Александр Феликсович Борун
Цепь времён
Закончив свои странные манипуляции, Айронрафт вернулся к своему портфелю около стола и попросил заказчика уточнить, если возможно, какая требуется работа.
Заказчик понёс полную чушь. Маша руками в разные стороны, он рассказал о подозрениях, что за ним следят… все. И вон из того пожарного депо. И вон с той колокольни. И с чердака райкома. И с находящейся довольно далеко, но проглядывающей между домами Поклонной горы. По каким признакам он обнаружил ведущееся наблюдение, особенно на таком расстоянии, как до горы, он сказать не смог. Как-то почувствовал. Зайчики от оптики? Нет, не замечал.
Казалось, он болтает только чтобы занять время, пока думает о чём-то совсем другом. И руками-то он указывал наугад, глядя исключительно на вращающиеся скорлупки.
Впрочем, художник недолго раздумывал. Как только он убедился, что нечто, выходящее за рамки обыденности, ему предъявлено, он начал действовать. Раздвинув на столе чайник и бутылку, стоявшие вплотную, он что-то нажал и быстро отпрыгнул от стола к торцу комнаты. Немедленно на Питера Айронрафта с потолка, то есть внутренней поверхности крыши, упала сетка. Это оказалась не предохраняющая оконные стёкла сетка, а неплотно прикреплённая к их рамам и приспособленная для ловли всякого стоящего по центру комнаты. А где же тут ещё стоять, как не в середине, чтобы не упираться головой в крышу.
Айронрафт удивился неожиданному нападению, но не впал в панику. Подёргав сетку, и убедившись, что она металлическая, он вопросительно взглянул на коварного художника. Он мог бы спросить: «В чём дело?», но этот вопрос и так висел в воздухе.
– Не успел представиться, моё имя – Ганс Ферраду, – сказал художник многозначительным тоном. И, молча торжествуя, стал ожидать реакции. Но на лице Питера не отразилось никакого узнавания этого имени. И, естественно, понимания, как оно связано с проделанным враждебным действием.
– Ты не мог забыть! – разозлился художник. – Недаром же ты сменил имя! Но я тебя выследил! Надо было кардинальнее имя менять! Питер Айронрафт слишком похож на Петера Айзенфлёса, чтобы быть совпадением!
– Хм, – сказал Питер Айронрафт, – не буду скрывать, я действительно когда-то звался Петером Айзенфлёсом. Но я всё равно вас не помню и не представляю себе, что вы можете против меня иметь.
– Ах, не помнишь? Не представляешь? – прошипел Ганс Ферраду. – Так мне не лень тебе напомнить! Двадцать лет назад что было – помнишь? Осень сорок второго? Лесную дорогу Барановичи-Слоним – вспоминаешь? (Он сказал с немецким акцентом Пaхaноўичи-Сланим).
– Помню, конечно, – кивнул Петер Айзенфлёс, нервно комкая на груди металлическую сетку. – Только мы не доехали тогда до Сланима. Даже до Павлиново не доехали. (Он тоже вдруг приобрёл немецкий акцент и сделал ударение на первый слог и использовал «у краткое», Пáўлиноўо).
Осенним днём 1942 года где-то на дороге Baranowitschi-Slonim
В данное время эта местность относилась к рейхскомиссариату Украина, а в советской терминологии – к оккупированным территориям СССР, конкретно – Белорусской ССР. Очень большой рейхскомиссариат Украина должен был по немецкому плану включить в себя не только Украину заодно с Белоруссией, но и несколько областей РСФР: Курскую, Воронежскую, Орловскую, Ростовскую, Тамбовскую, Саратовскую и Сталинградскую. Но пока, например, Калининский фронт после успешной Московской операции (1941) и освобождения Калинина и выхода на Волгу в районе Ржева проводил две (Первую 30 июля – 1 октября и Вторую 25 ноября –20 декабря) Ржевско-Сычёвские операции. Как оказалось по итогам, неудачные. Главные события на фронте: позади было летнее (1942) наступление вермахта на Волге, а теперь происходила ожесточённая и длительная Сталинградская битва (17 июля 1942 – 2 февраля 1943). До конца войны было далеко, и кто в ней победит, никто не знал.
