Алек Д'Асти
Госпожа Орингер
Глава 8. Орингеры
Джоз перехватила зайца поудобнее, настроилась и сделала шаг вперед. На секунду ей показалось, что она идет в лобовую атаку, но стеклянная перегородка, вид которой отравлял вояке жизнь весь последний год, дрогнула и с легким шипением скользнула в сторону. Белый коридор за ней вспыхнул дорожками огней, указывая посетительнице правильное направление движения.
Плотная белая спецроба привычно шуршала при ходьбе, штанины цеплялись друг за друга, высокий воротник натирал шею, уши, трогал тугой пучок на затылке. Спешащая Джозефинн ощущала себя маленьким хрупким снеговиком, по ошибке забредшим в теплое место и уже основательно подтаявшим.
Белые огни стремительно метнулись вправо. Едва справляясь с волнением, Джоз ускорила шаг. Мимо нее промелькнуло ярко-голубое, голографическое «Третий медотсек Полиса», следующий поворот раскрылся просторным помещением без окон. Джозефинн прищурилась – его белоснежное наполнение и встроенные лампы на покатых сводах потолков казались ослепительно яркими.
Многочисленные высокие ширмы, ровные ряды матово-белых медкапсул, этажерки со странными инструментами, много просто пустого места и воздуха, тишина…
Ближайшая к Джо ширма вспыхнула теплым золотистым светом, приглашая к себе, округлая капсула за ней дрогнула, раскрывшись сложным пышным соцветием со спящим внутри мальчиком с Феры.
Джозефинн замерла, рассматривая бледное, осунувшееся личико своего маленького подопечного, россыпь серебристых диагностических точек на его висках и шее, прислушиваясь к спокойному ровному дыханию. Вояка сунула зайца под мышку, наклонилась к мальчику, легонько пощекотала ему нежную щеку, нос, погладила мягкие вихры на темени и позвала по имени:
– Рейко, просни-и-ись. Проснись, пора вставать, Рейко-о-о. Это я, Джо.
Мальчик медленно открыл глаза, рассмотрел белый потолок над собой и непонимающе нахмурился.
Джози проговорила-пропела выученные ею заранее фразы на окраинном диалекте и вновь позвала Рейко по имени.
Маленький пациент перевел на нее взгляд и чуть слышно выдохнул:
– Жо-се-фин, – узнал.
Заметив торчащего у Джо из подмышки зайца, он воспрял духом, улыбнулся и протянул к нему руку…
* * *
Джозефинн вышла из реанимационного блока, дернула застежки на высоком вороте и в изнеможении прислонилась плечом к стене в тщетной попытке отдышаться и успокоиться.
Стена отсканировала прижавшуюся к ней человеческую особь, задумалась ненадолго и пшикнула на суровую вояку облачком нашатыря.
Джоз закашлялась, отпрянула и направилась дальше по коридору.
Проигнорировав переход в зеленый сектор, Орингер решительно свернула в сторону, пролетела через просторный круглый холл со множеством боковых выходов, хлопнула одной дверью, другой, и ворвалась в кабинет, заполненный стопками инфостекол, книг и непонятного назначения контейнеров с кудрявыми спецсимволами на матовых боках. Под потолком висели голографические изображения колотых ран, разноцветных опухолей и переломов – весьма натуралистичного вида.
Хозяин помещения, доктор Рафаэль Лихарт, высунулся из-под массивного стола, увидел вошедшую без стука Джоз и юркнул обратно, продолжив собирать в контейнер раскатившиеся по полу шарики.
Оскорбленная таким невниманием Джозефинн топнула ногой, дернулась с места, нырнула туда же, под стол, и, несдержанно рыча, инициировала беседу:
– Я его заберу, понял, ты?! Рейко! И чтоб никаких дамочек из этих идиотских детоприемников возле него не крутилось!
– Руки убрала!
– Это мой мальчик! Мой! Мой!
– Хватит орать! Опомнилась! Борх и Рита только что подписали документы об опеке над Рейко. Усыновление тебе?! Ага, разбежалась! Мамашка нашлась, гляньте! Мудрая, понимающая, с бога-а-атым жизненным опытом, героическим прошлым и славным уютным домиком в бандитском Доке.
