Александр Черенов
По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга первая
– Итак, генерал, я полагаю, что все формальности улажены?
Кобылевский молча кивнул головой.
– В таком случае, предлагаю тотчас же доложить об этом Главнокомандующему.
Не дожидаясь ответа, Барон развернулся и перпендикуляром вышел из кабинета. Равнодушно пожав плечами, Кобылевский молча последовал за ним. У автомобиля Главкома состоялся заключительный акт представления на тему «сдал-принял».
– Ваше высокопревосходительство, – не особенно напрягся Вадим Зиновьич, – дела и армию сдал. Генерал-лейтенант Кобылевский.
– Дела принял, – лаконично, обойдясь без «высокопревосходительства», доложил Барон, не скрывая неприязни к обоим «соратникам».
Иван Антоныч облегчённо выдохнул.
– Ну, слава Богу!
Больше всего его устроило то, что неизбежное в таких случаях выяснение отношений между сдающей и принимающей сторонами произошло в его отсутствие. Его Высокопревосходительство был очень впечатлительным и даже ранимым человеком. Опасаясь, как бы ему «на дорожку» не сказали что-нибудь такое, что могло ещё больше омрачить и без того не радужное настроение, Иван Антоныч поспешно тронул стеком плечо водителя.
– Трогай, голубчик!
И уже под рёв двигателя он с явным облегчением козырнул из окна.
– Желаю здравствовать!
Когда автомобиль с Главкомом скрылся из виду, Барон повернулся к Кобылевскому.
– Я желал бы знать, когда я могу занять свой кабинет?
– Кабинет – Ваш, – удивлённо пожал плечами Вадим Зиновьич. – Меня там ничего не держит: всё моё уже отправлено багажом по месту назначения. Разве что зайду попрощаться с бывшими сослуживцами… Так что…
Кобылевский доработал текст бровями. Неожиданно Барон замялся, что было не свойственно этому решительному и не сентиментальному человеку.
– Прошу понять меня правильно, генерал… Но я не хотел бы обнаружить у себя в сейфе… или под столом… или ещё где-нибудь… хм… пустые водочные бутылки и захватанные стаканы…
– Нет, генерал: такого удовольствия я Вам не доставлю! – хмыкнул Кобылевский.
– ???
– Я не настолько богат, чтобы заниматься благотворительностью! Деньги мне и самому нужны!
Улыбка медленно сползла с лица Барона: и в этот раз ему не удалось «достать» Ковалевского.
– В таком случае, не смею Вас более задерживать!
К руке, молниеносно вскинутой к мохнатой папахе, Барон добавил желчи и яда «по вкусу».
Кобылевский повернулся к Барону спиной, словно по забывчивости не козырнув новому командующему. Судя по кирпичному оттенку лица Барона, это пренебрежение уставом не прошло для него бесследно. Наверняка, остаток желчи обслужил внутренние органы и кожные покровы самого хозяина.
Направляясь в приёмную, этого Кобылевский уже не видел.
– Михаил Николаевич: два слова! – обратился он к штабс-капитану, складывающему какие-то бумаги в роскошный портфель крокодиловой кожи: подарок «Нумизмата». Штабс-капитан и не удивился тому, что Кобылевский зовёт его для беседы не в кабинет, а в коридор.
Едва за Михаилом Николаевичем закрылись двери приёмной, Кобылевский без лишних церемоний приступил к разговору.
– Итак, Мишель: «финита ля комедиа».
– Свершилось, Ваше превосходительство?
Кобылевский лаконично смежил веки.
– И куда Вы теперь?
– В отставку, естественно! – почему-то совсем не расстроился Вадим Зиновьич. – Ну, а ещё – в Париж… Ты как смотришь на это?
– Одобряю.
– Меня?
– Не понял? – вопросительно двинул бровью Микки.
– Да всё ты понял!
После такого «разъяснения» штабс-капитан не стал изумляться больше, чем требовалось ситуацией.
– Вы хотите сказать…
– Да: я предлагаю тебе не просто составить мне компанию, а перебраться на жительство в город Париж!
– В качестве…
– … доверенного лица «моего превосходительства»!
