Александр Чиненков
Возвращение домой. Повести и рассказы
– Что ж, хозяин-барин, удерживать не стану, – ухмыльнулся Чернев. – А вот покуда гостишь у нас, хорошенечко над моими словами поразмышляй. Лихих людишек можешь встретить на пути своём. Нынче эдаких много развелось.
– Ну и что с того? – пожал плечами Василий. – Всё одно взять с меня нечего.
– А жизнь? – покосился на него Иван Петрович. – Или ты уже не дорожишь ею?
– Дорожу, брехать не буду, – ухмыльнулся Василий. – Вот только кому она нужна, моя жизнь? Да и от смерти не спрячешься, ежели она за мною придёт. А где и в какой час она меня поджидает, это не дано знать. Всё, что на роду написано, тому и бывать, так вот…
18.
У родственников Боев прожил три дня, а потом засобирался домой. Вместе с ним решили отправиться в путь и Иван Рубцов и Михаил Комаров. Остальные казаки уже покинули хутор.
– По мурлу твоему довольному вижу, что домой собрался, – хмуро буркнул Иван Петрович. – Что ж, вольному воля. Видать, не шибко ты раздумывал над словами моими.
– Думал-думал, всю башку сломал, – вздохнул Василий. – Только не могу я на шее вашей до весны высиживать. Изба моя, хоть и не рядышком, а уж больно шибко меня манит.
– Что ж, ступай, раз так, и береги себя, – развёл руками Чернев. – Харчей в дорогу соберём, и… Я ещё тебе наган дам с патронами. Мало ли чего случиться может.
Боев пожал плечами и покачал головой.
– За харчи, конечно, большущее спасибо, – сказал он. – А вот наган мне без надобности.
– Чего так? – удивился Иван Петрович. – С оружием всё спокойнее в пути будет.
– Нет, не нужна мне пукалка эта, – заявил Василий. – Толку мало, лишь морока одна. Да я и стрелять из нагана не обучен. Для меня карабин привычнее да сабелька вострая.
– Могу и карабин дать, – улыбнулся Чернев. – Только зачем он тебе? Людей пужать? Его ведь под одежду не спрячешь.
Боев промолчал, а Иван Петрович вдруг ухмыльнулся и поднял вверх указательный палец.
– Вот чего, я тебе обрез дам, раз наган не хотишь, – сказал он, довольный пришедшей в голову мыслью. – Ежели что…
– Постой, а пулемёта у тебя нет? – не дав ему договорить, улыбнулся Василий. – Вот с ним ещё спокойнее будет. Как увидят, так разом разбегутся все.
– Нет, чего нет, того нет, – усмехнулся Чернев. – А жаль, в хозяйстве «максимка» сгодился бы. Ну-у-у… Раз не берёшь оружия, то… – не договорив, он развёл руками.
Собирая Василия в дорогу, родственники не поскупились, набили его вещмешок продуктами. Иван Петрович подарил ему ношеный, но добротный тулуп и дал новые валенки.
– На-ка, возьми вот ещё, – протянул он отточенный, как бритва, австрийский штык. – Ежели вдруг что, хоть отмахнуться чем будет.
– Нет, не надо мне никакого оружия! – запротестовал Василий, но родня настояла на своём.
– Мясо, хлебушек порезать, – «увещевала» его Пелагея. – Это ведь не ружьё, стрелять не придётся.
Поддавшись уговорам, Василий взял штык, и родственники успокоились. Очередной раз выслушав наказ и напутствия Ивана Петровича, он поочерёдно обнялся и расцеловался со всеми, после чего уселся в сани вместе с Рубцовым и Комаровым. Возница тут же лихо присвистнул, дёрнул за вожжи, и лошадка резво помчалась по хуторской улице.
19.
Вот уж неделю брели казаки через Башкирию увалами, косогорами, падями, лощинами. Выбившись из сил, останавливались передохнуть и шли дальше. По пути заходили в сёла, но на ночлег их пускали всё реже и реже.