– Я не… я…
– И не смей рыдать мне тут, возьми себя в руки! Заканчивай истерику! У ребенка впереди три недели реабилитации, плюс восстановительный спецкурс. Затем контрольные обследования каждые полгода. Завтра с утра его переводят в обычную палату. Да не реви ты! Если хочешь, я определю тебя в прикрепленную гостевую комнату – присматривай за Рейко, помогай ему, занимайся, учи, выводи на прогулки, показывай город, людей… ну не реви, а!
Джозефинн выползла из-под стола на четвереньках, встала, опираясь о стену, вновь получила в лицо облачко нашатыря, надсадно раскашлялась и закрыла лицо руками, вздрагивая – маленький снеговик скособочился и совсем поплыл.
Раф поднялся на ноги, пристроил контейнер с шариками на этажерку, обернулся к Джо, наскоро придумав утешительное: «Подбери сопли, платки вон там…» – но сказать ей ничего не успел.
Орингер вытерла нос рукавом, обожгла Рафи черным взглядом, аккуратно подсекла медика под коленки, ловко уронила в его же рабочее кресло и тут же навалилась сверху. Перегруженное кресло пискнуло, крякнуло и одним плавным движением отклонилось назад, еще плотнее зажимая господина Лихарта между спинкой и напавшей на него воякой.
Ошалевший от такой бесцеремонности Рафи беспомощно болтнул ногами в попытке освободиться из хитрого захвата, не смог и молча, но свирепо уставился на Джозефинн.
Орингер помедлила немного и для начала, приподняв подбородок, продемонстрировала Рафи свои губы, похвалив его за труды и старание:
– Все затянулось, видишь? Ни одного шрамика. У-у-умница ты мой! И новых ранок нет – я теперь вместо них ногти грызу. Тш-ш-ш…
Чуть ослабив захват, Джо зажала Лихарту рот маленькой сильной рукой, чтобы не перебивал, и хрипловато ознакомила его со своими дальнейшими планами:
– Да, все правильно. Сначала лечение. Потом мальчик какое-то время побудет у папы с мамой, освоится в стане, окрепнет, а потом, если черноглазик захочет, я заберу его к себе. И тебя я тоже заберу, золотце, если захочешь. Насовсем. В жопу всех этих бюрократов с их бумажками. В гробу я их видала, бесят. Пусть попробуют у меня в Доке покомандовать, пусть рискнут. И гавкальник-то не успеют раскрыть. А ты… ты будешь командовать, да! Еще как. Доковцы после той войнушки готовы «любимого-дорогого-драгоценного дохтура Лихарта» на руках носить – сколько ты тогда народу в своем отделении спас, откачал, зашил-перезашил? Хоть сам-то помнишь? Вот. Ты же прирожденный начальник, сечешь? Главврач. У меня в Доке госпиталь почти готов – новый, в скале на треугольном острове. Здесь, в Полисе, твои идеи, методы диагностики и лечения уже приняли, освоили – вы же с Сэмом не стали патентовать, и пусть. Справятся сами. А ты… полетели со мной, морковочка!
Рафаэль мотнул головой, сбросив руку наглой дамочки, и зло отшил ее:
– Отвали! Всю кров-ф-фь выпила! Меня пациенты ждут. Слезай!
Джози поцокала языком, затем нежно боднула упрямца в переносицу и заворковала:
– Пациенты у тебя? Ага, как же! Думаешь, я не в курсе? Мне тут нашептали, что тебе и Сэму все-таки планируют вменить административку: «В связи с инцидентом на автономном агрообъекте Феры…» – а твою лицензию уже, хм, предварительно почикали. Заблокировали твой Синий перевозчик на стоянке техслужбы, чтоб ты опять куда-нибудь не утек. Кро-о-оме того, начальство намеревается спровадить тебя в отпуск до окончания разбирательства, мол, во время несанкционированного визита к бандам был нанесен непоправимый урон экосистеме, нарушились тра-та-та… хрен пойми, какие этические нормы по отношению к местным, а с планеты вывезен потенциально опасный для цивильного общества субъект – это они про Снежин, угу. Да-а-а, рядовые сотруднички Конторы как всегда пышут служебным рвением и дебилизмом… кстати, сомневаюсь, что они хоть раз бывали на Фере. Этические нормы на Фере – бред! Пока-а-а они во всем разберутся, пока-а-а отменят дурацкие постановления, утечет мно-о-ого времени… улавливаешь направление моих мыслей? Сэм прихватил свою ненаглядную Уилму и уже усвистел на Серую, ему все эти разбирательства тоже до одного места, а вот ты-ы-ы, морковкин, чую, получишь по полной. Не надоело?