Петер Айзенфлёс, мальчик семи с половиной лет, с энтузиазмом глазел в окно мощной штабной немецкой машине Horch («Хорьх») для военных нужд. Это был длиннобазный вариант 830BL с силовым агрегатом V8 мощностью 92 силы и увеличенной на 150 мм колёсной базой. У него был закрытый кузов с радиостанцией. Впрочем, радиста в машине не было. Были генерал с женой и сыном и шофёр.
Отец Петера, генерал Вольфганг Айзенфлёс, посчитал неправильным пользоваться своим служебным скоростным спортивным автомобилем Mercedes-Benz с компрессорным мотором мощностью 200 л.с. для поездки всего лишь из Slonim в Baranowitschi (всего 59,3 км по карте) для развлечения семьи. На самом деле он, скорее всего, предполагал, что жене Урсуле будет не так уютно в тесноватой спортивной машине. Сына-то любой автомобиль приводил в восторг, особенно когда шофёр рассказывал о его характеристиках.
Шофёр, несмотря на гитлеровские усики, мог вызвать подозрение, что он не чистокровный немец. Скорее, на француза похож. Но мальчик не приглядывался. А если бы пригляделся, то всё равно не заметил бы ничего, кроме усов. Абстрагироваться от такой приметной черты непросто.
Петер не знал, с какой стати отец потребовал их с матерью переезда в рейхскомиссариат Украина. Говорилось, что это для того, чтобы отец мог больше времени проводить с семьёй – но, по правде сказать, ни Петер, ни Урсула его не видели неделями. Петер прислушивался к разговорам взрослых и знал и другую версию: его отец пожелал, чтобы его семья сделала свой вклад в пропаганду. Это отныне и навсегда немецкая земля, необходимое рейху жизненное пространство. Тут должны жить немцы. Не только солдаты. Опасность партизан сильно преувеличена. И так далее. Петер ничего плохого в этом не видел. Он и сам так считал, и был уверен, что так же считали родители и все вокруг. Оттенков некоторого сомнения в официальной точке зрения, которые можно было бы уловить в неосторожных иногда разговорах взрослых он не замечал.
Кроме того, мальчику легко было запутаться между упоминаемыми взрослыми советише партизанен, а также пяти организациями подпольного польского государства, двумя – белорусских националистов и пр., которым противостояли германские войска, а также коллаборационистские организации и формирования, которых было ещё больше видов. Белорусские, польские, литовские, латышские, русские, причём каждой бывшей нации по три-четыре. (И это ещё не все они были сформированы в 1942 году). Из многочисленных упоминавшихся командиров с германской и националистической стороны и менее многочисленных, за относительной неизвестностью, с советской, мальчик запомнил только трёх Эрихов. Эриха Коха, гауляйтера Восточной Пруссии, обер-президента Восточной Пруссии, рейхскомиссара Украины, Эриха Эрлингера, оберфюрера СС, главной должностью которого была командир зондеркоманды, и Эриха фон дем Баха, обергруппенфюрера СС, генерала войск СС. Суеверные немцы были уверены, что три Эриха так или иначе (скорее, иначе, т.е. железной рукой, поскольку добра туземцы, совершенно очевидно, не понимают) наведут порядок на оккупированных территориях. Кстати, хотя порядок они так и не навели, все трое благополучно пережили войну и померли своей смертью в 1974, 1986 и 2004 годах. Хотя посмотревший это по случаю Айронрафт тут же забыл, какой из Эрихов когда помер. Да и их многочисленных званий он не знал. В разговорах они упоминались как рейхскомиссар, командир айнзацгруппы и генерал полиции.
Поездка в Барановичи имела и какую-то мелкую и несрочную служебную надобность. Которую на самом деле мог обеспечить любой штабной работник, не обязательно генерал. Но Вольфганг о ней подробно не рассказал, так, бросил пару слов, когда предлагал взять их с собой. Жена и сын привыкли не задавать вопросов о вещах, которые, раз глава семейства не рассказал сам, должны были оказаться секретными.
