Александр Андреевич Апосту
Призвание
– Все скажут, что мы не можем любить. Это посчитают бредом. Лишь мы с тобой это понимаем, ведь именно любовь нас сделала живыми. Давай ты будешь моим сердцем?
– Если только половина будет у тебя. В разлуке мы погибнем. Вместе мы будем дальше сражаться против роковой судьбы.
– Согласен. Тогда нашими последними словами будет: я жил тобой-я умер тобой.
– Обними, пожалуйста, меня и не при каких условиях не отпускай.
– Никогда."
Наконец я нажимаю на слив, и в тот самый момент в шумном водовороте исчезает все дерьмо, которое тоже способно в моей голове любить. Дело совершенно плевое . Это начальник специально бросил инородное тело в унитаз, чтобы он забился, а затем насрал туда. Других вариантов быть не может, потому что инородным телом является клочок моей скошенной травы. Я не думаю, что он испражняется травой. Нет. Он свинья, а не жираф. Это его злоба и жестокость. Ну, конечно, еще огромный кишечник, который создал материал для альтернативной любовной истории "Ромео и Джульетты". Я снимаю резиновые перчатки и выкидываю их в помойку. Стоило столько возиться с этим вантусом. Обед пропустил, стараясь не вляпаться в его кал. Не могла эта верзила сразу сказать: "Я просто обидчивая жирная свинья и хочу тебе отомстить, поэтому просто засунь свою руку в дерьмо и там тебя знаешь, что будет ждать? Нет, не приз за самую грязную работу, а то, что ты видишь изо дня в день. То, что ты любишь и ценишь в этой жизни. Твою состриженную траву, мать ее!". Это ужасный день, начиная с полоскания мозгов от доктора и заканчивая полосканием в сортире. Я еще на зло хочу есть. Но уже поздно. Сейчас начальник , наверное, всем в столовой рассказывает о своем правосудии надо мной. Хвастается, торжествует, может, и мою порцию в награду уже истребляет. Мне интересно: один я пострадал или Максим с Назаром тоже понесли наказание? Я, вообще, в этой истории случайный соучастник. Но я не мог выдать своего друга. Тем более, я подозреваю, что засоренный унитаз был при любом раскладе предназначен именно для меня. Такой мстительной скотине одной жертвы мало. Грязной работы полно и фантазии у него хватит, чтобы унизить остальных двух своих неприятелей. При встрече узнаю, но первым говорить о своем подвиге в перчатках и вантусом не буду. Даже не из-за стыда. Я боюсь, они могут придумать более жестокую подляну ему в ответ. А влетит снова мне.
Я раскладываю инструменты сантехники по местам. Туалет сияет белизной. Жалко его отдавать на пользование этому человеку, но, жизнь не справедлива. Я возвращаюсь к газонокосилке и продолжаю заниматься своей официальной работой, подстригая траву. Я уже не так сильно бешусь. Я не умею долго носить обиду. Было и было. Буду продолжать стричь газон, смогу ли в случае увольнения найти другую должность, и мечты с путешествием накроются медным тазом. Все-таки я совсем недавно только вернулся. Полнейшая амнезия – это не пустяковая болезнь. Вроде физически ты не пострадал, а вот морально – да. Еще не изучены мои сбои в голове. И смогут ли мою персону вообще допустить к работе в коллективе. Самое плохое, что начальник об этом знает и пользуется моей беспомощностью в данной ситуации. Действительно, случившееся трагедия два месяца назад оставило жирный отпечаток на моей жизни и карьере. Спасибо надо сказать, что хоть сюда пока приняли поддерживать существование. Все, надо забыть опасения и обиды! Вот сейчас мне небольшая потеря памяти очень пригодилась бы. А может я перенес амнезию, чтобы забыть что-то очень плохое?
Я заканчиваю работу в свое привычное время. Отвожу подругу дней моих суровых на место в гараж и иду с огромной неохотой отпрашиваться домой. Начальник сидит на своем троне, как царь. Он доволен собой, по крайней мере, мне так кажется. Я делаю лицо проще и спокойно спрашиваю:
– Можно мне идти домой? Я закончил.