Вопрос о том, как ему реагировать на подобное предложение, буде оно сделано Кобылевским, уже ставился Михаилом Николаевичем перед киевским шефом. И принципиальное «добро» того на «передислокацию» имелось. Посему штабс-капитан не стал раздумывать над ответом дольше, чем это требовалось приличиями и ситуацией.
– Ну, что ж: я согласен.
– Молодец! – энергично хлопнул его по плечу Кобылевский.
– Правильно: чего ломаться! Тогда собирайся живо: отправляемся немедленно!
Михаил Николаевич улыбнулся.
– Так ведь: omnia mea mecum porto! Всё моё ношу с собой!
Он выразительно покосился на портфель.
– Правда, есть ещё дома вещи – но всего один чемодан, и тот уже уложен.
– Заедем по дороге!
Уже двигаясь на выход, Кобылевский вдруг остановился – и обвёл погрустневшим взглядом знакомые коридоры.
– Ну, что ж: как говорится, спасибо этому дому – пошли к другому…
«Шутка», использовавшаяся обычно в несколько ином контексте, в этот раз оказалась вполне уместной…
Глава девятая
Убывая «в отставку в Париж», Чуркин и не подумал отдавать личную агентуру генералу Клеймовичу, своему преемнику на посту начальника контрразведки. Слишком, уж, сильна была взаимная антипатия этих «рыцарей плаща и кинжала». Списки агентуры Николай Гаврилыч уничтожил лично, не рискнув посвящать в это дело даже своего помощника капитана Усикова.
Фамилия Макара Кусачего также фигурировала в этих списках. В последний день своего пребывания в должности Николай Гаврилыч вызвал к себе Макара.
– Вот что, Кусачий: я даю тебе вольную. Пока…
– «Консервы»? – за раз и воспарил, и упал духом Кусачий.
Полковник довольно усмехнулся: агент мыслил в правильном направлении. Более того: он сам же и «легендировал» свою отставку. Ведь Чуркин уже не собирался больше воевать: в Париж он стремился не для этого. Поэтому сначала он хотел просто даровать Кусачему волю. Но «легендирование» – более умный ход. Обосновать ликвидацию агентуры было не только желательно, но и целесообразно. Ведь наверняка «этот негодяй» Клеймович заинтересуется её исчезновением. А так – всё чин-чинарём: «консервы» – и никаких гвоздей! И не просто «консервы»: длительного хранения!
– Ступай на все четыре стороны, и забудь обо всём, что ты здесь видел и слышал. Это – в твоих же интересах. Денег ты получил от нас предостаточно – так что голодать тебе не придётся! Залегай «на дно» – и сиди тихо. Придёт срок – мы тебя сами «расконсервируем»!
Подумав, Макар не стал возражать: даже увольнение с оговорками – лучше службы. Пусть и отложенная – а всё отставка! Да и заплатили ему сполна – даже «выходное пособие» не «зажилили». И, поблагодарив Чуркина за проявленное великодушие, Макар покинул штаб. Спустя несколько часов он покинул и город, являвшийся очередным, но явно не последним прибежищем энергично отступавших «белых».
Теперь ему надо было думать, куда бежать и к кому приткнуться. Ни к «белым», ни к «зелёным», ни к «жовтоблакитным» Макар возвращаться больше не хотел: навоевался – во, как! Ещё меньше он жаждал встречи с «красными». Эта встреча обещала лишь скорую точку в биографии.
Отступать с «белыми» дальше на юг было неразумно: уж, слишком бесцеремонно обращались те с попутчиками. Да и «красные» «висели» буквально «на хвосте». Надо было уходить в сторону, в тень, выждать время, посмотреть, как будут развиваться события – а потом вынырнуть где-нибудь в безопасном месте.
Но прежде Макар решил наведаться в Киев. Нет, не потому, что «не мог устоять, а ноги сами несли его в Киев». Точнее, ноги действительно «имели место»: сами несли. Только Одарка было тут ни при чём. Даже не сама Одарка, а прежнее чувство к ней, давно порванное и растоптанное самой же Одаркой. Причина возвращения Мирона в город, где его на каждом шагу могла подстерегать опасность, была иной.