Урсула вообще предпочитала всю дорогу рассуждать на темы искусства. Не смущаясь тем, что её, кажется, никто не слушал. Генерал, вместо того, чтобы, пользуясь им самим организованным случаем пообщаться с семьёй, о чём-то задумался, а шофёр что-то вкручивал мальчику о двигателе автомобиля.
Стёкла они подняли. Хотя в машине – для Урсулы, во всяком случае – пахло неприятно, бензином, металлом, смазкой, кожей сидений. Но снаружи и через закрытые окна или ещё какие-то ещё негерметичные соединения корпуса – автомобиль ведь не катер – пробивался запах дождя, грязи, мокрой коры и – почему-то – какого-то гнилого болота. Хотя самого болота видно не было.
Впрочем, дорога давала основания для разговора об искусстве. От Slonim до Páwlinowo (37,2 км), она была прямая, как стрела. Густой лес пронзала просека, посреди которой была когда-то устроена насыпь для трамвая. Скорее всего, это был бельгийский трамвай начала века фирмы «Ленци и КО» либо анонимного акционерного общества «Взаимная компания трамваев». Такие трамваи в 1905-1910 годах пускались по всей России взамен конки. Вольфганг назвал этот трамвай немецким. Но и он не знал, был ли трамвай устроен, и его рельсы потом куда-то дели, например, недавно использовали на военные нужды, или проект ещё в начале века остановился на стадии насыпи. Насыпь была узкая, с неплоским округлившимся верхом, и ехать по ней на машине было бы затруднительно, а то и невозможно, особенно осенью: колёса всё время соскальзывали бы вправо или влево, сажая автомобиль на брюхо. Автомобильная дорога с трудом ютилась между насыпью и лесом – просека прокладывалась без расчёта на неё. Никакого асфальта и даже гравия в помине не было. Езду затрудняли многочисленные лужи, которые, впрочем, мощный хорьх успешно преодолевал. Дождя, к счастью, не было, но был туман. Не особенно плотный – а то бы они и не поехали – он позволял видеть примерно на полкилометра-километр, выделяя кусок дороги, как сцену для камерной пьесы. Листья уже опали, лес был чёрный, но изредка в чёрной стене обнаруживалось зелёное пятно ели или белая чёрточка берёзы. Вдоль самой дороги росли какие-то невысокие кусты, с ветками, покрытыми корой красноватого или даже красного цвета. При взгляде вбок, перпендикулярно дороге, они были практически незаметны, просвечивали и растворялись в черноте деревьев. Но чем дальше от машины, тем увереннее они превращались в сплошную красную полосу, производя угнетающее впечатление. Урсула как раз рассуждала о том, почему это происходило. В зависимости от угла, под которым луч зрения пересекал стену кустов, толщина этой стены для него менялась. Если проходя под углом 90°, ему приходилось пронзать, скажем, метр кустов, и на пути попадалось довольно мало веток, то под углом в 45° это уже был квадратный корень из двух, примерно 1,4 м. А в бесконечности, или на похожем на неё практически расстоянии, под углом 0°, толщина стены кустов становилась бесконечной, организуя для смотрящего сплошную стену. Художник, который пожелает запечатлеть этот пейзаж, должен будет вооружиться законами геометрии, чтобы понимать, что он видит и не исказить действительность в угоду своим неправильным представлениям. О том, например, что толщина кустов везде одинаковая, и должна давать одинаковый цвет. А искусствовед, который будет оценивать его картину, тем более должен будет учитывать геометрию, чтобы сделать правильную оценку… Тут она погрузилась в исторические примеры правильных и неправильных оценок работ художников, и Петер совсем перестал её слушать – он и из предыдущей длинной речи запомнил только об этой самой геометрии кустов и луча зрения, да и то, наверное, больше додумал потом сам, пока пытался вспомнить.
