Александр Вельтман
Неистовый Роланд
Слова его прервал окружной гарнизонный командир. Вступив в комнату в кивере, он мерными шагами подошел к дивану, приложил руку к козырьку и произнес громко:
– Вашему высокопревосходительству честь имею…
– Сделайте милость, оставьте меня! – вскричал больной умоляющим голосом.
Адам Иванович отступил, замолк, затрясся.
– Неужели все против меня?.. Неужели все согласились на мою погибель? Погибель! Нет!.. – и с этими словами, кинув грозный взор и сбросив с головы повязку, продолжал скороговоркою бессвязные слова.
Городничий, Адам Иванович, казначей и лекарь молчали, не смея поднять глаз.
– Что это значит! – продолжал опять больной явственно. – Все за мной ходят и не хотят ни на час меня одного оставить!..
Городничий, Адам Иванович, казначей и лекарь, исполняя волю его высокопревосходительства, вышли из комнаты; а он продолжал говорить что-то громко, с сердцем.
– Пойдемте, господа, – сказал городничий, – его высокопревосходительство предупрежден против нас. Это каверзы господина казначея.
– Напрасно изволите говорить, напрасно! – повторял казначей вслед за уходящими.
Глава VII
В спальне казначея был ужасный спор между ним и его женою.
– Полно, сударь! Ты думаешь только о своей дочери, а мою ты готов на кухню отправить, сбыть с рук, выдать замуж хоть за хожалого. Я своими ушами слышала, как он произнес имя Ангелики.
– Помилуй, душенька, я могу тебе представить в свидетели Осипа Ивановича. Как теперь слышу слова его высокопревосходительства: «это дом моей Софии, моей дражайшей Софии!»
– Ах ты, этакий! Так ты и последний домишко хочешь отдать в приданое своей возлюбленной Софии!.. Нет, сударь, этому не бывать!..
– Прямая ты мачеха! Бог с тобой! По мне все равно: и Ангелика моя дочь; впрочем, кто тебя знает…
С сердцем казначей вышел из комнаты, не кончив речи.
– Лысый чорт! Сам в себе сумлевается! – проворчала казначейша и кликнула Ангелику.
– Принарядилась? Вот так! Хорошо; косыночку-то поспусти немного на плечики. Ну, ступай; скажи, что я, дескать, лекарства хочу дать вашему высокопревосходительству.
Вятской породы, рябенькая, одутловатенькая Ангелика, получив наставления от матери, вошла в комнату больного.
Он лежал в забывчивости, глаза его были устремлены в потолок. Ангелика стукнула склянкой.
Больной оглянулся, привстал и произнес, устремив на нее взоры:
– Пойду к ней… да не подозрительно ли?.. Нет!.. Смею спросить, сударыня, о чем вы изволите беспокоиться?
– Лекарство вашему высокопревосходительству…
– Да вы на кого-то жаловались?
Ангелика вспыхнула. «Боже! – думала она, – он слышал, как я жаловалась на Софью матушке».
– Никак нет-с, я не жаловалась; у меня нет ни на кого сердца.
– Если угодно, я могу служить вам своим.
– Я не стою, ваше высокопревосходительство…
– Любовь! – вскричал он, отворотив голову в сторону. – Теперь вспомоществуй мне! – и, обратясь к Ангелике, продолжал: – Ах, сударыня, вы не откажете мне в вашей услуге!..
– Что вам угодно приказать?
– Открою вам тайну, меня угнетающую… ужасаюсь!.. Я б хотел открыть вам мое сердце, но язык не повинуется моему желанию…
– Если вы мне сделаете честь… мое состояние…
– Не в моей воле открыть вам причину моего беспокойства… Оно началось в тот самый день, как в этом доме было печальное происшествие…
«Когда умерла бабушка, меня здесь не было; я с матушкой была на ярмарке; только сестра оставалась», – подумала Ангелика и вспыхнула.
– Я видел божество, которого прелести ввергли меня в это бедствие.
– Я не знаю-с! – отвечала с сердцем Ангелика, – может быть, моя сестра Софья…
– Но крайней мере в вашей воле дать случай в последний раз на нее взглянуть! – сказал больной, смотря на нее неподвижными глазами.