На одном из возов, под пачкой спрессованных в блин юбок, платьев и жакеток «для ненаглядной Одарки», им был припрятан невзрачный деревянный ларчик кустарной работы. Ларчик – явно не шедевр изобразительного искусства, польститься на который мог только человек с неразвитым художественным вкусом. Макар и подбирал его с тем расчётом, чтобы само изделие не привлекало к себе повышенного внимания. В ларчике, запиравшемся на убогий «потайной» запор, хранилось несколько десятков николаевских золотых червонцев. Но это – так, для отвода глаз. В полых стенках ларца были устроены тайники, в которых он припрятал действительно стоящие вещи: драгоценные камни без оправы. Стоимость этого, почти невесомого, клада в тысячи раз превосходила стоимость золотых «червонцев», которые открыто заявляли о своём присутствии.
Надо было рисковать. И, опоясав себя по голому телу широким поясом, туго набитым золотом «из разных источников», Макар двинул в Киев…
…Кусачий напрасно рассчитывал на то, что Чека за массой дел потеряла его из виду, или хотя бы утратила интерес к его скромной персоне. Увы: не забыла и не утратила. Перед самым отъездом в эмиграцию Михаил Николаевич сообщил в Киев о произведённом контрразведкой «полном расчёте» с Кусачим. И напрасно Макар полагался на то, что чекисты не проявят должного внимания к ларцу «ввиду непредставительного вида» того: проявили! И как раз – должное: камушки были извлечены все, до единого! По одной только причине: сообразительных людей в Чека было гораздо больше, чем дураков, которые тоже имелись, но в оперативной работе не участвовали.
Сопоставив полученную от Михаила Николаевича информацию с результатами выемки, Председатель ВУЧека пришёл к неизбежному заключению: Макара следует ожидать на Мандрыковке буквально со дня на день. Потому как, не такой человек Кусачий, чтобы не прийти за своим добром – хоть бы в пасть самому дьяволу!
В результате начальственных размышлений Сазанов получил «увольнительную» на несколько дней, и со всем жаром молодого тела предался утехам со своей зазнобой, время от времени не забывая настороженно прислушиваться и поглядывать в окно…
…Поздним вечером, прежде чем отправиться к дому экс-ненаглядной, Макар наведался к одному из «сослуживцев» по «армии» «незалежника» Тютькина. Тому каким-то образом удалось пока скрыть прежнюю службу, и теперь он почти открыто занимался винокурением. Проще говоря: гнал самогон.
– Не ходи ты туда, Макар! – «от чистого сердца» посоветовал ему дружок, когда они «осушили» «по третьей». – У неё уже другой хахаль имеется – и не чета тебе!
Макар обрадовался. Нет, не наличию хахаля: тому, что даже этот головорез-самогонщик не сомневался в причинах его появления здесь. Появлялась надежда на то, что и более заинтересованные структуры будут мыслить в том же направлении.
– Говоришь, «не чета мне»? И кто же он такой будет?
Хозяин моментально исполнился уважения – и не по причине четвёртой кружки.
– Большой человек, Макар: из самой Главной Чеки! За ним даже на автомобиле приезжают! На таком, как у нашего атамана был, помнишь? И по части барахла этот чекист – тебе не ровня: два воза добра бывшей твоей зазнобе презентовал! И какого добра! Чего там только не было!
Макар от этих слов едва не поперхнулся самогоном.
«Значит, этот гад „презентовал“ ей мои возы?! Ладно, хрен с ними: главное – ларец! Вся надежда – на него!»
– А уж стерегут этого чекиста – не хуже, чем нашего батьку! Пока он, стало быть, «пашет» свою зазнобу, бывшую твою – они тут, в кустах, скармливают себя комарам!
Макар насторожился.
– Что, и сейчас?
– А то як же! – пьяно хмыкнул хозяин. – Самолично бачив, як воны ось там ховались!
И он ткнул нетвёрдым уже пальцем в сторону палисада напротив дома Одарки. Макар прищурил глаза и наморщил лоб. Что-то, похожее на мысль, промелькнуло в его голове и выплеснулось на лицо.
