Александр Дзасохов
Как много событий вмещает жизнь
Трудно передать ту боль, которую выражали в те дни лица наших польских товарищей. И все же была надежда, что правда о Катыни подведет черту под трагическим прошлым.
Во время беседы с польским президентом Горбачев передал Ярузельскому копии найденных советскими архивистами и историками списков и других материалов бывшего Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. В переданных копиях значились фамилии польских граждан, казненных в Козельском, Осташковском, Старобельском лагерях НКВД в 1939–1940 годах.
Официальная часть визита завершилась 14 апреля. После проводов во Внуково-2 самолет Ярузельского взял курс на Смоленск. С Ярузельским летел посол Польши СССР С. Чосек. Советскую сторону было поручено представлять мне.
Из Смоленска польский президент и его сопровождающие поехали в Катынский лес. Настроение у всех было напряженным. Я хорошо понимал, что Ярузельский должен был лично отправиться к местам захоронений. И публично, перед телекамерами, в присутствии соотечественников, польских ксендзов, русских священников – перед лицом всего мира еще раз сказать правду. В противном случае его ждали бы невероятные трудности в Польше. К тому времени он уже испытывал нарастающее давление мощной внутренней оппозиции. И как бы Ярузельский ни относился к Советскому Союзу, к политике перестройки, к развитию отношений между двумя странами, как глава государства из всех возможных вариантов поведения он, вероятно, был обязан избрать именно этот.
Ярузельский совершил тогда важный политический шаг. Польская общественность не простила бы своего президента, поступи он иначе. Мы, в Москве, хорошо это понимали. А тайна Катынского леса перестала существовать.
В ходе поездки на Смоленщину между мной и Ярузельским сложились доверительные отношения, позже переросшие в личную переписку. Выслушивая слова польского лидера, я остро чувствовал, что советско-польские отношения вместо разрядки, улучшения вот-вот войдут в непредсказуемую фазу новых испытаний. Задался вопросом: может быть, во мне говорит сила инерции? Ведь долго постепенность в таких вещах считалась более предпочтительной, нежели быстрая и скорая расстановка акцентов. Что получат ныне живущие русские и поляки от публичного осуждения этой бесчеловечной акции? Исчезнет ли отчуждение, укрепится ли дружба? Но тогда я отметал эти тяжелые мысли. Важна была нравственная и политическая оценка катынской трагедии. Она должна была объединить людей разных национальностей и вероисповеданий в борьбе против войн и репрессий.
Среди документов, посвященных катынской трагедии, есть еще один – очень важный. Тоже ранее секретный – из архива ЦК КПСС. Его специально для Горбачева готовил Валентин Фалин. Он был в папке, переданной Горбачевым Ярузельскому в апреле 1990-го.
Секретно
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ О ТРАГЕДИИ В КАТЫНИ
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Рядом советских историков (Зоря Ю.Н., Парсаданова B.C., Лебедева Н.С.), допущенных к фондам Особого архива и Центрального Государственного архива Главного архивного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции, выявлены ранее неизвестные материалы Главного управления НКВД СССР по делам военнопленных и интернированных и Управления конвойных войск НКВД за 1939–1940 годы, имеющие отношение к т. н. Катынскому делу.
Согласно этим материалам, на начало января 1940 года в лагерях Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных в Осташкове Калининской области, Козельске Смоленской области, Старобельске Ворошиловградской области находилось около 14 тыс. бывших польских граждан из числа офицеров армии и флота, сотрудников полиции и жандармерии, военных и гражданских чиновников, различного вида агентуры, а также военного духовенства.
Все эти лица (приказ НКВД № 00117 от 1939 года) не подлежали освобождению и отправке на родину. Вопрос об их судьбе рассматривался в несколько приемов. Имеются документы с резолюциями Берии и Меркулова ускорить следствие, подготовить материалы на бывших работников карательных органов и разведки к рассмотрению на Особом совещании при НКВД СССР.
В апреле – мае 1940 года содержавшиеся во всех трех лагерях лица были этапированы в распоряжение различных областных управлений НКВД. Списки составлялись централизованно и имели общую систему нумерации, каждый из них включал в среднем 100 человек, поступали регулярно, иногда по 4–5 списков в день.