– Ещё пару дней, и жратва закончится, – сказал на привале в лесу Михаил Комаров. – Чем ближе к дому, тем злее люди.
– И я заметил то же самое, – вздохнул Иван Рубцов. – Ладно уж в избы не пускают, понять можно: боятся вшей занесём или украдём чего-нибудь. А вот те, кто мимо на санях едет, почему не берут? Не на себе ведь тащить нас, верно, братцы?
– Ну почему, кто-то и подвозит, – сказал Василий, грея над костром руки. – Как-никак, а Башкирию перешли. До дома совсем маленько остаётся.
– А я погреться в избе у печи мечтаю, – сказал Михаил. – Ладно, покуда морозы терпимые. А вот придавит покрепче, и костры не спасут. Один бок отгорит, а другой отмёрзнет.
Когда казаки вышли из леса в степь, поднялась пурга. К вечеру у них уже совсем не осталось сил противостоять стихии, и Василий перестал верить, что им удастся спастись. Только мысль о доме и упрямая злость двигали им. Он упорно шагал вперёд, шатаясь и падая, и, словно тени, следовали за ним Комаров и Рубцов.
Спасение пришло неожиданно. Силуэт человека вдруг вырос у них на пути, словно он вышел из непроницаемой снежной пелены. Казаки замерли на месте, не веря своим глазам.
Человек что-то прокричал, но они из-за воющего ветра не разобрали его слов. Тогда он призывно махнул рукой, развернулся и пошагал куда-то в сторону. Казакам ничего не оставалось, как последовать за ним. Утопая по пояс в снегу и выбиваясь из сил, они продолжали путь гуськом. Внезапно незнакомец остановился и обернулся.
– Ждите здесь! – крикнул он Василию и словно растаял в пурге.
Иван и Михаил приблизились к Боеву.
– А куда это он? – прокричал Рубцов. – Чего он тебе сказал, Василий?
– Велел здесь оставаться и его дожидаться.
– А ты не разглядел его рыло? – прокричал Михаил. – Он больше на лешака, чем на человека, похож.
– Он… – Василий хотел ответить колкой фразой, но, открыв рот, захлебнулся ветром.
Незнакомец появился рядом так внезапно, словно не уходил никуда. Он махнул рукой и почему-то пошагал в обратном направлении.
– Он что, сам дорогу сыскать не может? – прокричал Рубцов озабоченно.
– И эдак может быть, – отозвался Василий. – В эдаком аду сам Сатана заплутать могёт!
Незнакомец шагал уверенно. Измученные казаки с трудом поспевали за ним. Спустя четверть часа они дошли до какого-то дома. Внутри за столом сидели несколько бородатых мужчин. Они молча потеснились, уступая место вошедшим.
Казаки разделись, перекрестились, глядя на висевшие в углу образа, и присели за стол. Боев поклонился спасшему их человеу:
– Спасибочки, уважаемый, из беды нас вызволил! Век не забудем твою доброту.
В ответ мужчина лишь кивнул, но не проронил ни слова. Василий сел и стал с интересом рассматривать сидевших за столом. Суровые и молчаливые, они походили на казаков, хотя одеты были кто во что, но прилично. Мужчина, что привёл их в дом, хозяйничал у печи. Его лицо показалось Василию знакомым.
– Кто вы? – спросил «спаситель». – Какой чёрт занёс вас в степь в эдакую погоду?
– Мы казаки из первого отдела Оренбургского казачьего войска, – ответил Михаил Комаров. – Возвращаемся домой из Омска, а вы кто?
– То, что вы казаки, я и так вижу, – сказал мужчина, хмуря брови. – А кони ваши где? А где оружие? Наград и тех я на ваших мундирах не вижу?
– Дык мы… – казаки переглянулись, не зная, что ответить.
– Как есть отвечайте, чего замолчали? – забарабанил по столу «спаситель». – Из плена красного бежали или из армии дезертировали?