– Ну, давай, кум, ещё по одной, что ли?
«Откушали». Потом к этой «ещё одной» добавили «ещё одну». И «ещё одну». Правда, «добавлял» один «кум»: Макар к своим порциям и не притронулся. Жадноватый хозяин, если и заметил, то не стал возражать: себе больше достанется. Убедившись в том, что хозяин уже «дошёл до нужной кондиции», Кусачий встал из-за стола.
– Ну, пора и честь знать. Пошли, брат, проводишь меня до околицы.
И он решительно встряхнул кума, уже готового припечататься мордой к столу. Тот приоткрыл осоловевшие глаза.
– А?
– Пойдём, говорю, проводишь меня!
Макар нахлобучил на голову хозяина мятый картуз. Уже на выходе из хаты натренированным глазом он увидел рассредоточившихся в кустах мужиков, которые пристроились там явно не «по нужде», и не затем, чтобы подглядывать за девками. Ухмыльнувшись, Макар обхватил за условную талию шатающегося кума и повёл его навстречу опасности.
– Споём, что ли?
Кемаривший в объятиях кум моментально встрепенулся.
– О, це дило!
И не согласовывая репертуара с поводырём, дружок затянул:
«Козак из переляку
Сховався в бурьяны…»
Невзирая на серьёзность момента, Кусачий покривил щекой: вышло смешно – и главное, по теме!
Вид орущих с перепою селян ни у кого не мог вызвать подозрений. И когда они поравнялись с засадой, Макар якобы пошатнулся – и, затолкав «кума» в кусты, лёгкой тенью метнулся к Одаркиному плетню.
Появление на чекистском НП «инородного тела» вызвало короткое замешательство в рядах наблюдателей, чем и воспользовался Кусачий. Пока чекисты разбирались с навалившимся на них полувменяемым «кумом», Макар уже перевалился через плетень и заглядывал в некогда заветное окно.
– Ну, это мы уже видели, – скрежетнул он зубами. Скрежет вызвала «собачья» поза, в каковой пребывали уже знакомый ему – и именно по этой позе – голый мужик, и так же не изобилующая нарядами Одарка. Видимо, что-то почуяв или услышав, мужик насторожился, отстранился от Одаркиного зада и метнулся к двери.
– Встретимся в сенях! – ухмыльнулся Макар. И, словно паровоз из пункта Б навстречу паровозу из пункта A, он ринулся в дом. Как и следовало ожидать, столкновение оказалось неизбежным. Следующий в направлении входной двери, Сазанов был встречен следующим во встречном направлении Кусачим. Лоб Кусачего оказался крепче – и Сазанов без чувств распластался на полу в сенях. А Макар, даже не притронувшись к ушибленной голове, ворвался в спальню.
– Ну, где ты там? – простонала Одарка. – Никакого ж терпения!
– У-у-у! – промычал Кусачий, на ходу расстёгивая порты. В переводе на человеческий это означало: «Я иду!»
И только когда он решительно «вошёл» в Одарку, та поняла, что это – не совсем Сазанов. Но, несмотря на то, что дело, начатое с одним, заканчивать пришлось с другим, Одарка не привередничала. Она не стала ни доской, ни снежной королевой, отработав «в стойке» честно и в буквальном смысле до конца. То есть, пока её новоявленный партнёр не «кончил».
Несмотря на всю теперешнюю неприязнь к «коварной изменщице», Макар не мог не отдать должное мастерству бывшей «ненаглядной». Однако, даже в минуту соития, он не забывал стрелять глазами по сторонам. И небезуспешно: на многократно перекрашенном комоде он с воодушевлением заприметил вожделенный ларец.
Освободившись от Одарки, Макар схватил ларец, и, на ходу застёгивая брюки, нырнул в огород. По-пластунски добравшись до «удобств во дворе», он ужом скользнул внутрь помещения. Только отсюда можно было незаметно перебраться в соседний огород: задняя стенка туалета стояла впритык к соседскому плетню. Двух ударов ногой и одного нажатия плечом хватило для того, чтобы выбить пару держащихся «на честном слове» трухлявых досок.