Об отправке ежедневно докладывалось в Москву. Из числа этапируемых предписывалось исключать агентов-осведомителей лиц, представляющих оперативный интерес. В отличие от практики обычного перемещения заключенных, начальникам лагерей давалось указание в карточках на убывающих делать отметки лишь в лагерной картотеке («убыл по списку №… такого-то числа и месяца») без высылки учетных карточек в центр.
Перед началом акции было дано распоряжение о введении почтового контроля и об изъятии всей входящей и исходящей корреспонденции. Запрещалось давать какие-либо ответы на запросы о содержащихся в лагерях. Все лагерные сотрудники были предупреждены о «хранении в строгом секрете места отправки» контингента.
После завершения акции все «дела» на выбывших из лагерей интернированных были «закончены, надлежаще оформлены и сданы в архив I спецотдела НКВД». На новые контингенты, прибывающие в лагеря, предписывалось завести «по линии учета и режима абсолютно новые дела». Позднее материалы Козельского и Осташковского лагерей были высланы для хранения в Главное управление, а материалы Старобельского лагеря уничтожены. Лица, содержавшиеся во всех трех лагерях до апреля-мая 1940 года, в статистических отчетах в дальнейшем не фигурировали.
Козельский и Старобельский лагеря впоследствии использовались для содержания лиц польской и украинской национальности, вывезенных из западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтики. Причем сведения о прежнем контингенте этих лагерей от них тщательно скрывались. Здания Осташковского лагеря в августе 1940 года были переданы краеведческому музею.
Таким образом, документы из советских архивов позволяют даже в отсутствие приказов об их расстреле и захоронении проследить судьбу интернированных польских офицеров, содержащихся в лагерях НКВД в Козельске, Старобельске и Осташкове. Выборочное пофамильное сопоставление списков на отправку из Козельского лагеря и списков опознания, составленных немцами весной 1943 года во время эксгумации, показало наличие прямых совпадений, что является доказательством взаимосвязи наступивших событий.
На базе новых документальных фактов советскими историками подготовлены материалы для публикации. Некоторые из них утверждены редколлегиями и приняты в производство. Выход в свет планируется на июнь – июль.
Появление таких публикаций создавало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент – в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплеку катынской трагедии, стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыта лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволит нам дальше придерживаться прежних версий и уклоняться от подведения черты. С учетом предстоящего 50-летия Катыни надо было бы так или иначе определяться в нашей позиции.
Видимо, с наименьшими издержками сопряжен следующий вариант: сообщить В. Ярузельскому, что в результате тщательной проверки соответствующих архивохранилищ нами не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т. д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. Вместе с тем в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность «доклада Н. Бурденко». На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни дело рук НКВД и персонально Берия и Меркулова.
Встает вопрос, в какой форме и когда довести до сведения польской и советской общественности этот вывод. Здесь нужен совет президента РП, имея в виду необходимость политически закрыть проблему и одновременно избежать взрыва эмоций.
Прошу рассмотреть.
Документ рассматривался в рабочем порядке, и вариант, предлагавшийся его автором, как известно, не прошел. Советская сторона назвала катынскую трагедию «одним из тяжких преступлений сталинизма».
Потом в Польше возникло массовое движение за перезахоронение поляков, расстрелянных в Катыни. В том же Катынском лесу, но по воинскому обряду: извлечь останки, уложить в гробы, перенести под траурный марш в другое место, опустить в землю под залпы воинского салюта. Советская сторона не возражала.
Но тогда никто не знал, в каком месте леса покоятся тела. Сам Катынский лес – сплошное кладбище: убиенные поляки, около полутысячи советских военнопленных, расстрелянных гитлеровцами в 1943 году, свыше 6 тысяч жертв сталинских репрессий 1930—1950-х годов. Но и место захоронения последних не было точно известно.
Одно время поляки надеялись, что где-то в засекреченных московских архивах есть точный план захоронений в Катынском лесу. Но таких материалов не нашли, и я сомневаюсь, что этот документ когда-либо существовал. Во всяком случае, мне о нем никогда не было известно, хотя я и занимался основательно катынским делом, изучая все данные по этому вопросу.