– Мы энто… – Боев посмотрел на Комарова и Рубцова и, с их молчаливого согласия, продолжил: – Мы не дезертиры и в плену не были. Сдались в Омске всей сотней красным, а теперь вот до дома добираемся.
– Уж лучше бы вы дезертирами были, – сжал в ярости кулаки мужчина. – Тогда, глядишь, мы бы вас и помиловали…
20.
В этот день с казаками больше никто не разговаривал. Им дали по куску хлеба и стакану кипятка, после чего заперли в чулане.
– Хорошо хоть не в хлеву, – сказал Комаров, располагаясь в уголке. – Здесь пусть не изба, но не так уж холодно.
– Э-э-эх, судьбинушка моя, судьбина, – посетовал Рубцов, укладываясь на пол в другом углу чулана. – Шёл себе домой и шёл, а пришёл… Кабы знать, к кому привели меня мои ноженьки. Вроде как на казаков похожие, но не казаки. Хотя и не красные тоже.
– К разбойникам мы попали, браты, – вздохнул Василий. – И атамана ихнего, который нас из степи сюда привёл, я знаю. Его зовут Егор Осипов, он казак из Павловской станицы.
– Ну вот, будем знать, от кого смерть примем, – усмехнулся Михаил. – Знать бы вот только ещё, за что?
– Ему не понравилось, что мы красным сдались, – ухмыльнулся Иван Рубцов. – Сами слыхали слова его.
– А я когда-то Егорке жизнь спас, – сказал Василий. – Он мальцом под лёд на реке провалился, а я вытащил его.
– Вот теперь он пулей тебя отблагодарит за своё спасение, – пробубнил Михаил. – И нас заодно приголубит, чтоб тебе не обидно было.
Василий пожал плечами.
– Помню, он мальцом добрым был, хорошим, – сказал он. – И семью его я хорошо знал. Тоже люди достойные и порядочные. А за спасение своё он меня уже отблагодарил нынче. Не вывел бы он нас из степи, то…
– Да будя тебе хреновину нести! – возмутился Иван. – Ну, вывел он нас, и что с того, спрашиваю? Уж лучше бы я сгинул, чем расстрелянным быть рукой бандитской.
В избе послышались шаги и скрип половиц. Щёлкнул засов, открылась дверка, и в темноте прозвучал громкий требовательный голос:
– Эй, кто из вас Боев будет? А ну на выход, атаман зовёт.
– Видать, и Егорка признал меня, – вздохнул Василий, вставая. – Я здесь свою фамилию не называл и, кроме него, никого не знаю.
Атаман разбойников сидел на своём месте во главе стола, за которым больше никого не было. Когда Василий в нерешительности остановился перед ним, Осипов предложил ему сесть. Боев беспокойно заёрзал на табурете. «Нет, сейчас не расстреляет, – думал он. – Не будет в избе гадить. А вот поколотить могёт. Не былое же вспоминать он меня вызвал?»
– Изменился ты, Василий, но я сразу узнал тебя, – сказал Егор с едкой усмешкой. – Вот посудачить с тобой захотелось. В последний раз, как я помню, мы с тобой виделись, когда воевали бок о бок в армии Дутова. А потом я был ранен тяжело и в госпиталь определён, а ты…
– А я воевал ещё и у Дутова, и у Колчака в Сибири, – продолжил Василий.
– Славное начало, хреновый конец, – сделавшись серьёзным, сказал Осипов. – Вроде бы и воевали неплохо, а вот в заднице очутились. Власть кругом большевики прибрали, а теперь изгаляются над народом почище всякого иностранного вражины.
– А ты, как я вижу, не подчиняешься их власти? – осторожно поинтересовался Василий. – Скажи, ежели не прав я. Просто мысли эдакие в башке вертятся.