Но, когда Макар стал протискиваться в образовавшуюся щель, пояс с золотыми монетами, и без того ослабленный во время «работы» с Оксаной, зацепился за торчащий из доски гвоздь. Скользнув по ногам Кусачего, он упал на самое дно выгребной ямы, глубиной никак не меньше трёх метров.
От расстройства Макар едва не последовал за ним, но вовремя одумался: эта дорога была явно дорогой в один конец.
«Чёрт с ним, с золотом!»
Поколебавшись несколько мгновений, Макар «отвёл душу» – и, пусть и не без досады, махнул рукой.
«Главное – камни целы!»
И он решительно перекинул натренированное тело через соседский плетень. Ночь и быстрые ноги помогли ему без приключений покинуть опасное место. Через пару километров от Одаркиного дома Макар остановился, чтобы, наконец, отдышаться. А ещё больше ему не терпелось немедленно убедиться в наличии сокровищ.
Первым же подвернувшимся под руку булыжником он «открыл» ларец. Золота там, конечно, не было.
– Ну, всё, как положено… – пробормотал Макар, и стал наносить хаотичные удары по стенкам «хранителя сокровищ». Разломилась на части первая стенка, открывая заветные пустоты. Пустоты были на месте – не было только камней в них.
Не помня себя от ужаса и ярости, Макар начал молотить камнем по второй стенке, потом – по третьей! По крышке! По днищу!..
…Лишь обломки давно выпотрошенного другими ларца составляли всё его теперешнее достояние. У него больше не было ни золота, покоящегося на дне уборной, ни камней, покоящихся в сейфе Председателя ВУЧека.
– Всё…
Глядя безумными глазами на результаты погрома, Макар, как подкошенный, упал в траву…
… – Ну, что, упустили «гостя»?
Председатель – теперь уже не ВУЧека, а Центрального управления Чека при Совнаркоме Украины – искоса поглядывал на понурившего голову Сазанова. Заместитель удручённо развёл одной рукой: вторая в этот момент прикрывала здоровенную шишку на лбу.
– И это – все Ваши трофеи? – усмехнулся Председатель по адресу шишки.
– Никак нет, товарищ Председатель! – мгновенно подобрался Сазанов. – Разрешите?
Нагнувшись, он развязал узел лежащей у его ног котомки, и извлёк из неё тугой полотняный пояс, широкий и не меньше метра в длину.
Председатель брезгливо зажал нос пальцами.
– Ну, и амбре!
– Доставали, извиняюсь, с самого дна выгребной ямы, – виновато улыбнулся Сазанов. – Вероятно, зацепился за гвоздь, когда Кусачий вылезал в щель.
Преодолевая отвращение, Председатель через носовой платок приподнял пояс за один конец.
– Ого! «Навскид» тут весу, никак не меньше пяти килограммов!
– Пять с половиной! – счёл возможным просиять Сазанов. – Пять – золото, остальное – пояс. Монеты – разного достоинства, в основном царской чеканки. Но есть и иностранные – даже старинные.
– Неплохой улов, – удовлетворённо хмыкнул Председатель. – Пусть даже и из уборной… Ну, а Кусачий? Куда он подевался?
Сазанов виновато потупился.
– Мы шли за ним след в след… Ну, почти… Нашли даже останки ларца… Но сам он – как в воду канул… Да и не удивительно: ночь. Место – глухое…
Председатель хотел уже сурово выгнуть бровь, но передумал: всего предусмотреть невозможно. Да и итог операции – не такой уж скромный: пять кило золота! Бандиты – величина переменная. Золото – постоянная.
– Ладно! – решительно шлёпнул он ладонью по столу. – Будет нам посыпать голову пеплом! А он ещё попадётся – не последний день живём!
Великодушно успокоив Сазанова – а заодно и себя – Председатель всё же не удержался от того, чтобы не скосить иронический глаз на заместителя.
– Ну, и видок у тебя… В общем, так: прежде всего, ступай домой и приведи себя в надлежащий вид. О делах поговорим позже…
Когда за Сазановым закрылась дверь, первым делом Председатель распахнул окна, чтобы проветрить кабинет. И только после этого он вернулся за стол – и ещё раз перечитал донесение из Парижа.
