Александр Амфитеатров
Птичка Божия
– «В долгу ночь на ветке дремлет»… – не отвечая, прочитал далее бедный сын газеты и вопросительно уставился на аггелов. Сомнение пожало плечами:
– По моему, это не только не цензурно, но даже непоэтично. «В долгу ночь на ветке дремлет»… Это столько же подходит к птичке, сколько и к железнодорожному стрелочнику. И – подставив в стих стрелочника, вместо птички, – посмотри: ты в шести словах совершаешь несколько диффамаций и даже клевет. Во-первых, ты голословно обвиняешь русских стрелочников, что они по ночам, чем бы бодрствовать, как обязаны, дремлют на своих ветках, – чрез что приключаются крушения поездов. Во-вторых, подчёркивая долгу ночь, ты как бы посылаешь упрёк железнодорожным правлениям, что они морят служащих чрезмерною ночною работою и переутомляют их, что благополучному ходу поездов тоже не способствует. Требование восьмичасовой рабочей нормы, – вот что такое этот стих. А что о восьмичасовом рабочем дне «Гражданин» – то говорит, – читал!? Нет, прочь эту коварную заковыку! Напиши:
Мальчик рыбку сетью емлет…
По крайней мере, не к чему придраться!
Бедный сын газеты сделал отметку для памяти и перешёл к следующему стиху:
Солнце красное взойдёт.
– Почему же непременно «красное»? Ах, господа литераторы! всё-то вам драпо руж! Ставь «ясное»! Свету одинаково много, а эпитет глаз не режет.
– «Птичка»…
– Рыбка!
– Ну, рыбка… «Рыбка гласу Бога внемлет»…
– Это опять – поскольку духовная цензура дозволит.
– Да некогда в неё посылать.
– Ну, в таком случае ставь «друга»: «Рыбка гласу друга внемлет»… так – можно и без предварительной цензуры: есть же у неё, у рыбки, то есть, какой-нибудь друг, у анафемы.
– «Встрепенётся и поёт».
– Гм… поёт… Хорошо, если что-нибудь патриотическое – «По улице мостовой», что ли там, или «Гром победы раздавайся». А то ведь иная птичка такую песню затянет… унеси ты моё горе!
– К тому же, раз мы заменяем птичку рыбкою, – стих, всё равно, никуда не годится, – сказал Труд, – ибо, сколько то замечено учёными, рыбы, вообще, не поют.
– Ну, это могло бы сойти с рук, как licentia poetica[2]…
– Нашёл! Не надо лиценции поэтики! – радостно вскричал вдруг Трепет, – к шуту её! Нашёл, – и лучше никто не найдёт!.. Не революционно «встрепенётся и поёт», но благонамеренно «честь начальству отдаёт»…
Сомнение и Труд взглянули на него с уважением:
– Какой ты, однако, изобретательный, брат Трепет! – завистливо сказало Сомнение.
– Потрепещи-ка с моё – станешь находчивым и изобретательным! – самодовольно возразил Трепет, – нужда научит калачи есть. И так, друзья мои читайте, что удалось нам составить в целом.
Бедный сын газеты откашлялся и прочёл:
Рыбка мудрая! Ты знаешь
И заботы, и труды,
Хлопотливо оплываешь
Долгомерные пруды.
Мальчик рыбку сетью емлет,
Солнце ясное взойдёт,
Рыбка гласу друга внемлет,
Честь начальству отдаёт.
– И – баста! – сказал Трепет. Главная мысль стихотворения высказана, финальный аккорд сделан, дальше заботиться нечего: там у г. Матвеева идут длинноты и нытьё!.. «Людям скучно, людям горе», – кому в наше просвещённое время нужна эта гражданская скорбь?.. «В тёплый край, за сине море улетает до весны». Я руку на отсечение дать готов, если это не намёк на эмигрантов… Чиркай эти преступные стихи синим карандашом, о, бедный сын газеты! чиркай скорее! чиркай! чиркай! чиркай!.. Предостережение! запрещение розницы!! прекращение издания!!!