– Угадал, и мысли твои верные, – согласился Егор. – Я власть большевистскую советскую всем нутром ненавижу. Особливо после того, как они всю семью мою изничтожили. Я им теперь до гробовой доски этого не прощу и буду воевать с ними, покуда рука не дрожит и ноги носят.
– Да у тебя народу-то всего-ничего, – усомнился Василий. – Нас шестьдесят шесть человек было, и то красным сдались, а с тем числом, коим ты располагаешь, много не навоюешь.
– Это как сказать, – нахмурился Осипов. – Мы не числом сильны, а умением с красными воевать могучи. Как, тебе знать не обязательно. Для войны любые способы хороши.
Атаман сходил за печь и вернулся с бутылкой самогона.
– Расскажи-ка мне, Василий, про жизнь свою? – сказал он, наполняя стаканы. – А я между тем подумаю, как поступить с вами. Своё решение опосля скажу, как тебя выслухаю.
Василий рассказывал о себе не торопясь и ничего не утаивая. Осипов слушал его внимательно, не перебивая. Василий делал короткие паузы, чтобы выпить или закурить, после чего продолжал своё повествование. Когда он замолчал, атаман разбойников ещё некоторое время сидел в глубокой задумчивости.
– Да-а-а, несладко вам пришлось, – сказал он наконец, расправляя плечи. – Но это не оправдывает ваш трусливый предательский поступок!
– К-какой поступок? – не понял Василий.
– То, что вы с таким числом и с таким оружием красным сдались! – помрачнев лицом, сжал кулаки Егор. – Надо было не сдаваться, а в бой вступить и погибнуть геройски!
– Это ты со своей колокольни эдак мыслишь, а мы по-другому мыслили, – вздохнул Василий. – Навоевались все до тошноты, до блевотины. Колчак сбежал, а мы… Домой всем захотелось, а не головы складывать.
– Вот потому вы и трусы, а не герои, – хмыкнул Осипов. – И как вас красные отпустили, а не расстреляли в чистом поле?!
– Сами удивляемся, – пожал плечами Василий и рассказал про горы трупов во дворе омской семинарии.
– Вот это на большевиков похоже, – тут же согласился с ним Егор. – Ну ничего, мы тоже не шибко-то жаловали и жалуем красных «товарищей». На то она и есть война Гражданская.
Так, за разговором, они опустошили ещё одну бутылку, покурили, и… Атаман подвёл черту разговору.
– А теперь мою волю выслухай, земляк Боев, – сказал он. – Отпустить вас я не могу, хоть и желал бы того. Вы можете навести на наш хуторок чоновцев. А потому так порешим. Или вы вступаете в мою сотню и искупляете кровью вину свою за предательство казачества, или будете утром расстреляны как трусы и изменники! А теперь ступай в чулан и передай своим! Ну а утром я вас выслухаю.
21.
Как только наступило утро, атаман выстроил своих бойцов и приказал вывести из чулана пленников. «Ого-го, – подумал Василий, разглядывая Егоркино войско. – Да их тут не менее сотни! А где же все они…» Вопрос отпал сам по себе, когда он разглядел в стороне ещё несколько изб, которые не заметил вчера из-за сильной пурги.
Осипов громко крикнул:
– Ну? Каково будет ваше решение, сказывайте?
Боев, Комаров и Рубцов переглянулись. Они не знали, что ответить на вопрос атамана. Они не спали до утра, обсуждая его предложение.
– Мы энто… – откашлявшись, заговорил Василий. – Мы не хотим больше воевать, поймите нас? Мы домой хотим, отпустите нас, братцы?
Строй разбойников возмущённо загудел. Им не понравился ответ Боева.
– Быть посему, энто ваш выбор, – сказал атаман. – Тогда прощевайте, тараканы запечные. Я предлагал вам искупить свой грех, но вы выбрали обратное. – Он привстал на стременах и громко крикнул: – Гришка?!
– Здесь я, атаман, – выбежал коренастый бородатый мужчина и замер, ожидая приказаний.