– Уже закончил? Сейчас проверим и тогда можешь идти, – указывает он с милейшей улыбкой.
Я сжимаю кулаки до самой его остановки.
– Ну что ж, конечно, не идеально, так скажем, – я уже готов прямо сейчас дать ему по физиономии, – но так как я человек все понимающий, то ступай домой. Тебя там, наверное, семья ждет, иди, иди. Впредь так больше не делай.
Он со счастливым лицом удаляется к себе. Мне кажется, что в его последних словах звучат нотки насмешки. Сколько раз за день возможно мысленно убить эту сволочь? Я больше не могу терпеть и просто быстрым шагом направляюсь домой. Надо выкинуть негатив из головы. Все эти разборки с начальником, погружения в унитаз и газон, неприятные вопросы доктора. Все. Меня дома ждет такая семья, которой у никого из этих нелюдей нет. Я единственный, кто смеется последний. Счастье мне одному достается целиком и полностью. Сейчас я зайду в квартиру и меня чуть не собьют с ног мои родные. Накормят, приласкают, выслушают. Я никогда не почувствую себя с ними одиноким в этом мире. Затем мы пойдем гулять вместе. Ваня покажет как он уже может сам ходить. С Таней и Настей вернется красота в мою жизнь. Мы будем обсуждать, как поедем на озеро с палатками в эти выходные и забудем обо всех проблемах на свете. Затем вернемся домой и, прижавшись друг к другу, заснем. Все вокруг останется в одиночестве, но только не мы. Из-за зависти нам будут доставлять боль и страдания, но мы не станем обращать внимания. Зачем страдать, если можно любить. Мне нужна лишь моя семья. Я уже бегом бегу до подъезда. Большим размахом ног перескакиваю через ступени. Не медля открываю дверь, мною овладевает лишь одна мечта. Увидеть скорее своих любимых.
И я сталкиваюсь в квартире с тем, с чем никогда не встречался, но слышал об этом явлении. Не мог даже вообразить его в собственной жизни. А сейчас оно перед моими глазами. Это явление называется смертью.
Глава 5
Мы все в ее жадных ненасытных лапах. Кроется во всех уголках, в любых мгновениях. Непредсказуемость – ее конек. Живешь себе, казалось, целую вечность, и тут вдруг она за тобой приходит. Моментально меняет твои представления о справедливости, вере и вообще о жизни. Становишься чище. Забываешь о всемирной суете и глупых проблемах. Приближаешься к Богу. Прокручиваешь жизнь перед глазами, дабы отчитаться перед ним. Чувствуешь свободу, ведь смерть отделяет тебя от всех привязанностей и обязанностей существования. Видно уже манящий свет вдалеке. Ужасно хочется, чтобы это не оказалась чья-то яркая лампочка. Если только Господа. Не верится, что произошло. Ты все также внушаешь себе дыхание, видение окружающего, только вот самая малость изменилась: не обязательно оставаться на земле. Не действует уже сила притяжения. Не тянет ниточками вниз ни работа, ни долги, ни стабильность. Ты все выше и выше. И самое главное – осознаешь, что это все не так страшно и больно, как считалось. Просто небольшой эмоциональный взрыв. Как прерванный сон. Только есть некоторые нюансы. Ты помнишь этот сон и то, что в нем оставил. И был я прав, если бы смерть пришла за мной. Чужая смерть заставляет думать в положительном ключе о своей собственной. Она превращает мою вечность в ежедневное самоуничтожение из-за этого проклятой любви. Сердце не может оставаться целым. Он распадается. Откалываются от него понемногу кусочки вместе со слезами и невыносимой болью.