Были и практические проблемы: как обустроить мемориал, ухаживать за ним, обеспечить беспрепятственное посещение его польскими гражданами. Это могла сделать только советская сторона. Однако тут же возникли вопросы: почему среди всех захороненных в Катынском лесу надо выделять только поляков, не правильнее ли будет создать общий мемориал памяти жертв преступлений тоталитаризма.
Если верить цифрам 1994 года, обнародованным в Варшаве, в Катынском лесу покоятся останки около четырех с половиной тысяч поляков из 14 700 польских военнопленных, содержавшихся в лагерях в Козельске, Осташкове и Старобельске. Еще свыше 6 тысяч надо искать в Медном, в Тверской области, и почти 4 тысячи в Пятихатках под Харьковом.
Президент Польши Лех Валенса посетил Катынский лес 4 июня 1995 года, в день католического праздника Сошествия Святого Духа, когда здесь было заложено кладбище польских офицеров. 1995 год был объявлен в Польше годом Катыни. Но окончательно вопрос о мемориале решился позднее. Потребовалось, чтобы и в России, и в Польше сменились президенты, прежде чем в Катыни появился мемориал памяти. А эта рана все еще сказывается на отношениях между двумя нашими странами.
Афганский узел
В 1970—1980-х годах автор книги неоднократно бывал в Афганистане, точнее, в Демократической Республике Афганистан (ДРА) – так называлась страна в 1978–1987 годах. В памяти много впечатлений о людях и событиях в этой древней, но непокоренной стране. Краткому анализу событий и обстоятельств ввода советских вооруженных сил в эту страну посвящена данная глава. Уточню, что понятие «шурави» – новое, оно пришло в политическую и историческую литературу как местное афганское название советских военнослужащих и специалистов. В языке афганцев оно звучало и до сих пор звучит в позитивном контексте. И это неудивительно, если учесть, что происходило в Афганистане в последнюю четверть века.
Поручение Комитету по международным делам разобраться в афганской проблеме, дать политическую оценку решения о вводе советских войск в Афганистан дал Первый съезд народных депутатов СССР весной 1989 года. К тому времени 40-я армия под командованием генерала Бориса Громова уже покинула территорию Афганистана. В практической плоскости вопрос был решен. Но он продолжал волновать общественное мнение. По официальным данным, Советский Союз потерял в Афганистане почти 14 тысяч человек убитыми. Еще около 6 тысяч умерли дома от болезней и ран, полученных на афганской войне. Почти 50 тысяч офицеров, прапорщиков, солдат и сержантов были ранены. Более шести с половиной тысяч человек стали инвалидами.
Государственные структуры должны были дать официальную оценку афганской войне. Поставить последнюю точку. И сделать это предстояло Съезду народных депутатов СССР.
Комитет по международным делам должен был подготовить проект решения. Поэтому координировать работу комитета в этих сложных обстоятельствах пришлось мне. Задача была политически архиответственной. Замечу, что в моем распоряжении были не только документы из архивов ЦК КПСС и государственных органов, в том числе Министерства обороны, но и личные впечатления. Еще в конце 1970-х – начале 1980-х годов я часто бывал в Афганистане в официальных и «закрытых» командировках, связанных с моей работой в Советском комитете солидарности стран Азии и Африки. Поэтому был знаком со многими фактами, мнениями ведущих афганских государственных и политических деятелей.
Выполняя поручение съезда, я обратился в ЦК КПСС с просьбой ознакомиться с партийными материалами, касающимися решения о вводе советских войск в Афганистан. Документы были предоставлены – без проволочек, но с большими предосторожностями. Валерий Болдин, заведующий Общим отделом ЦК КПСС, показывал мне извлеченную из архива так называемую «афганскую папку» Политбюро ЦК КПСС не в здании ЦК и даже не в Центральном партийном архиве. Он пригласил приехать на дачу ЦК КПСС в Волынское, на западе Москвы. Только там я смог просмотреть интересовавшие меня документы. Они весьма помогли при составлении доклада съезду. Но до этого времени еще полгода шла кропотливая, тщательная коллективная работа.