Разоблаченный Раф поиграл желваками и кое-как выдавил всезнайке Орингер:
– Это мое дело и мои проблемы. Слезай.
Джо повозилась немного, уселась на медике поудобнее и предприняла еще одну попытку:
– Знаешь, эти инъекционные датчики слежения, которые ты мне поставил – «маковые зернышки» – оказывается, совершенно гениальная штука! Я не стала их из себя вынимать или портить. Пусть будут, раз тебе так спокойнее. Но сейчас не об этом. Зевс и банды обманут тебя, а то и на куски порежут, лапушка. Ты – профи, мой дорогой, ты должен лечить, а не по лесам-болотам скакать, для этого есть специально обученные люди. Хм, у меня на Фере, к примеру, несколько таких юрких человечков имеется, и парочка наемников. Сейчас они общаются с местными, рыскают по секторам и помечают «зернышками» всех нуждающихся в медпомощи людей, это же так просто – ну кольнуло, укусил комарик за плечо, обычное дело. Забирать твоих будущих пациентов будут уже другие мои люди, тоже скрытно, на особых транспортниках. И никакой купли-продажи. Ни в коем случае. Исключительно «спасение утопающих», остро нуждающихся в лечении больнушечек, типа «Это наш гражданский долг!», и ты такой посреди этой канители, весь в белом. Серая планета намного ближе Полиса. Даже самые слабые доходяги с Феры выдержат перелет. Мой Док огромный, а будет еще больше. Это теперь промышленный город, а не какая-то грязная сточная канава! Мы выплавляем лучший в Содружестве металл, льем самую крутую броню и ремонтники у нас не хуже, чем в Полисе. Даже хапуга Эбигейл признала это и уже по-тихому строит ангары у меня в пригороде, пока никто из конкурентов не прочухал. Рафичка, ну не упрямься, дорогой, подумай. Не знаю, сколько на это понадобится времени, но я буду ждать ответа. Поду-у-умай, прошу тебя…
Раф подумал, сделал кое-какие свои умозаключения и с подозрением уставился на притихшую Джоз: «Она назвала меня Рафичкой? Что это с ней? Смурная какая-то. Зайцев шьет, плачет, скачет вокруг мальчишки, потом снова плачет или верещит. И Борх недавно жаловался – швырнула в нерадивых подчиненных настольной лампой, орала на весь Док, а потом полдня цветущие кусты рядом с домом нюхала. Хм… Сколько прошло с той нашей ночи? Рановато, хотя… четыре? Пять недель? Так-так-та-а-ак».
Рафаэль обхватил Джо за талию, прижал к себе, поднялся с кресла, осторожно пересадил вояку с себя на стол и вынул из нагрудного кармана короткий черный стек с округлыми кончиками – экспресс-тест на беременность.
Увидев хитрое устройство, Джозефинн поморщилась, нервно почесала шею и проскрипела:
– Вряд ли. Хотя… я сама еще не… не проверяла. Мало ли, может, просто… – не договорив, она протянула медику руку, тут же ощутив легкое покалывание на пальцах.
Раф сжал в ладони размеренно щелкающий тест, выждал положенное время, встряхнул, посмотрел сам и молча показал Джози – короткий стек сделался похожим на упитанную зеленую гусеничку. Матовую, гладкую, нежно мерцающую. Положительную.
Джо сглотнула и еще более нервно почесала шею. Рафаэль аккуратно уложил гусеничку обратно к себе в нагрудный, за бока стащил маленькую вояку со стола, обнял и поцеловал ее так, что Джозефинн забыла про скособоченного снеговика и про «мы слишком разные», зато вспомнила, как ей было хорошо с ним тогда. И как она пела ему в ванной, и негромко мурлыкала после на кухне, пока он варил ей на молоке какой-то сложносочиненный чай, и снова пела для него, вернувшись в постель… и как отчаянно фальшивила, задыхаясь, не в силах вспомнить окончание куплета, выстанывая взамен его имя. И какой глупостью показалась та ссора, едва она, взбешенная, выскочила из его дома, не желая слушать, отталкивая… а нужно было остаться. Остаться с ним, сделать, сказать, признаться, пусть и ослабив себя этим, и возможно даже растеряв себя вместе с надеждой на такое правильное «мы».
