светлое, озаренное чем-то высоким, великим, неподдельным. А ещё в памяти Сергея Федоровича то время связалось с искренностью и взаимной помощью всех людей вокруг него. Будто все родственниками тогда оказались, и всех связали общие задачи и дела их любимой страны, да и свои собственные, непростые заботы, которые, впрочем, никто не считал более важными, нежели судьба родины, судьба всего народа. Но те люди, как ни странно может показаться теперь, были самыми обыкновенными гражданами нашей страны…
Впрочем, нет! От нынешних людей они отличались принципиально. Хотя бы тем, что не стремились что-то заиметь, что-то заполучить, а напротив, старались каждый день работать изо всех сил, чтобы без остатка отдать себя Родине. И подобные слова никому тогда не казались притворными. Такое было время! Или не время, пожалуй, а такими были те люди! Они творили чудеса, за что не брались – всё им становилось по плечу! Потому через пять лет в наших городах уже редко встречались материальные приметы прошедшей войны. И своими производственными успехами страна поражала весь мир. Именно с тех пор всем своим существом Сергей Федорович впитал главный жизненный принцип – раньше думай о Родине, а потом о себе. С этим принципом он живет и сегодня, и детям своим так жить завещает! Хотя сознает, что во многом времена изменись. Точнее, не времена, – опять же, люди изменились. Они испортились. Любые их порывы направлены на обогащение, а не на грандиозное созидание во благо своего народа и своей страны!
Глава 9
Утром, столкнувшись в кухне с сыном, Сергей Федорович насмешливой интонацией упрекнул его за позднее возвращение вечером:
– Как жизнь с утра, Дмитрий?
И неожиданно получил ответ взвинченного чем-то сына:
– А какой она может быть в этом многосемейном общежитии? Конечно же, прекрасной!
Сергей Федорович догадался, что душевные муки, которые сын испытывает после развода, его не оставили, хотя истёк почти год. И вряд ли сын успокоится в ближайшем будущем, ведь по-прежнему любит только ее, свою бывшую жену – однолюб. Его счастье рухнуло, когда Дмитрий застал супругу, светящуюся от счастья, в объятиях незнакомого ему мужчины, а ему, даже не прикрывшись одеялом, она выпалила:
– А ты, идиот, надеялся, что я в съемной квартирке с тобой, твоими принципами и тараканами всю жизнь стану от счастья млеть? Гордишься своей честностью? Пожалуйста, гордись! Только без меня! Ты, кажется, один во всей стране теперь такой честный, принципиальный, правильный во всём. Потому и нищий! И не пялься на меня! И не смотри с дурацким удивлением! Мог бы и раньше догадаться!
Подобный удар по самолюбию невозможно пережить никому. Для Дмитрия он оказался ещё больнее, поскольку исходил от бесконечно любимой женщины! От той, которая ещё вчера казалась счастливой и признавалась, будто не может им, своим Димкой, надышаться… Выходит, лгала!
Глава 10
Сергею Федоровичу захотелось смягчить боль, нечаянно причиненную сыну, хотя подробности его семейной истории они с матерью так и не узнали. Дмитрий за год не проговорился ни разу, и плохого слова о своей Тоньке не сказал.
– Всё у тебя, сын, со временем образуется. Только не упусти того, что уже имеешь, дров ещё больше не наломай. Ведь кипишь с самого утра, да всё на тех, кто тебя больше всех любит. Забываешь сгоряча, что голова у мужика должна оставаться холодной, трезвой и светлой. Судьба, она ведь с двумя руками. Одна её рука добрая, другая злая. Какой рукой коснется, так нам и обернется! Потому, ты не зевай, не подставляйся, выворачивайся. На то голова и нужна, чтобы соображать, как от злой руки увернуться!
– Батя, ты извини, но тебя опять на странную философию потянуло, а мне уже, поверь, жить тошно. И не обижайся, в самом деле, не в тебе же причина! Меня часто теперь заносит. Сам знаю, а остановиться не могу. Вы с мамой даже больше сделали, чем полагалось родителям. А только я не знаю, чем и перед кем провинился? А если не провинился, то почему тогда по всей строгости наказан? Что я делал не так?