– Этих, – Осипов вытянул руку с нагайкой в сторону казаков, – вывези в степь подальше и… – Он описал нагайкой круг, и все поняли, что означает этот жест.
– Всё понял, атаман, – кивнул Гришка и обернулся к строю: – Мишка, Кузьма, а ну вяжите энтих нехристей и в сани!
Казаков мгновенно раздели, связали и уложили в сани. Сверху на них набросили какие-то старые шубейки, и… Гришка взял в руки вожжи.
– Браты! – закричал атаман стоявшим в строю разбойникам. – Разведка сообщила, что приближается большой обоз с хлебом, отобранным продотрядовцами у наших братьев казаков и крестьян бесхребетных! Так вот, сейчас мы выступаем, и… Заберём у нехристей ими награбленное! Не щадить никого! Продотрядовцы и чоновцы тоже не церемонятся с нашим братом!
Сняв шапки, разбойники помолились, затем вскочили в сёдла, и лишь после этого Гришка дёрнул за вожжи. Долго ехали казаки в санях, сами не зная куда. Крепко связанные руки и ноги не позволяли шевелиться. Да и разговаривать они не могли, так как рты были заткнуты кляпами. «Куда же он нас везёт? – думал Василий. – Шлёпнул бы побыстрее, и вся недолга. Наверное, туда завезёт, где никогда люди не ходят. Свалит в сугроб, и хоронить не надо. А может, зря мы в Егоркину банду не вступили? Может, выбрали бы момент и…»
– Тпру-у-у! – выкрикнул вдруг Гришка, и сани остановились.
«Вот и всё, – подумал огорчённо Василий. – Видимо, вот он, конец моего пути жизненного. Интересно, как он нас кончать собирается. Перестреляет по одному или зарежет? Хоть бы сразу насмерть, а то будем мучиться, от ран и мороза изнемогая…»
Возница снял с них шубы, и Василий увидел в его руке подаренный Иваном Петровичем штык. «Ну вот и всё, – снова подумал он и зажмурился в ожидании удара. – Кого же первым пырнёт этот страшила – меня или…»
Но Гришка никому не нанёс смертельного удара, а перерезал верёвки на руках и ногах Боева. Затем он освободил его рот от кляпа. Пока удивлённый Василий растирал затёкшие запястья, Гришка освободил Комарова и Рубцова.
– Одевайтесь, – сказал он. – Атаман дарует вам жизнь и свободу, радуйтесь…
– Как это? – казаки переглянулись. – Дык он…
– Валенки здесь, в соломе, сыщете, – продолжил возница, отвязывая от саней пристяжного коня. – Атаман вам сани с кобылякой дарует, чтоб до дома быстрее добрались.
Он взобрался в седло и вытащил из валенка штык.
– Вот энту хреновину тоже возьмите, – сказал он, ухмыльнувшись. – А коня и сани атаман Ваське Боеву задарил. Харчи в дорогу тоже в соломе сыщете, а теперь прощевайте, казаки!
Гришка подстегнул коня нагайкой и вскоре исчез из виду в бескрайней степи.
– Я отказываюсь верить в то, что случилось, браты, – воскликнул Михаил Комаров. – Нас что, помиловали, эдак получается?
– Получается, что так, – вздохнул облегчённо Рубцов, извлекая из соломы пару изъеденных молью и растоптанных валенок. – А я уж с жизнью распростился, покуда ехали, и все молитвы, кои на ум пожаловали, перечитал.
– Я тоже молился слёзно, – признался Михаил. – Я много знаю молитв, но не мог вспомнить и половины.
Он извлёк из соломы пару валенок, которые оказались ещё «краше», чем у Рубцова, и натянул их на ноги.
– Вот и харчишки тут, – сказал Михаил, развязав мешок, найденный в санях. – Ну-ка, чего тут нам разбойнички положили?
Казаки сели перекусить.
– Обскажи нам, чего ты там наговорил атаману, что заставил его эдак расщедриться? – спросили Василия товарищи.