В течение этого периода депутаты – не только входившие в комитет, но и другие, особенно непосредственные участники афганских событий, – знакомились с относящимися к вводу войск документами советского правительства и ЦК КПСС, материалами министерств иностранных дел и обороны, Комитета государственной безопасности. Мы беседовали с десятками людей, занимавшими в конце 1970-х годов ответственные посты в партийных и государственных органах: военачальниками, дипломатами, руководителями ведомств, связанных с развитием советско-афганских отношений.
Афганский вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях комитета. Порой обсуждения выливались в острейшие дискуссии. Выступали народные депутаты, воины, прошедшие Афганистан, многочисленные эксперты. В подготовке доклада принимал активное участие крупный политик и государственный деятель Ф.А. Табеев. С должности первого секретаря обкома КПСС Татарской АССР, крупнейшего в стране индустриального и научно-образовательного региона, он был в самый канун ввода войск в Афганистан направлен Чрезвычайным и Полномочным послом СССР в Кабул. На этом посту Ф.А. Табеев сменил А.М. Пузанова, который имел неплохую репутацию, но больше как хозяйственник, чем как политик и дипломат. Помню, как в тот же день, когда Фикрят Ахмеджанович был на беседах у Суслова, а потом у Брежнева, мы встретились с ним в Плотниковом переулке в гостинице Управления делами ЦК. Эта встреча была подтверждением наших неформальных близких и доверительных отношений. Не стану воспроизводить все, о чем мы говорили, но опытный политик Табеев подтвердил, что в отношениях нашей страны и Афганистана предстоит новый этап. Было понятно, что назначение Табеева – политическое. Его направление в Кабул – это придание миссии посла более высокого значения. Какого – потом это стало ясно…
В самые трудные годы Ф.А Табеев достойно выполнил свою миссию в Афганистане, после возвращения на родину был назначен первым заместителем Председателя Совета Министров РСФСР. В качестве депутата Верховного Совета СССР Табеев входил в состав комитета по международным делам. Кстати, потом послами в Афганистане становились такие известные дипломаты, как Ю.М. Воронцов, занимавший эту должность, являясь одновременно первым заместителем министра иностранных дел СССР, бывший первый секретарь Московского горкома КПСС Н.Г. Егорычев (в феврале – ноябре 1988 г.), Б.Н. Пастухов, политик с огромным опытом. Все они внесли весомый вклад в решение трудных проблем, возникавших в сфере внутриполитической борьбы в этой стране, в сдерживании роста антисоветских настроений вокруг афганского вопроса. Возглавлять советскую дипмиссию в Афганистане было делом очень непростым…
Однако вернусь к работе Комитета по международным делам. По итогам проведенного анализа был подготовлен специальный доклад Второму съезду народных депутатов СССР. Утром 24 декабря 1989 года мне было предоставлено слово. Накануне, на заседании комитета, обсудили каждую запятую проекта постановления съезда. Оно согласовывалось с Горбачевым, с членами Президиума Верховного Совета и было принято, с некоторыми поправками, подавляющим большинством голосов. Против голосовало только девять из более 1700 народных депутатов, присутствовавших в зале.
Итоги голосования показали, что все или почти все депутаты внимательно следили за дискуссиями вокруг афганского узла. В докладе, представленном депутатам, было сказано: «Общая международная обстановка, в которой принималось решение, была, несомненно, сложной, характеризовалась острой политической конфронтацией. В той ситуации существовали представления о намерении определенных кругов Соединенных Штатов Америки взять в Афганистане реванш за утрату позиций после падения шахского режима в Иране. Факты указывали на возможность такого развития событий.
В последовавших за вводом войск официальных заявлениях одним из мотивов предпринятой акции было названо стремление укрепить безопасность Советского Союза на подступах к южным границам и тем самым оградить его позиции в регионе в связи с напряженностью, которая к тому времени сложилась в Афганистане. Нарастали элементы вооруженного вмешательства извне. Были обращения афганского правительства к советскому руководству за помощью. Документально установлено, что афганское правительство начиная с марта 1979 года более десяти раз высказывало просьбу направить в страну советские воинские части. В ответ советская сторона отклоняла такую форму оказания помощи, заявляя, что афганская революция должна сама защищать себя. Однако в дальнейшем эта позиция претерпела, прямо скажем, драматические изменения.