«На месте устроился. Дедушка с внучкой тоже подъехали. Готов к выполнению новых заданий. М.»
С довольной миной на лице Председатель откинулся в кресле.
– Значит, уже там… Это хорошо: грядет новая фаза борьбы – заграничная. И тебе, дружище, предстоит в ней активно участвовать – как в силу твоих возможностей, так и в силу наших потребностей… «Дедушка с внучкой»…
Председатель усмехнулся: так они с Михаилом Николаевичем договорились именовать в донесениях «Нумизмата» и Наташу. Отодвинув бумагу с расшифрованным текстом, чекист устало прикрыл глаза.
«Итак, первый сеанс связи состоялся! Значит, не зря мы в своё время внедрили к Вахлакову на рю де Гренель нашего человека для связи между Центром и будущим резидентом в Париже!»
Председатель не умел сидеть в кресле – и уже через минуту был на ногах.
– За работу!
Глава десятая
– Руки вверх!
Градоначальник Ялты и назначенец Иван Антоныча господин Тутышкин оторопело взглянул на ворвавшихся в его кабинет офицеров. Офицеры были явно пьяны, но это обстоятельство комичной ситуацию почему-то не делало: в одном из ворвавшихся градоначальник узнал известного ресторанного буяна и ярого сторонника Барона капитана Птицына. Одного этого факта было достаточно для того, чтобы Тутышкин перепугался не на шутку.
– Ты что, оглох? – заорал Птицын, бешено вращая побелевшими от ярости глазами. – Я ведь тебе русским языком сказал: «Руки вверх!» Или ты понимаешь только другой язык? Изволь!
И рука капитана скользнула к кобуре. Однако вместо ожидаемого револьвера в ней оказался солёный огурец, вероятно, прихваченный капитаном в одно из бесчисленных посещений увеселительных заведений.
Однако Птицын не смутился подобным оборотом. Коль скоро огурец находился в приспособлении для хранения оружия, в качестве такового он его и использовал. Почти мгновенно покрасневшее место контакта скулы градоначальника с «ударной частью» огурца свидетельствовало об успешном использовании традиционной русской закуски – пусть и не по прямому назначению.
После вполне ожидаемых при таких обстоятельствах воплях на тему «Что Вы делаете?», Тутышкин, наконец, оказался способен задать более осмысленные и подходящие к случаю вопросы.
– Как прикажете это понимать, капитан? – прижимая ладонь к месту ушиба, дрожащим голосом пролепетал он. – Что это значит? Извольте объяснить!
Птицын нагло ухмыльнулся.
– Охотно изволю, господин бывший градоначальник, охотно! И в целях экономии времени – предельно лаконично: «Слазь!»
Плешивая голова Тутышкина мгновенно увлажнилась обильно выступившим потом.
– Т-то есть, к-как это «Слазь!»?
– Очень просто!
Вытаскивая за шиворот трясущегося от страха градоначальника из-за стола, капитан объяснял уже не только словами, но и руками.
– Власть переменилась! Так, что ты теперь – не Туточкин, а – Тамочкин!
Дружным хохотом спутники Птицына мгновенно оценили «остроту» своего предводителя.
– В общем, вали отседова, как говаривал мой дворник Кузька!
Безапелляционно извлекаемый из-за стола, Тутышкин попытался рукой дотянуться до кнопки звонка.
– Зря ты это, дядя! – укорил его Птицын. – Охрана почивает в коридоре. Для такого случая мы даже пожертвовали парой бутылок водки – по штуке на нос. Точнее: на голову. А если уж совсем точно: по голове! А что поделаешь: надо! Народ не проявил сознательности: пытался воспрепятствовать торжеству законности и порядка!
Птицын снисходительно похлопал Тутышкина по рыхлому плечу.
– Так, что ты, уж, лучше не серди нас! Вали, пока миром просят! Пшёл вон!
Низложенный градоначальник не заставил упрашивать себя, и на подкашивающихся ногах вывалился из дверей теперь уже бывшего своего кабинета. Проследовав мимо стонущих по углам охранников, он прежде всего, направился в туалет. И уже – рысью: вполне понятное дело.