И сейчас ей нужно было оторваться от него и сказать, наконец. Победить. Или проиграть, отпрянуть, сливаясь с белыми нашатырными стенами, заболеть, истончиться, отказаться от дальнейших попыток после его возможной фразы: «Хм, надо подумать…» – в ответ. Ей нужно было набраться смелости. Не трусить. Смочь. Сказать.
Джо прижалась щекой к его щеке, ослабила объятия, чтобы сразу отпустить, если потребуется, и прошептала Рафи на ухо:
– Я тебя люблю.
Рафаэль вздрогнул, уставился на нее во все глаза и торопливо ответил:
– Очень давно! – тут же понял, что не сказал вслух самого главного, лишь подумал об этом, и еще сильнее заторопился. – Я очень давно тебя люблю! Давно. Очень. Люблю тебя. Я полечу с тобой в Док. Только… Джо, я… я зануда! И у меня работа. Все время работа. Иногда я буду мотаться в Полис, задерживаться, упахиваться, психовать… и командовать этими твоими доковчанами тоже буду. Орать и требовать, чтоб как в операционной – чистота, порядок, дисциплина и музычка приятная, фоном. Мы с тобой сегодня поженимся, да… нет, сейчас! Прямо сейчас! Пошли!
Джо попыталась хоть как-то образумить горящего энтузиазмом медика:
– Раф! Подожди, куда?! Я же в спецробе!
– И что? Нормально! Она ведь белая и вполне себе…
– Нет! Нужно платье и цветы. Я хочу цветы, понимаешь?
– Хорошо, хорошо! Ох, голова кругом, о чем это я?.. Вспомнил! Жениться, срочно! Пойдем, птичка, давай, шевели своей красивой попкой. Пти-и-ичка моя… как ты там говорила? «Где тут у тебя крова-а-ать… я дальше гостиной еще не за-ле-та-ла!» Нашла кровать? Залете… ну не обижайся, Джозик! Хм, значит цветы. Кстати, а какие ты любишь? Пионы? Ромашки? Ирисы? Фиалки? Астры? Хризантемы? Давай, я записываю… так, взять полкуста цветущей жимолости… неплохо, добавить молодые побеги можжевельника… найдем, не вопрос, белые тюльпаны с маленькими плотными бутонами… а может, зеленого лучку еще, а? Для аромата? Все, все, не фырчи, записываю дальше, диктуй…
* * *
В густой, спокойной, уютной темноте опять кто-то затопал.
Сэми открыл глаза, послушал немного: «Толстый бродит по коридору. Инспектирует территорию», – и тяжко вздохнул.
Уснуть так и не получилось. Даже здесь – в любимом, спокойном, теплом родительском доме. Мысли и воспоминания метались в голове упругими шариками, не давая покоя…
Удушающее чувство собственной беспомощности, страх потерять, про́пасть волнений, белые коридоры медцентра, гладкие матовые стены, стеклянная перегородка, синяя медкапсула, погруженная в беспамятство Уилма – тонкая, хрупкая, будто полупрозрачная шелковая лента, мгновения, часы, дни, месяцы… победа, выписка, рекомендации медиков: «Прохладный климат, без резких перепадов температур, прогулки, положительные эмоции…», бесшумные лифты, тяжелое предгрозовое небо над огромным пестрым Полисом, подрагивающий в предвкушении полета Штурм, Уил в соседнем кресле – отрешенная, очень задумчивая – все та же полупрозрачная шелковая лента, но живая, спасенная.
Сэмиэлль рывком сел на кровати и схватился за голову.
Лента, лента, лента… улыбка, смешливые искорки в ее темно-карих глазах, взлохмативший волосы теплый ветер, золотой фест, хлопки фейерверков, оборванная на середине фраза, в мгновение остекленевший взгляд, озарившееся золотыми цветами небо, неожиданно тяжелое тело на руках, белое лицо, едва заметное биение тонкой жилки, растерянная Джо в переливающемся радугой коротком платьице, острый нос прибывшего на вызов белого транспортника, медцентр, инфопластины с результатами диагностики, словно окаменевший Рафи… лента, лента, лента.
Сэм прошипел себе под нос парочку изощренных ругательств, вскочил на ноги, одернул майку, сунул руки в карманы просторных штанов и прошелся по комнате туда-сюда, посматривая в высокое окно.