На принятие решения в декабре 1979 года, безусловно, повлияла чрезмерная идеологизация советской внешнеполитической деятельности, складывавшейся на протяжении ряда лет под непосредственным воздействием доминировавших тогда идеологических установок. В этом свете в известной мере формировалось и наше отношение к Апрельской революции. Соответствующая этим воззрениям аргументация была положена в основу обращения советского руководства к главам зарубежных государств в связи с объявлением о вводе контингента наших войск в Афганистан. В нем указывалось, что речь идет об ограниченной задаче – содействии в охране коммуникаций и отдельных объектов. Однако все эти обстоятельства не могут оправдать решение о вводе войск».
Нередко современные политологи пытаются представить решение советского руководства о вводе войск в Афганистан как грубый политический просчет, следствие дилетантизма, даже невежества в политике. Детальное изучение афганской проблемы приводит к выводу, что в действительности дело обстояло сложнее. Решение о вводе войск было обусловлено массой внутренних и внешних причин. Принять взвешенное, единственно верное решение в той обстановке было непросто.
Афганский узел завязался на самом пике холодной войны. В то время действовал договор ОСВ-1, обсуждались перспективы ОСВ-2, этапы дальнейшей ликвидации общих видов вооружений. В евроатлантическом регионе уровень военного противостояния двух сверхдержав – СССР и США – понижался. Поле их противоборства все более смещалось в регионы третьего мира. Соединенные Штаты пытались взять реванш за поражения во Вьетнаме, в ряде стран Латинской Америки. Советский Союз тем временем был нацелен на глобальное расширение территории социалистического содружества. Несмотря на нарастающие масштабы материальных, финансовых, технических и прочих затрат, Москва при определении своих геополитических приоритетов исходила из необходимости укрепления собственных позиций в развивающемся мире. Основные столкновения между Советским Союзом и Соединенными Штатами в середине 1970-х годов произошли как раз там: в Анголе, в Намибии, в Эфиопии, в ряде других стран. Уже эти сбои во внешней политике США могли создать в Вашингтоне иллюзию того, что их позиции в мире сильно поколеблены. И тут грянула хомейнистская революция в Иране. В результате в конце 1970-х годов американцы полностью утратили свое влияние в этой стране. Проамерикански настроенный шах был свергнут, в Иране установился клерикальный режим шиитского духовенства во главе с имамом Хомейни, объявившим Соединенные Штаты средоточием «мирового зла». В практическом плане перед США встала острейшая проблема американских заложников, захваченных в посольстве Соединенных Штатов в Тегеране.
Однако у США к тому времени были довольно сильные позиции в соседнем Пакистане. Там сосредоточивался тот американский потенциал, который «ушел» из Ирана. Афганистан в этих условиях привлекал особое внимание как в Москве, так и в Вашингтоне. Разумеется, после Апрельской революции в Афганистане, когда в стране обострились многие противоречия, началось вооруженное противостояние различных группировок. Белый дом не был заинтересован в стабилизации этой страны как союзника СССР. Сегодня имеются многочисленные свидетельства (в том числе и широко опубликованные) того, что ЦРУ придавало этому вопросу важнейшее значение.
Незадолго до развертывания афганских событий госсекретарем США был Генри Киссинджер – профессор Гарварда, сторонник «реалполитик», один из стратегов холодной войны. Во многом именно благодаря ему Вашингтон и Пекин сумели наладить контакты, которые доставляли много неприятностей Москве. После того как Киссинджер вышел в отставку, на американскую внешнюю политику заметное влияние стали оказывать концепции Збигнева Бжезинского – одного из наиболее известных идеологов дезинтеграции СССР. В 1977–1981 годах Бжезинский занимал пост помощника президента США по национальной безопасности. Весь мир обошли его фотографии, на которых он с автоматом в руках позирует на пакистано-афганской границе. Стояли ли за этим реальные экспансионистские планы США – сказать сложно. Но намек был налицо.
