Александр Амфитеатров
О китайцах, бурах, Льве Толстом и прочих недоумениях

– Всё это очень похоже на старое язычество, учитель.

– Да так оно и есть, дети мои. Настолько так, что вот – мы с вами думаем по Христу. что меч губительнее всего для тех, кто его изъемлет, что только не судящие несудимы будут, а нас за это уже обвинили, как тысячу восемьсот лет тому назад, в odium generis humani^[5], в намерении разрушить всякую государственность… «Жажда абсолютного добра опять приводит к торжеству зла, к гибели многих хороших и светлых начал».

– Постой, учитель! Стало быть, абсолютное добро есть начало нехорошее, тёмное? Стало быть, оно есть вред?

– Так говорит в конце XIX века христианство без Христа, а в I–III веке так рассуждала политическая мудрость языческого мира.

– Ты сказал: христианство без Христа. Зачем же они тогда сохраняют это священное наименование своей веры, зачем заучивают наизусть завет Христов, зачем повторяют, что из закона Его не прейдёт ни единой йоты?

– Затем, что они верят, что всё-таки наступят такие «грядущие тысячелетия», когда Христова правда будет царить в человечестве – чистая, без компромиссов с тремя искушениями диавола.

– Когда же настанут эти «грядущие тысячелетия»?

– Они верят, что не скоро, через «десятки веков».

– Как узнает мир об их приближении?

– Вероятно, потому, что будет увеличиваться число людей, желающих исповедовать чистого Христа, то есть абсолютное добро, и отметать компромиссы с дьяволом.

– Ты сказал: увеличиваться… Но то, что увеличивается, должно сперва начаться?

– Разумеется. Вот мы и дали поэтому себе слово жить идеалом Христа, а не житейским озлоблением.

– И вот, значит, мы снова у начала спора: как же мы начнём ряд исповедников чистого Христа, когда на первых же шагах пошли к компромиссу – оправдали войну, признали возможность добра в насилии, подстрекнули нацию против нации, и – в то время, как поля заваливаются трупами, – мы с удовольствием думаем, что есть в этом великом торжестве человеколюбия капелька и нашего мёда?

Право, большой логический курьёз: идеала Христовой этики мы не отменяем, но, кто желает начать жить по ней, того либо производим в юродивые, либо предлагаем ему отказаться от общества, как лишнему в нём человеку, и погрузиться в самодовлеющий аскетизм; либо, наконец, – если речь идёт не о случайном, обыкновенном человеке, но о таком гении, как Лев Толстой, которого сами же называем «величайшим моральным авторитетом цивилизованного мира», – негодуем на «дезертирство лучших нравственных сил с бранного поля общественного и государственного служения». Видите ли, господа: если вы находите силы эти «лучшими нравственными», а Толстого «величайшим моральным авторитетом», то вам придётся согласиться, что и сказанное дезертирство их, и поведение Л. Н. Толстого, хотя бы в том же бурском вопросе, не может быть капризом «абсолютного гуманизма». Прежде всего уже потому, что «абсолютный гуманизм» капризов в отношениях человека к человеку не допускает. А раз оно не каприз, но результат глубоко обдуманной и прочувствованной системы действий, то не резон налетать на чужую мудрость с гонением и проклятиями только потому, что она мыслит иначе, чем наша смекалка. Системы оспариваются доводами, а не разрушаются швыряемыми в них каменьями. Затем, будьте последовательны в полемическом азарте. Если Толстой обуян «ошибочностью основных методов рассуждения», если обнаружена «полная несостоятельность его морального абсолютизма», – за что же, в самом деле, вы называете его «величайшим моральным авторитетом»? Неужели за то, что он проповедовал «основную неправду», «ложные принципы», маскированное, «попустительство злу и насилию»? В том-то и дело, что нет, и вы это очень хорошо знаете. Потому что идеал-то Льва Толстого – правильный, вы все признаёте его, но «сияние вещества» держит вас за фалды на пути к этому идеалу, а Толстой свои фалды высвободил и шагает, свободный, мужественный, уверенный.