Так начался знаменитый «мятеж» капитана Птицына. Стоявшие за его спиной «кукловоды» в лице генералов Клеймовича, Кутахова и Свищёва – все яростные сторонника Барона – решили таким неординарным способом заявить о настроении командного состава Волонтёрских Сил Юга России. Заодно они хотели проверить реакцию Главкома на выступление оппозиционно настроенных офицеров.
Птицын, разумеется, не был посвящён в «интимные» подробности. Его, пьяницу, драчуна и горластого критика «чистоплюя» Иван Антоныча, в любом застолье возглашавшего здравицы в честь Барона, просто ловко науськали на мятеж, больше похожий на дебош. Кандидатура Птицына тем более устраивала стоявших за его спиной настоящих заговорщиков, что он командовал ротой охраны «правительственных» учреждений города, и ему было проще всего обеспечить силовой захват сданных под охрану учреждений. Что он и сделал.
При этом генералы-«бароновцы» пока ещё не планировали никаких по-настоящему решительных действий: только зондаж и чуточку шантаж! Зондаж возможностей захвата Бароном власти – и шантаж теперешнего Главкома в целях постепенного приучения того к мысли о неизбежном расставании с креслом.
В течение трёх дней Птицын «управлял» городом. Ну, как управлял: функционирование городского хозяйства обеспечивали те, кто умел это делать, и кому это полагалось по должности. А перманентно нетрезвый Птицын восседал в кабинете градоначальника, перемежая это сидение периодическими выездами в город в служебном «ландо». Никакими другими «делами» он не занимался – как по причине неспособности ни к чему другому, кроме пития и бития, так и по причине того, что просто не знал, чем ему заниматься дальше: никто ему этого не сказал.
Пока капитан «градоначальствовал», город замер в ожидании развязки. И она наступила – потому, что не могла не наступить. Назначенцы Иван Антоныча, прибывшие в Ялту во главе расквартированных неподалёку тыловых частей, быстро навели порядок. Проще говоря, они набили морду орущему «Долой Ивашку!» и «Да здравствует Барон!» Птицыну, и свезли его «на съезжую». Генералы, заподозренные в организации этого балаганного «coup d`etat» с явно нешутейными целями, тут же дружно, в голос открестились от знакомства с «мятежным» капитаном. На поверку это оказалось правдой: генералы с капитаном благоразумно не были знакомы. Но лишь в таком формате: «встречались – но не были представлены друг другу». Да и встречались только по службе – когда отдавали капитану приказ о начале выступления.
Куда труднее пришлось Барону. Как он мог доказать свою лояльность и законопослушность, если ни того, ни другого по отношению к Иван Антонычу у него и в помине не было?! И как ни пытался он обосновать свою непричастность к «игрушечному» перевороту также незнакомого ему капитана пребыванием на излечении – предусмотрительно организованным в момент совершения оного – Главнокомандующий коварному Барону не поверил. Давно испытываемая им неприязнь к властолюбивому «тевтону», а также страх перед его притязаниями на руководящее кресло, наконец-то, нашли выход.
Слова генерала Кобылевского о том, что «завтра» Барона по времени не намного будет отстоять от его «сегодня», оказались пророческими. Уже через неделю после вступления в должность командующего армией, Барон перестал быть таковым – потому, что перестала существовать армия. Иван Антоныч произвёл хитроумную реорганизацию, в результате которой армия превратилась в корпус, а её командующий – всего лишь в одного из многочисленных командиров.
Но и это было не всё. Ещё дней через десять, воспользовавшись очередной критикой Бароном стиля и метода своего руководства, Иван Антоныч просто снял того с должности. Науськиваемый своим начальником штаба, на следующее утро после этого приказа Главнокомандующий в дополнение к первому приказу издал ещё и другой. На основании собранных воедино слухов, домыслов, страхов и реальных фактов – по принципу «вали кулём – потом разберём!» – Барон был обвинён в бонапартистских замашках, в развале вверенных ему соответственно армии и корпуса, в подрыве авторитета Главнокомандующего и во многих прочих, действительных и мнимых, грехах. Также многозначительным, хоть и красивым латинским словом «инспирирование», он недвусмысленно был привязан к «мятежу» капитана Птицына.