Здесь уместен исторический экскурс. Российско-афганские, а затем и советско-афганские отношения всегда были миролюбивыми. Если брать послеоктябрьский период, то уже в феврале 1921 года Россия и Афганистан подписали договор «О дружбе и границе». Это был один из первых мирных договоров молодого советского государства.
Ни один завоеватель за всю историю не мог силой покорить народы, жившие на территории современного Афганистана. Отсюда ни с чем уходили Александр Македонский, Чингисхан, Тамерлан. Даже Великобритания – в пору своего расцвета – ничего не смогла сделать с гордой горной страной, хотя распространила свое влияние на соседнюю гигантскую Индию, считалась первой в мире колониальной империей. Характерно, что еще в XIX веке Россия сталкивалась на афганском направлении с Великобританией. Приблизительно за два года до подписания договора «О дружбе и границе» британцы потерпели очередное поражение в войне за захват Афганистана (это была уже их третья неудачная попытка). Российские же правительства стремились применять исключительно мирные, взаимовыгодные и для России, и для Афганистана методы.
Правда, на рубеже 1920-х годов XX века некоторые руководители в Кремле считали, что в Афганистан надо войти с оружием. После поражения частей Красной армии под Варшавой выдвигалась идея вооруженного экспорта пролетарской революции в Европу через Афганистан и территорию нынешних Пакистана и Индии. Но тогда возобладала иная позиция: с Афганистаном продолжали строить уважительные отношения, как с суверенным, самостоятельным государством. Отдельные эксцессы, случавшиеся крайне редко, не влияли на общую политику. Это продолжалось в течение десятилетий. Отношения добрососедства были взаимными.
В июне 1931 года, вскоре после ликвидации басмаческого движения в Средней Азии, был заключен бессрочный советско-афганский договор «О дружбе, нейтралитете и взаимном ненападении». Особое отношение Афганистана к северному соседу проявилось в том, что в конце 1941 года Кабул разорвал дипломатические отношения с фашистской Германией и милитаристской Японией. Это было сделано несмотря на то, что в 1930-х годах проникновение Германии в Афганистан было довольно значительным.
Москва платила Кабулу той же монетой. В годы Второй мировой войны Британия подталкивала СССР к введению частей советской армии на территорию Афганистана, ссылаясь на стратегическое значение региона. Но в Кремле отвергали любую возможность вмешательства, тем более военного, в дела суверенного Афганистана.
Послевоенные годы, особенно 1950-е и 1960-е, и в государствах Центральной Азии, и в сопредельных странах выдались весьма бурными. Политическое брожение не обошло стороной и Афганистан. Ортодоксальные мусульманские группировки, выступающие за передачу власти в стране духовенству, возникли здесь в конце 1960-х годов.
А несколько раньше, в январе 1965 года, было объявлено о создании Народно-демократической партии Афганистана (НДПА). Поначалу она действовала в подполье. Основной целью НДПА объявила строительство социализма в Афганистане. При этом членов новой партии не останавливало то, что в социально-экономическом отношении Афганистан был отсталой, полуфеодальной страной.
Вопреки распространенным представлениям, НДПА создавалась без участия Москвы. В советской столице возникновение в Афганистане партии с социалистическими целями было встречено с некоторым удивлением, хотя в целом благожелательно.
Отчасти сказались идеологические причины: тогда приветствовались практически любые движения «социалистического» толка в «развивающихся» странах. Но были и другие, геополитические резоны. Между двумя сверхдержавами шла холодная война. США лихорадочно искали выход из вьетнамской авантюры. Вашингтон все чаще уступал СССР позиции в Латинской Америке, в Африке. Возникновение «просоветской» партии в дружественном Советскому Союзу Афганистане могло рассматриваться как дополнительное свидетельство укрепления влияния Москвы.