Передо мной три трупа. Три человека смирно свисающих с антрисоли плотно друг к другу. Ноги слегка покачиваются над полом. Шеи обвивают тугие веревки, склоняя головы в бок. В стороне валяются три табуретки. Неужели ножки были кривыми и в самый не подходящий момент пошатнулись. Я буду всю жизнь чинить эти ножки. Я перешагиваю порог квартиру, затаив дыхание. Каждый шаг очень чувствителен. В глазах темнеет. Вокруг чернота и страх. Я не вижу никого вокруг себя. Руки не находят абсолютно ничего. Я один. Темнота кажется безграничной, значит я здесь навсегда. Кричать бессмысленно, никто не поймет чужую тьму. Плакать не получается, я не создан для таких эмоций, ведь я пропитан насквозь ночью. Раствориться в ней не могу, мой разум будет постоянно возобновлять мой образ в этой пустоте. Мне страшно. Это кошмар, это кошмар. Я жертва сновидений. Я делаю большой прыжок в надежде разбиться, но мои руки обхватывают что-то холодное. Поднимаю глаза вверх. Теперь мне все удается рассмотреть, тьма и страх разрешают мне лишь чувствовать боль. Передо мной моя мертвая семья. Я хочу ошибиться. Просто на секунду понять, что это не они. Неужели это происходит со мной? Я прощупываю каждую часть тела жены. Руки. Ноги. Подношу их к своим губам пытаясь согреть и вдохнуть жизнь.
– Таня! Танечка, открой глаза! Вернись ко мне! Прости меня за все! Я никогда вас больше не оставлю! Только вернись!
Я говорю это и совершенно себя не слышу. Как-будто кто-то другой в этой комнате разговаривает сам с собой . Как-будто у этого другого случилась трагедия.
Мои руки обхватывают родных и пытаются разбудить.
– Молю, Боженька, услышь меня! Забирай все, что хочешь! Только верни их! Ты же знаешь, что семья – единственное, что у меня есть! Зачем тогда ты позволила мне их полюбить?! Я же сейчас умираю вместе с ними!
Тут я быстро, глотая неудержимо воздух, вскакиваю на ноги и как можно аккуратно в подобной ситуации, снимаю с петли одного за другим. Мне пришла в голову мысль, что еще не поздно вернуть их в сознание. Моя надежда не хочет уйти вслед за смертью. Я судорожно кладу их тела на ковер, заботливо придерживая голову. Начинаю вокруг каждого бегать и прислушиваться к дыханию. Глухая тишина. Так заканчивает говорить со мной Бог. Меня просто разрывает изнутри. Я должен сделать все быстрей, иначе я их упущу. Надавливая каждому по очереди на грудную клетку, пытаюсь их реанимировать. Не знаю сколько я занимался самообманом, но в какой-то момент я осознаю происшествие. Это и был конец. Всему точка. Невозможно передать эти чувства. Они не должны передаваться. Кажется, что все кончено, но мысленно не хочется верить. Любовь, теплые воспоминания и будущие цели не позволяют понять. Я отрезан от всего мира. Мира, который продолжает существовать. Для него ничего не произошло. Земля не останавливает свое движение по оси. Почему для меня все закончилось? Меня больше ничего не связывает с жизнью. Зачем вообще меня послали сюда с такой судьбой. Что мне дальше делать? Где эта чертова потеря памяти?
– Ваня, Настюша, вставайте, пожалуйста! Обнимите меня! Вы этого сегодня еще не делали! Пойдем дружно покушаем, потом весело поиграем в "Бегемота"… Я во всем запутаюсь как всегда… Мы будем долго смеяться, – с этими словами меня все яснее накрывает осознание происходящего.
Я глажу их по волосам, вспоминая счастливые моменты. Если бы я помнил все до амнезии, я бы умер от разрыва сердца окончательно. В голове крутятся их смех, их улыбки, их голос. По щекам пробегают воспоминания их поцелуев. Их отпечатки губ смыты потоком слез.
– Ванюш, очнись, – молю я, – сейчас я подвезу коляску, мы поедем и порадуем маму. Мне вы нужны…
Вокруг шеи зияет лиловая борозда от петли. Их глаза открыты и смотрят куда-то в сторону. Но глаза, как и губы, выражают что-то наподобие улыбки. Страх вонзается в меня своим клинком. Мой взгляд падает на Таню. Я наконец смотрю прямо на нее. Жизнь убегает, схватив меня за руку. Она ведет в прошлое. Неписаная красота идет навстречу ко мне, широко улыбаясь. Крепко прижимает к себе. Дарит свою любовь. Нежно целует. Мы заходим в наш дом, полный добра и уюта, и прячемся в нем ото всего на свете. Мы занимаемся любовью, воссоединяясь в одно неразделимое целое. Засыпаем, держась за руки. Но руки обрываются… Одно целое разбивается на осколки боли и страха. Дом пропитывается пустотой.