– Да ничего особенного, – пожал он плечами. – Я же вам рассказывал, что мы жизнь свою давнишнюю вспоминали. А то, что он эдак поступит, ей-богу не ожидал.
– А ну хватит рассусоливать, – оживился Михаил, усаживаясь в сани и беря в руки вожжи. – В дороге вдосталь наговоримся, а сейчас поспешать надобно, покуда атаман не передумал и за нами вдогонку не погнался…
22.
Казаки ехали ещё дня три, но уже никуда не заезжали и не просились на ночлег. Чего только ни передумал Василий за это время. И все мысли его были о доме. Он много раз представлял, как встретят его родители, жена, дети… Все эти годы он тосковал по родному краю, и эти воспоминания грели его душу, давая силы, чтобы выжить и вернуться домой.
Они подъезжали к станице Павловской. Наезженная санями дорога юлила среди занесённых снегом овражков. Как роскошно и вольно вокруг! Здесь совсем рядом река. Сейчас она скована льдом, но… Прошли годы, а словно и не изменилось ничего. Разве что лес ещё больше приблизился к околице. Сердце переполнялось радостью и волнением от предстоящей встречи с родными.
Конь, словно чувствуя настроение хозяина, хоть и устал за долгую дорогу, навострив уши, ускорил бег.
– Василий, придержи, мы сойдём, – попросил Иван Рубцов.
– Чего так? – обернулся, натягивая вожжи, Василий.
– Мы к своим избам пешком пойдём, – сказал Михаил Комаров. – Отсюда до станиц наших рукой подать.
– Да чего вы? – изумился Василий. – Погостите у меня денёк-другой, а уж опосля коня возьмёте и сани.
– Нет, и конь твой, и сани твои, – замотали головами казаки. – Тебе их подарили, вот и пользуйся. А за приглашение погостить спасибочки, но в другой раз. Мы тоже по своим семьям соскучились.
Они обнялись и расцеловались на прощание, со слезами на глазах пожали друг другу руки. Василий поехал дальше один.
Много было изб в станице Павловской, когда он уходил на войну, а сейчас… Он не мог найти избы Матвея Воронова. Вместо неё виднелись занесённые снегом руины. Та же участь постигла дома Титовых и Барсуковых. Станица словно уменьшилась наполовину, и это зрелище встревожило Василия.
Увидев свою избу, он вздохнул с облегчением. На крыльце показался мальчуган. Горячая волна прокатилась в груди Василия и слёзы навернулись на глаза. «Энто мой малец», – подумал он с умилением.
Из избы вышла женщина с пустыми вёдрами в руках. Василий задрожал от возбуждения, узнав жену. Глядя, как она набирает из колодца воду, он часто-часто дышал и шмыгал носом. Слёзы застилали глаза, скатывались по щекам и застывали на усах и бороде.
Стоявший на крыльце сынишка что-то крикнул. Шедшая уже с полными вёдрами женщина остановилась.
– Вася?! – закричала она. – Васенька, родненький мой, ты вернулся?!
У Василия ком подкатил к горлу, а слёзы струились по щекам. На сделавшихся ватными ногах он с трудом сошёл с саней и едва устоял, когда жена, рыдая, бросилась ему на шею.
– Васенька, любимый мой, ты живой вернулся! – причитала она, целуя его залитое слезами лицо. – Ты дома, Васенька! Как я ждала тебя, как ждала! Я ведь всегда верила, что живой ты и вернёшься домой!
– Ну что ты… ну что ты, – гладя её по голове, шептал он, не слыша собственных слов. – Я всегда хотел домой. И вот тут я… я…
Слова кончились, а вместо них лишь глухие рыдания вырывались из груди бравого казака Боева, которому пришлось пережить так много, чтобы выжить и вернуться домой. Из избы вышли престарелые родители. Мама всплеснула руками и поспешила к воротам. Отец ковылял следом, опираясь на клюку. Василий обнял стариков и прижал к своей груди.