Посему резолютивная часть приказа была предельно жёсткой: арестовать и в кандалах доставить в Ставку Главнокомандующего. Однако с исполнением приказа вышла осечка. Нет, приказ – вместе с его исполнителями – благополучно дошёл до дверей кабинета опального командира Волонтёрского корпуса, но дальше случилось непредвиденное.
Капитан Концов, исполняющий обязанности старшего адъютанта командира корпуса, отказался пропустить прибывших с приказом лиц к Его превосходительству под тем предлогом, что у того – конфиданс с дамой. Двое офицеров, проигнорировавшие «резолюцию» адъютанта, тут же пожалели о своём непродуманном поступке – уже лёжа в пыли возле штабного крыльца, с которого они были сброшены после выставления за шиворот вон.
Попытка опозоренных «экзекуторов» восстановить реноме закончилась бы всего лишь обыкновенным водворением их на место – мордой в пыль, если бы им вдруг не задумалось подкрепить своё намерение демонстрацией обнажённых револьверов. К ним, на свою беду, присоединились и двое их спутников.
Тут всё и случилось. Рассвирепевший непослушанием гостей, Концов не только обезоружил ретивых исполнителей приказа – уже на глазах вышедшего на шум Барона – но и учинил им форменный мордобой. И дело заключалось уже не в Бароне: своим нахальством визитёры оскорбили достоинство капитана, не привыкшего к неуважению. Но Барон подумал иначе – к немалой пользе Концова.
После того, как подвергнутые экзекуции несостоявшиеся «экзекуторы» перестали подавать не только признаки сопротивления, но и признаки жизни, Барон расщедрился на пару сокращений мышц лица. По-своему улыбнулся, то есть.
– Благодарю за службу, капитан! Думаю, с господ порученцев уже достаточно науки хороших манер!
Павел Андреич вытер натруженные кулаки и сапоги – о мундиры жертв, естественно – и разогнул спину.
– Прикажете загрузить это, Ваше превосходительство?
И он кивнул головой на четыре распростёртых на земле тела. Барон усмехнулся одними губами.
– Да, не сочтите за труд, Павел Андреич.
Впервые за всё время общения – а это почти три недели – Барон обратился к Концову по имени-отчеству. И это было не только приятно, но и весьма симптоматично.
Капитан энергично «загрузил» в автомобиль пришельцев их тела – так, как загружают дрова в паровозную топку. Прибывшее вместе с офицерами отделение солдат равнодушно наблюдало как за избиением своих командиров, так и за их «погрузкой». Наиболее разумным для себя оно сочло не вмешиваться в служебные разборки господ офицеров.
Из-за спины Барона за обоими этими процессами – «зачисткой» и очисткой – наблюдали генералы Кутахов и Свищёв, ибо «дамой», с которой, со слов Концова, Его превосходительство имел «конфиданс», были именно они. Оба не могли скрыть удовольствия от того, как ловко капитан управился с посланцами Главкома.
– Браво, капитан! – лаконично, в свойственной ему манере, восхитился Кутахов. Восхищение Свищёва было более непосредственным. Он подошёл к Концову, и, глядя на него замутнёнными кокаином глазами, нежно приобнял за плечи.
– Нет слов, Паша!…
Обернувшись к Барону и Кутахову, он воскликнул:
– Ну, как тут не вспомнить незабвенного Михал Илларионыча:
«С такими молодцами – и отступать?!»
Вернувшись к Павлу Андреичу, Свищёв не удержался, и трижды по-русски облобызал бравого капитана.
– Господа! – дёрнул подбородком Барон. – Имею сообщить вам, что вопрос о кандидатуре моего старшего адъютанта больше не значится в повестке дня!
– И лучшего выбора Вы и сделать не могли, Ваше превосходительство! – просиял Свищёв.
– Мои искренние поздравления, капитан!
Кутахов и в похвалах был традиционно сдержан.
– Подполковник, дорогой Альсан Палыч! – многозначительно поправил генерала Барон. – Подполковник! Я сегодня, буквально только что, произвёл Павла Андреича в очередной чин.