– Любимая, если ты меня слышишь, то знай, где бы ты не была, я к тебе приду, – шепот перебивает рыдание, – я приду и мы будем вместе. Для меня нет больше этого мира. Я соглашусь на твой. Только забери меня. Мне здесь плохо. Ты не представляешь, как здесь страшно без вас. Мне никто не скажет даже, что меня любит. Я знаю, что у нас скоро будет малыш, как мы и хотели. Это же будет чудо. Новая жизнь. Которой нам не хватает. Малыш будет самым красивым на свете, весь в тебя. Станет веселым и добродушным. И нас в семье окажется пятеро. Никто никогда не встречал более счастливой семьи…
Я ложусь к ним. Прижимаю их к себе. Плачу, захлебываясь горькими слезами.
– Только не отпускать, только не отпускать… Может, они еще возвратятся…
Я не перестаю их целовать в лоб, щеки, губы. Я отказываюсь от реальности…
Я поднимаю тяжелые веки. Опухшие глаза невыносимо болят. Во мне вспыхивает надежда, что мне просто приснился дурной сон. Я оглядываюсь: надо мной белый потолок, зеленые домашние стены, убранная кухня. Все, как обычно. Ничего не случилось. Это продолжение моих кошмаров. Я глубоко вдыхаю, но чувствую тяжесть на грудной клетке. Инородный вес сковывает мои движения. Отпущенное время спокойного небытия подходит к завершению. Реальность возвращается меня в неизбежность событий. Я лежу в объятиях мертвой семьи. Я укутался трупами. Я не хочу вставать, я не хочу смиряться с потерей. Я не умею без них жить. Я не знаю за что мне это все. Почему именно случилось в моей семье это горе? Неужели я на небесах там кому-то навредил или помешал? Вчера еще все было хорошо, мы любили друг друга и не думали о даже вероятности беды. Я не думал. С нарастающими вопросами я начинаю размышлять о том, как могло случиться самоубийство. Зачем? Неужели у них были на это причины? Да, я не лучший на свете отец, но я старался дать им все. Мы собирались вместе на рыбалку поехать. Сидеть у костра , рассказывать страшные истории, спать под одним одеялом в палатке. Этого всего просто не может быть! Мы должны были быть счастливы долгие годы. А теперь, у меня ни будущего, ни прошлого. Они оставили меня. Если они думали, что я справлюсь, то глубоко ошибались. Я превращаюсь в утенка, потерявшего своих родных. Он без них не знает дальнейшего пути. Он мечется, крякает, зовет на помощь, но ответа не приходит, поэтому ему остается одно – утопиться. Может, тогда он сумеет встретить свою семью, с которой даже не попрощался. Боль возвращается с большей силой. Мозг настраивается на единственный верный выход. Скоро все закончится, но наше совместное счастье обретет начало. Мысль успокаивает и наталкивает идти вперед, не сдаваясь. Я медленно поднимаюсь на ноги, меня чуть пошатывает. Я наклоняюсь и закрываю родным глаза. Они не должны видеть мою смерть, так же как и я не видел их. Если они решились на это, то и я согласен. Где-бы я не оказался, с ними это место точно станет раем. Встретив семью, адские котлы покажутся небесными облаками. Тем более, если и есть ад, разве он сейчас не здесь? Все будет быстро и безболезненно. Я продолжу, не переставая, думать о их нежном прикосновении после этой невыносимой разлуки. Их поцелуй мне снова вернет жизнь. Я смогу вздохнуть для того, чтобы сказать как я люблю моих родных. Нет. Я не умру. Я обрету вечный покой. Желание любить и быть счастливым совершенно не грех. Я пришел сюда за этим и я не собьюсь с намеченной цели. Я дарю последние поцелуи моей семье. По крайней мере в этой жизни. Их лбы холодные и твёрдые, как камень.
– Я иду к вам, родные.