– Извините-с! – произнесла, вспыхнув, Ангелика и, присев с презрительной улыбкой, выбежала из комнаты…
– Это ужас! – вскричала она, хлопнув дверью. – Он требует, чтоб я дала случай видеться ему с Софией.
– Видишь ли, мой друг? – сказал казначей, входя в комнату. – Не я ли тебе говорил?
– Очень рада, сударь, что свел дочку свою с вельможей; она годна на все руки! – вскричала казначейша.
Между тем больной что-то говорил вслух, слова: «а после приведи ко мне доктора, да как можно поскорей!» – громко раздались.
Казначей бросился к нему.
– Что угодно вашему высокопревосходительству? – произнес он тихо.
Больной, склонясь на подушки и смотря в потолок, продолжал:
– Слабость моя уменьшается…
– Слава богу, ваше высокопревосходительство! – сказал казначей, сложив руки и поклонившись. Больной продолжал:
– Силы подкрепляются какою-то надеждою… Конечно, Софья в безопасности. Ах, если бы исполнилось предчувствие! Всесильное существо! Какую принесу тебе благодарность, когда увижу в своих объятиях дражайшую Софью! Чу, я слышу ее голос!..
– Софья, Софья! – вскричал казначей, выбежав в спальню и схватив Софью за руку. – Ступай, поднеси его высокопревосходительству лекарство.
София, добренькая, скромненькая девушка с голубенькими глазками, на которых еще светились слезы от брани мачехи, втолкнутая отцом в комнату больного, остановилась и закрыла платком лицо.
– Я жив еще, любезная Софья! Жив еще! Не мучься! – вскричал больной, протягивая к ней руки. – В каком она исступлении! А, это от Любви ко мне!.. О, сердце мое раздирается болью и досадой!..
– Куда ты, Софья! – прошептал казначей, удержав дочь свою, которая хотела выбежать. – Извините, ваше высокопревосходительство, моя Софья немного застенчива.
– Не беспокойся, дражайшая! Мне оставлена жизнь… благодари провидение!.. Тьфу, дурак суфлер не подсказывает… Как бишь?..
– Батюшка! Пустите меня!.. – произнесла Софья, вырываясь из рук отца.
– Я жив, – продолжал больной, – и жив для того, что тебе это драгоценно…
– Слышишь, глупая! – шепнул казначей на ухо дочери.
– Теперь помоги мне встать, любезная Софья! Самому мне не позволяет слабость…
– Позвольте, я, ваше высокопревосходительство, приподниму вас! – С этими словами казначей бросился помочь больному привстать, а Софья выбежала вон из комнаты.
Приподнявшись с дивана, больной устремил глаза на казначея, долго что-то Шептал про себя; потом, вдруг схватив подушку и приподняв ее, вскричал:
– Что! Или ты, варвар, за тем пришел сюда, чтоб докончить свои злодеяния?
– Ваше высокопревосходительство! Милостивейший государь!.. Я ничего-с! – произнес казначей, затрепетав как лист.
– А где государь?
– Не нам, мелким людям, а вашему превосходительству довлеет знать сие, – отвечал казначей, почтительно поклонясь.
– Как можно, чтобы государь дал тебе команду надо мною? – вскричал снова больной.
– Не смею и думать, ваше высокопревосходительство; я человек подкомандный, всем распоряжается сам председатель…
– Я сам к нему сейчас еду! – вскричал больной и вдруг вскочил с дивана, накинул на левое плечо сюртук, который был сдернут с руки для пускания крови, схватил лежащую шляпу казначея и скорыми шагами вышел вон из комнаты. В передней вскочили с мест слуги, вытянулись во фронт гарнизонные вестовые и ординарцы, у ворот часовые ударили темп на караул, махальный дал знак гауптвахте, которая была вблизи на площади.
Его высокопревосходительство отправляется скорыми шагами по улице на площадь.