– Всё, в избу айдате, – с трудом справившись со своими чувствами, сказал он. – Люди вон собираются, стыдно ведь…
Около часа он обнимался и целовался с женой, детьми и родителями. Наконец, отец смахнул рукавом слёзы с раскрасневшихся глаз:
– Всё, будя, дайте Ваське в себя прийти.
Сложив руки на коленях, старый казак молча наблюдал, как жена суетится у стола, а сноха поливает из ведра склонившегося над тазом сына. Мать принесла чистое полотенце и холщёвую косоворотку.
– Вот, сынок, твоя ещё. Тебя в сундуке дожидалася…
Как только они уселись за стол и заполнили рюмки водкой, чтобы выпить за встречу, в избу вошли старики Андроновы. Василий покраснел, увидев их: до того постыдным показалось ему увидеть родителей погибшего Еремея в то время, как он сам жив.
– Извиняйте, что не ко времени мы, соседи, – сказал Матвей Кузьмич. – Вы кушайте, выпейте, а мы на Васеньку поглядим маленько да и уйдём…
И вдруг он шмыгнул носом и поднёс платочек к глазам. Тут же залилась слезами и его супруга. Василий, глядя на них, замер, не зная, как себя вести.
– Я вот сам к вам прийти собирался нынче, – сказал он глухим голосом. – Мыслил вот, посижу маленько и…
– Как Ерёмка наш погиб, Васенька? – спросил Матвей Кузьмич, кое-как справившись с волнением. – Геройски, как казаку подобает?
– Как самый настоящий герой в бою пал ваш Ерёма, – сказал Василий. – Я рядом был, когда он… – Вспомнив о наказе земляка, он достал из кармана его нательный крестик и протянул убитым горем старикам. – Вот он супружнице своей Варваре передать велел в память о нём.
– Так ведь год уж как её на свете белом нет, – вздохнула, беря крестик, мать Еремея. – И два других сыночка нащих на войне полегли. Вот только Ванечка, сыночек Ерёмушки, у нас на руках остался, сиротинушка наша сердешная.
Она снова залилась слезами, но Матвей Кузьмич грубовато, по-мужицки, одёрнул супругу.
– Чего ты тут влагой брыжжешь! – сказал он сердито. – У людей праздник, а ты… Василий? – обратился он к Боеву. – Обскажи нам, как погиб сыночек наш родненький?
И Василию пришлось рассказать старикам, как казаки попали под обстрел артиллерии, как умирал их сын, как его хоронили в братской могиле. Мать Еремея разрыдалась. А старик Андронов встал, обнял его и сказал растроганно:
– Спасибо тебе, казак, за весточку о сыне нашем! Нам тяжело, и вам там не легче приходилось. Живи, Василий, раз Господь выбрал тебя и всегда цени Божью милость.
Попрощавшись, старики Андроновы, придерживая друг друга, ушли. Василий не смог совладать с чувствами и поспешил на улицу. По его щекам текли слёзы. Он не скрывал их. Как казак выдержал все эти тяжёлые годы? Василий поднял лицо к небу и вдохнул полной грудью морозную свежесть, но облегчения не было. И вдруг…
– Вася, айда в избу? – позвала супруга, незаметно для него оказавшаяся рядом.
– Папа, айда? – позвал старший сынишка.
– Айдате, родные мои, – сказал Василий, обняв их.
– Пап, а ты не уйдёшь больше на войну? – спросил мальчонка. – Ты же навсегда к нам вернулся?
Его вопросы тронули Василия до глубины души. Он присел перед сыном на корточки и, глядя в его печальные глаза, сказал:
– Я никогда больше не оставлю вас, родные мои. Нет ничего лучше и нет счастья больше, чем жить среди родных людей, любить их и быть любимым! И ты запомни, сынок, что любая война несёт в себе горе и смерть. И нет ничего краше мирной людской жизни!
с. Сакмара, 2013 г.