Этот обряд выглядит очень трагично и жалостно. Валявшая табуретка снова упирается ножками в пол. По моими ногами она совсем не шатается. Петля находит мою шею. Я выбираю ту, которая принадлежала ранее моей жене. Слезы ко мне возвращаются. Я осматриваю комнату в заключительный раз. Затягиваю веревку крепче, чтобы наверняка. Я не прошу больше ни о чем, мне хочется только уйти с ними. Теперь я осознаю, что это конец. Страх исчезает. Я шатаю кончиками пальцев табуретку. Вдруг входная дверь открывается. Эта чертова судьба не может отложить свои планы ни на минуту! В квартиру заявляется Аивар Робертович.
– Добрый день! Дверь была открыта, и я зашел… О боже , Алексей…
Он быстро подбегает и хватает меня за ноги в тот момент, когда я откидываю табуретку. Я уже почувствовал мощь обвивающей петли, но тут доктор приподнимает меня вверх, спасая от удушения.
– Оставьте меня! – кричу я. – Зачем вы пришли?! Я уже все решил, меня не остановить! Прочь из моего дома!
Доктор смотрит на меня обезумевшими испуганными глазами, пока я пытаюсь пинать его ногами по животу. Он не намерен сдаваться.
– Пожалуйста, Алексей, прекратите дергаться, и я вас сниму! – ошеломлено повторяет он.
– Ни за что! Мне здесь нечего больше делать! Отпусти, сука! Я тебя череп сейчас ногой проломлю! Долбанная тварь!
Я прикладываю силы, чтобы ударить его носком стопы по-больнее. Он держится стойко. Веревка вместе со мной раскачивается из стороны в сторону.
– Не надо этого делать! Все можно обдумать! Зачем вы спешите на тот свет? У вас же семья!
– Нет у меня никакой семьи! – животным рыком осаждаю я его.
Аивар не сводит испуганный недоумевающий взгляд. Веревка обрывается, видимо, два трупа для нее слишком великий грех. Я падаю ничком на пол и ударяюсь затылком. Доктор приземляется следом со мной. Моя нога ненавистно отпихивает его от себя. Сквозь удушающий кашель я взвываю:
– Пошел вон, старикашка! Твои лечения и хорошие слова уже никому не пригодятся! Вы все мне, подонки, желали горя! Вот и радуйтесь! Я погибаю! Вам всегда было не по себе, что я с семьей так счастлив, а теперь их нет! Я вас ненавижу ! Я никого из вас не трогал, в чужую жизнь не лез! За что так со мной?! Теперь пляшите на наших могилах, веселитесь, радуйтесь, вам же этого надо было?!
На последней фразе я начинаю давиться слезами. Я хватаюсь за свои волосы руками, отползаю к стене и, уткнувшись в колени, плачу. Я снова ничего не хочу знать. Во мне царит безразличие и разрушение. Доктор проходит в комнату. В стеклах его очков отражаются три лежащих на полу трупа. Он пребывает первые минуты в ступоре, затем приближается к ним и проверяет пульс.
– Это я во всем виноват, – повторяет он про себя шепотом, думая, что я его не слышу.
Затем он выпрямляется, достает из кармана телефон и набирает номер на телефоне:
– Полиция…
Очаровательный дом по середине улицы, красивейшая клумба возле него, домашние стены, возвращающие в детские годы, ласковые слова любимых людей – радужная палитра померкла. На полу сложены трупы, а за окном гудят полицейские сирены. Машины подъезжают друг за другом, поднимая на уши двор. Вслед за ними является "Скорая помощь". События как в кино, только никакого дубля быть не может. Аивар Робертович все это время сидит на кровати и разглядывает мертвые тела. Вскоре доносятся чужие голоса и в мою квартиру заходят мужчины в погонах. Первые партия вбегает с поднятыми вверх пистолетами и проверяет комнаты. Вторая партия пропускает вперед врачей с носилками, которые незамедлительно спешат к пострадавшим. Пульса на сонных артериях не обнаруживают, в дальнейших мероприятиях нет надобности. Затем они хладнокровно и угрюмо вызывают работников катафалка. Мне остается лишь наблюдать со стороны без всякого вмешательства.