Однако единой, организованной партии из НДПА не получилось. Практически сразу она раскололась. Возникли враждующие фракции – «Хальк» («Народ») и «Парчам» («Знамя»). Первая опиралась в основном на крестьянство, на представителей офицерского корпуса, вторая – на городское население, интеллигенцию. Надо особо отметить, что каких-то революционных действий ни от НДПА в целом, ни от одной из ее фракций в Москве не ждали. И разумеется, никого к таким действиям не подталкивали. Безусловно, при этом учитывались традиционные добрососедские отношения СССР с афганской монархией. В Кремле ими дорожили, неизменно давали позитивную оценку.
Одним из важных программных пунктов НДПА была борьба с влиянием ислама и зарождавшихся исламских политических группировок. Фактически религии была объявлена война. Возможно, при этом невольно достигались противоположные цели: вместо ослабления исламские группировки укреплялись, пополнялись новыми членами, переходили на более радикальные позиции.
Между тем дальнейшие политические изменения в Афганистане произошли без участия исламистов. В июле 1973 года генерал Мухаммед Дауд, двоюродный брат афганского короля Захир Шаха из пуштунского племени дуррани, совершил бескровный дворцовый переворот в Кабуле. Дауд упразднил монархию и объявил себя президентом Афганистана. В этом ему помогли, кроме других союзников, сторонники фракции «Парчам», возглавляемой Бабраком Кармалем, и фракции «Хальк», среди которых выделялись ее лидер Тараки и его относительно молодой ученик Амин. Противостоявшие Дауду исламские группировки попытались в 1975 году выступить против него, но потерпели неудачу и были вынуждены укрыться в сопредельном Пакистане среди родственных пуштунских племен.
Поначалу с приходом Дауда дружеские отношения его страны с СССР не претерпели изменений. Одно время даже казалось, что новый правитель Афганистана еще больше, чем его предшественники, стремится к сближению с Советским Союзом. Но потом в Москве стали замечать, что Дауд часто поворачивается в сторону Саудовской Аравии и США. Это не стало причиной конфликта, но определенное неудовольствие в Москве высказывалось. Кроме того, изменилось отношение Дауда к НДПА. Если сначала он ввел в состав правительства несколько членов партии, то затем убрал их со всех должностей.
Дальше произошли и вовсе непредвиденные события. Дауд, вероятно, почувствовал в НДПА опасного конкурента. В ночь на 26 апреля 1978 года были арестованы практически все первые лица партии: Тараки, Кармаль, Пандшери, Сафи. Амина арестовали позднее. Именно это позволило ему, как он сам потом неоднократно свидетельствовал, через сына отдать приказ о начале вооруженного восстания.
Развязка оказалась короткой. Режим Дауда пал на следующий же день. Он сам и члены его семьи были казнены. Недавние пленники из НДПА были на свободе. Теперь они обладали полнотой власти в Афганистане. Уже 30 апреля главой государства и премьер-министром стал Тараки, его заместителем – Кармаль. Первым заместителем премьера и министром иностранных дел был назначен Амин.
Одни жители Афганистана назвали эти события Апрельской революцией, другие – апрельским переворотом. Противостояние правительству Тараки, в том числе вооруженное, началось уже в ближайшие месяцы. НДПА взялась за радикальную сельскохозяйственную, земельную реформу, продолжала жестко бороться с исламом. Нельзя не признать, что народ Афганистана был плохо подготовлен к радикальным социалистическим экспериментам, которым подвергала его радикально настроенная часть НДПА. В результате число противников новой власти росло. В июне 1978 года в ряде провинций начались вооруженные выступления против кабульского режима. Их пытались подавлять, с переменным успехом, с помощью правительственных войск. Однако эти части нередко переходили на сторону мятежников, так что Кабул чувствовал себя неуверенно в отношении собственной армии.
Что представлял собой режим Тараки, а затем Амина? Если попытаться использовать марксистские термины – что-то вроде неокоммунистической надстройки восточного типа над раннефеодальным общественным устройством. Конечно, это был далеко не режим Пол Пота – Иенг Сари. Однако его крайне левая ориентация во многом была обусловлена тем, что он функционировал в условиях родоплеменного общества, пытаясь реализовать установки, позаимствованные частично у западноевропейского, частично у советского коммунистического движения.