Глава VIII
Между тем в городе служебная деятельность необыкновенна, исправность по службе дивная, порядок примерный; во всех усердие, достойное внимания вышнего начальства; в магистрате и судах все в мундире и при шпаге, регламент ожил, перед зерцалом чинят и вчиняют правду по законам, судят и рассуждают о делах, а не о вчерашнем дне и городских новостях; в городовой больнице лекари щупают пульс каждого больного, лекарство прописывается не для всех одно, диэта не общая; гарнизонная команда на площади учится учебному шагу, полицейская команда настороже. Городничий подписывает рапорты, доношения и отношения, квартирные билеты и отправления колодников по этапам; занятия его прерывает вошедший антрепренер театра глубоким поклоном.
– Здорово, любезный! Что это? Афишка нового представления?
– Никак нет, ваше высокоблагородие, просьбица!
– Иванов, возьми и читай! – сказал городничий, продолжая подписывать бумаги.
Письмоводитель начал читать:
«По титуле; вольноотпущенного Якима Прохорова Козырина прошение; а о чем, тому следуют пункты: 1-е. Быв по ремеслу актер и поступив в директоры, сиречь содержатели вольной труппы, я производил на сцене разные пьесы, как то: комедии, оперы, трагедии, к совершенному удовольствию публики, на ярмарках и в провинциальных городах Всероссийской империи, имев на то повсюду дозволения местного начальства, на собственный кошт, с различными декорациями и костюмами. 2-е. В прошлый год на Ростовской ярмарке поступил в труппу дирекции моей мещанин Корнелий Иванов Зарецкий по контракту, с тем дабы быть на моих хлебах и играть трагические роли, а когда нужда воспоследует, то и комические; в случае же отсутствия или болезни оперного артиста труппы моей, отставного баса певческой кафедрального собора, имеет он, Зарецкий, и петь. Несмотря на сие, он, Зарецкий, по прибытии в сей город от должности своей скрылся и снес от меня, содержателя, разные костюмы, а именно: бархатные штаны, сюртук синего сукна с красным стамедным подбоем, жилет зеленый шелковый шитый, на сюртуке три звезды фольговые, шитые канителью, и сверх сего забрал вперед денег сто двадцать рублев; коего прошу оную полицию отыскать и, поступив по законам, вышеозначенные вещи и деньги мне возвратить. К поданию подлежит в городскую полицию. Прошение сочинял и переписывал со слов просителя сам проситель. К сему прошению руку приложил» и т. д.
– Ты, братец, не выставил в просьбе: сколько ему от роду лет, какие приметы, женат или холост, где приписан к мещанству!.. Это вещи, необходимые для полиции; по сим соображениям мы составим отношение в тот город.
– Ваше благородие! Вот его паспорт.
– Все равно, братец, – отвечал городничий, продолжая подписывать бумаги, – в просьбе должно быть все упомянуто. То-то, братец, чем бы самому сочинять и переписывать просьбу, ты бы обратился к человеку, знающему это дело.
– Позвольте, я вам напишу, – сказал письмоводитель: – это пустого стоит.
Вдруг на улице раздался шум.
– Узнать, что там такое! – вскричал городничий, продолжая подписывать бумаги.
Квартальный и служители полиции бросились вон и не возвращались: любопытство и обязанность повлекли их вслед за народом, который сбегался на площадь и сгущался в толпу около неизвестного человека в треугольной шляпе. Сквозь народ заметны были только сверкающие его глаза и движения рук. Исступленным, страшным голосом он произносил:
– Великолепный город!.. Какое величие управлять им, блистать над ним, подобно царственному дню!.. Погрузить в этот бездонный океан все клокочущие страсти, все ненасытные желания!.. Пропасть!.. Повергните в нее все, что только человек имеет драгоценного!.. Ваши победы – завоеватели; ваши бессмертные произведения – художники; ваше сластолюбие – эпикурейцы; ваши моря и острова – мореплаватели!.. Дож!.. Какое блаженство стоять на этой ужасно возвышенной точке! Взирать на бурную пучину, где колесо слепой обманщицы вертит обстоятельствами людей! Какой восторг испить первому из чаши радости!.. Какое величие укрощать тонкою уздою неукротимые страсти людей, одним дуновением превращать в прах вздымающуюся гордость вассала!.. Раздроби гром на простые звуки, и ты усыпишь им детей; слей их в один внезапный удар, и величественный звук потрясет вселенную!..