Начальник полиции сначала направляется к Аивару Робертовичу. Он его о чем-то расспрашивает, сохраняя свой профессиональный безучастный вид. Доктор ему отвечает медленно и непринужденно, заметно думая в тот момент совершенно о чем-то другом. Хотел бы я знать, что творится в его голове. Скорбит ли он иди мечтает меня в тюрьму скорее засадить. После первого допроса усатый мужчина оборачивается на меня, но врач «скорой помощи» на секунду отрекается от своих мыслей и бормочет невнятную речь на ухо полицейскому. Тот одобрительно качает головой и идет ко мне.
– Здавствуйте, Алексей Петрович, – из его рта пахнет луком, а тело истончает запах дешевой туалетной воды, – вас же так зовут?
Мне ужасно не хочется общаться. Но я перешагиваю через себя, сглатываю тяжело слюну и произношу тихое гнусавое "да".
– Нам необходимо задать несколько вопросов, чтобы составить протокол и завести дело. Прошу вас вместе со мной и вашим лечащим врачом отправиться в отделение, чтобы дать показания.
Я понимаю, что необходимо ехать. Реальность подкрадывается и не оставляет шанса. Сейчас следствие, потом похороны, дальше пожизненное одиночество. Начало положено. А еще утром я жил другой жизнью и все было замечательно. Я тяжело поднимаюсь с пола, оперевшись о стену, и следую за полицейскими. На лестничной площадке находится куча любознательных лиц. Соседи, то и дело, вырываются заглянуть внутрь квартиры и поделиться деталями о месте происшествия. Я иду мимо их обсуждений и перешептывания по лестнице вниз. Ступени уводят меня далеко от моей семьи.
Я сажусь на заднее сидение служебного автомобиля, со мной располагаются рядом один молодой полицейский и задумчивый Аивар Робертовтович, который так и не сказал мне ни слова. Наверное, я его больно ударил, но мне плевать. Абсолютно на все. Я готов даже сесть в тюрьму. Если обвинят в убийстве моих родных, то я отрицать не буду. Так оно и есть. Мне следовало знать или хотя бы догадываться о ужасных планах, царивших в их умах. Необходимо было оставаться всегда рядом. Забыть о работе, о всех разговорах и находиться около семьи. Тем более, разве не этого я всю жизнь хотел? А теперь я не смог даже проститься с ними. Этот поганый доктор спас меня, когда я находился на грани. В другой любой ситуации я был бы благодарен ему по гроб жизни, в прямом смысле, но точно не сегодня. Сейчас к нему возвращается старая ненависть. Доктор не обращает на меня особого внимания, он до приезда в полицейский участок остается заложником своих дум. Машина подъезжает к пункту назначения. Я выхожу, опустив голову, и направляюсь за начальником. За мной следом идет доктор. Вот зачем они его то взяли? Он ничего особенного не видел, так что свидетель он бесполезный. Или они его взяли для того, чтобы я случайно под напором вопросов не потерял память? А хотя пусть идет. Надо привыкать. Думаю, теперь он еще чаще будет ко мне наведываться и проверять, как я себя чувствую и не покончил ли я жизнь самоубийством. Новая моя родня. Превосходно. Мы проходим мимо поста, мимо обезьянника с двумя дурашливыми пьяницами и заходим в кабинет. Мне казалось, что это будет жесткий допрос в закрытом помещении с одним стулом и лампочкой, но я ошибся. Молодые полицейские остаются ждать за дверью. Присутствующих окружает обычная комната. Ни луж крови, ни трупов в ней нет. Усатый мужик предлагает мне и Аивару стулья и спокойным мирным тоном переходит к перечню классических вопросов:
– Итак, уважаемый Алексей Петрович, начнем. Я понимаю ваше сейчас состояние. Сам бы я в такой ситуации послал все к чертям. Но и вы меня поймите – работа. Я задам вам парочку вопросов и отпущу вас, держать долго не буду. Если вам станет плохо, просто скажите, у меня имеются медикаменты. Приступим?
– Да, – безразлично отвечаю я, хотя чувствую долю признательности, что он пытается войти в мое положение.
