– Мусью! – сказал Чугунов. – Обиделся, что ль?
– Да. За человека обиделся. Но… не ведаем, что творим.
– Аминь-с. Разрешите присесть?!
– Я разрешу, – сказал, добрея от частых рюмок, Фаворский, – но что? Какая цель ваша?
Чугунов не спеша перебрался со своей водкой за столик Фаворского. Устроившись поудобнее, сняв шапку и положив локти на стол, он налил рюмки, чокнулся, выпил, закусил крутым яйцом и сказал:
– Цели нет-с. А задели вы меня, да-с. Что есть пошлость, я, изволите видеть, понимаю-с, а как вы меня этим обозвали, то что же, по-вашему, наоборот?
– Наоборот? – Фаворский поднял брови и улыбнулся. – Поймете ли вы? Величие духа.
– Духа?
– Да.
– Души, то есть, это?
– Ну, души.
– Вот и задача. Вы с величием или без оного?
– Человек, – грустно и важно сказал Фаворский, проливая водку, – человек, – знаешь ли ты, что были Рафаэль, Наполеон, Дарвин, Байрон, Диккенс, Толстой, Ницше и прочие?..
– Некоторых слыхал.
– Они – люди.
– Все конечно.
– Брат мой! – вскричал Фаворский, – ты и я – во тьме. Но там… там, у них, сколько света, гения, подвигов, божественного восторга! Лучезарность! И слава! И высокое… выше горного снега! Вот образец!
– Сумнительно. Потому они, хотя и высоко летают, одначе было всего.
– Как – всего?
– А так. Водку пили… ну, вино, один черт, в карты играли и женщинами баловались.
– Вы глупый, Чугунов, очень глупый.
– Величия души не имею. Душа у меня, так говоря, тесная, с подковырцем. Зацепит за что – давай! А зацепок у меня не занимать стать. Да вы кто будете?
– Валентин Прокопиевич Фаворский, сын диакона, а служу… сейчас я не служу, без места.
– Так. С папашей изволите жить?
– Да… с папашей.
– Вот зацепки, я говорю. Пожрать, похряпать, для меня первое дело. Нынче едок-то, знаете, более в зубах ковыряет, чем вилкой по жареному. Я на это дело крутой. Ем – за ушами трещит! Выпить горазд, чайку попить – ах, хорошо! И люблю я еще, друг ты мой, самую лакомую сладость, нежный пол; падок, падок я, охотник большой.