– Если вы не против, с нами посидит ваш доктор.
– Пусть.
Начальник зовет своего помощника, который достает мгновенно пишущую ручку и ответственно принимается за протокол.
– В какое время вы ушли с газона?
Я немного удивляюсь его осведомленности о моей работе, но потом смотрю украдкой на Аивара и все проясняется. Старик сдал меня с потрохами.
– В 7:45 вышел из дома и где-то к 17 вернулся обратно. Как всегда.
– Когда вы пришли, жертвы были уже повешены и мертвы?
– Да.
– За день до этого вы не ссорились с потерпевшими? Или, например, не замечали ничего подозрительного?
Я чувствую укол невыносимой боли по всему телу.
– Нет. Наоборот все было…, – мне тяжело говорить, – …замечательно.
– Чем вы занимались? Вы целый вечер с потерпевшими находились вместе или они отлучались на улицу?
– Мы ужинали , болтали, играли…, – вспоминаю я.
– Во что?
-Сейчас… Как он там… Крокодил.
– Ясно. Они выходили куда-то ? Вступали в разговоры с другими людьми?
– На счет третьего вопроса не знаю. Скорее всего, нет. Они вышли все вместе на улицу, я остался один дома. Настя читала на лавочке, а Таня с Ваней просто гуляли и дышали воздух. По крайней мере, они мне так сказали…
– Запиши это в протокол, – отдает команду начальник своему помощнику, затем возвращается ко мне, – во сколько это примерно было?
– Не помню. Где-то в 8 или 9. Через час пришли. Радостные.
– Чему они были обрадованы?
– Ваня начал по-тихонько ходить…
– Мм, – начальник обращает свой недоумевающий взор на Аивара.
Тот поднимает глаза к потолку и глубоко вздыхает.
– Значит встречались ли они с другими лицами вы не знаете, – продолжает следователь, – что они делали после прогулки?
– Легли спать.
– О чем-нибудь с вами беседовали?
Я копаюсь в памяти и вспоминаю диалог с Таней о жизни и смерти. Об этом я начальнику не хочу говорить. Сугубо личное останется между нами. Растрепать кому-то об этом, значит впустить в нашу любовь постороннего. Поэтому я отрицательно качаю головой.
– А утром вы не замечали за ними ничего необычного? – в этот вопрос он вкладывает максимум напора и профессионального любопытства.
– Вроде нет… Таня лишь сказала, чтобы я ее сегодня не ждал после работы, она по-раньше должна была освободиться. Мы хотели вечером пойти вместе гулять и посмотреть на Ванины успехи, а он…
– Что он? – подхватывает начальник.
– Попрощался, когда я уходил, – выдавливаю я из себя слова. Меня накрывает прилив горя. Я еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать прямо здесь.
Начальник замечает перемену в настроении, но он безжалостно переходит к главному вопросу:
– Как вы думаете, было совершенно самоубийство?
Мои щеки обжигаются снова слезами. Я перенес боль, разочарование, отрицание и теперь во мне осталась лишь неприхотливая пустота отчаяния.
– Не знаю. У них не было поводов. Мы были счастливы.
– Вы или они? – Бросает он хлесткую жестокую фразу, после которой переходит на снисхождение. – Будем ждать результатов экспертизы, но очевидно, что произошло массовое самоубийство. Не могу предположить, что послужило причиной… Мы посоветовались с Аиваром Робертовичем, вам будет лучше остаться сегодня на ночь у ваших соседей, пока не закончится досмотр вашей квартиры. Мы с ними поговорили, они понимают в каком вы сейчас шатком состоянии и поэтому не против.
– Но я не буду совершенно мешать следствию. Можно я лучше буду у себя дома? – прошу я, представляя вечер в компании своих чокнутых соседей.
– Нет. Это исключено. Сегодня в вашей квартире будут правоохранительные органы. Завтра вы можете вернуться домой и, если пожелаете, отправиться на работу. Так бы вам могли предоставить пару выходных дней для морального восстановления.
Мне становится понятно, что дело совсем не в досмотре квартиры. Что хотели, сотрудники полиции уже выяснили. Просто они боятся еще одного самоубийства. Та перекладина на антрисоли осталась цела, ничто не мешает мне воспользоваться ею. Но мне сейчас абсолютно все равно буду я жить или умру.
– Подождите, пожалуйста, за дверью. Нам необходимо поговорить с Аиваром Робертовичем, – говорит мне начальник. Я встаю и ухожу в коридор. Мне хочется забыться, уснуть и проснуться в объятиях Тани. Чтобы с кухни доносился запах стряпни Насти, а на соседней кровати лежал и читал книжку улыбающийся Ваня. Я бы все отдал за еще один денек с ними. Сказать все то, что не успел. Но, боюсь, мне и и его было бы мало. Я закрываю глаза и утыкаюсь лицом в ладони. Вскоре являются с досадными выпадениями лица доктор и следователь.
– Мой помощник вас подбросит до дома, – заявляет полицейский, – до свидания, Алексей Петрович. Я очень сожалею, что все так вышло. Порой мы не подвластны судьбе и нет возможности что-то изменить.
Он пожимает мне и Аивару крепко руки и удаляется.
– Пойдем те, Алексей, – хлопает меня по плечу мой сторожила. Мы движемся следом за помощником в его машину.
Всю дорогу мы едем молча. Мне это необходимо. Любая болтовня выбивает меня из нервного равновесия и я в любую секунду могу сорваться. Глаза опухли от слез и больно режутся на свету. Не помню похожих ощущений. Наверное, последние слезы я оставил в детстве. Тогда я мог плакать по любому поводу, сколько мне захочется. Это всегда помогало добиваться того, что хочу. Сейчас сколько бы я слез не проронил – все бесполезно. Мы подъезжаем к моему дому. Во дворе припаркована одна служебная машина. Значит мне действительно придется ночевать у соседей. Я и доктор покидаем автомобиль. Я в быстром темпе направляюсь к подъезду, зная, что с молчанием Аивара покончено, и сейчас он снова начнет заботливую беседу. Но он довольно тихо провожает меня до двери, продолжая смотреть вниз. Для него это совсем непривычно, похоже, трагедия его тоже глубоко затронула. Мы стучимся в соседскую дверь. Я пытаюсь рассмотреть происходящее в собственной открытой квартире, но обзор загораживают следователи. Дверь открывает женщина средних лет, немного полноватая, с кучерявыми волосами, в домашнем халатике, похожим на кухонный. Лицо у нее дружелюбное, видимо, из-за румяных щек и игривых глаз.
– Здравствуйте, а мы вас уже ждем, – выжимает она из себя радость и как можно больше добра, – сейчас ужинать садимся. Вы проходите, чувствуйте себя, как дома.
Вот уж этого мне совсем не хочется. Воспоминания о родной квартире мне впервые приносят лишь грусть и печаль. Как же так? Я за один вечер потерял семью, сейчас стою с зареванными глазами около соседки, мой доктор отдает меня, как сироту, ей на попечительство… Бред сумасшедшего!
– Спасибо, Валентина Николаевна, но я пойду, у меня еще много дел, – выходит из оцепенения Аивар Робертович.
– Хорошо тогда. Не волнуйтесь и ступайте. Мы будем очень добры к Алексею Петровичу, – она улыбается и уходит в комнату, где притаились еще два человека.
Доктор прерывает между нами молчание:
– Алексей, я не могу представить, насколько тебе плохо. Но, послушай, ты должен найти силы жить дальше. Не вини себя. Здесь ты абсолютно не при чем. Я знаю, как ты любил всех этих людей, как ты был с ними счастлив, но…
– Давайте не сейчас, – перебиваю я резко его речь, – сейчас я ничего не хочу слышать. Мне очень больно. Я хочу покоя.
Он смотрит мне прямо в глаза, а затем разворачивается решительно уходить.
– Лучше бы вы меня научили забывать, чем боролись с моей амнезией, – добавляю я напоследок.
Доктор замирает на секунду, поднимает глаза в сторону моей квартиры и тихо говорит:
– Как бы ты не хотел, такое забыть уже невозможно…
На его морщинистом лице я замечаю слезы.