Семейство, утомленное долгим, насыщенным событиями днем уже давно разбрелось по комнатам и угомонилось.
Черное беззвездное небо захватило седоватые пустоши, утопив горизонт в чернильной темноте. Где-то неподалеку, в зарослях терновника, запела одинокая цикада… в коридоре снова раздались топот, пофыркивание, а потом и тонкое поскрипывание петель.
Сэмиэлль прислушался, раздраженно чертыхнулся: «Толстый, чтоб его! Полез все-таки!» – и выглянул в коридор.
Дверь в спальню Уилмы была приоткрыта – пол и стену напротив рассекла тонкая полоска желтого света.
Сэм нахмурился: «За хвост выволоку!» – приблизился к желтой полосе и заглянул в комнату.
Толстого внутри не оказалось.
Небольшой торшер наполнял комнату теплым светом, многократно отражаясь в оконных стеклах. Белоснежное одеяло громоздилось на кровати покинутой грустной кучкой. Устроившаяся в кресле Уилма отвлеклась от книги, улыбнулась Сэму, неловко пригладила подол своего простого домашнего платья, заправила за ухо выбившуюся из пучка прядку…
Сэми вздохнул: «Засада…» – но все же подошел к ней, присел на подлокотник кресла и забормотал:
– Извини, что без стука. Думал, Толстый опять к тебе жмется, мешает и слюнявится. И днем… мои совсем затискали тебя при встрече, исцеловали всю – они очень переживали за тебя, прости, если… хм, тебе не спится?..
Уил отложила книгу, глянула на Сэма загадочно и ответила ему:
– Да. Не спится. Очень не хватает тебя. Вернее твоего голоса рядом. Привыкла… там, в капсуле.
Ночная цикада прибавила громкости. Ветер зашуршал по оврагам и кустам, стукнул оконными створками, приподнял тонкую занавеску.
Сэм напряженно уставился на Уилму.. Она не отвела взгляда. Сэмиэлль нахмурился, сипловато отмечая:
– Ты была без сознания. Я думал… думал, что ты не слышишь меня и…
– Думал, что не слышу? – усмехнулась Уилма, вытянула ноги, зачем-то рассмотрела свои полосатые носки и снова перевела взгляд на Орингера. – А зачем же тогда говорил со мной? Постоянно. Я ведь всего лишь твоя секретарша, или нет? Хм, видимо, нет. Ты постоянно мне что-то рассказывал, читал, нашептывал, просил, звал, не отпускал… признавался в любви.
– Вилли… – Сэми смешался под ее неподвижным взглядом.
– Даже стихи! – удивленно приподняла брови Уилма, вспоминая. – Стихи! Я и предположить не могла! Мой угрюмый шеф и стихи! Стихи и занудный, вечно бухтящий что-то себе под нос гений от архитектуры.
– Уил… – Сэми тяжко вздохнул. – Я понимаю, как это все сейчас выглядит. Все эти сплетни о нас, что мусолят на Лисьей, здесь и в Полисе… ты ничего не должна мне и ничем не обязана, ты…
– По четыре века проходит за день, – почти шепотом процитировала Уилма, снова рассматривая носки. – И черно, как в гулкой печной трубе…
– Уил… Вилли…
– Ходишь, как слепой, не считая ссадин. И не знаешь, как… позвонить тебе4.
– Уил, ты ничем не обязана. Мне было нужно, чтоб ты жила. Мне было нужно.
Уилма кивнула, встала с места – Сэм тут же вскочил, придерживая ее под локоть – и направилась к окну. Щелкнув задвижками, она открыла створки шире, вдохнула прохладного, будто сладкого ночного воздуха, повернулась к взволнованному Сэмиэллю и продолжила:
– Ужасно, ужасно. Работать с тобой было ужасно. Я пришла к тебе на собеседование и осталась, а потом очень долго обижалась на себя – зачем? Почему осталась? Первые полгода я места не находила, а потом так привыкла ходить подранком. Подбирала за тобой изрисованные какими-то необыкновенными орнаментами листочки, картонки с сине-белыми схемами мостов и переходов, инфостекла с заметками, смотрела тебе в спину, все думала – ну надо же! Бывают же… такие. Такой. Нельзя таким быть, Сэм! Талантливым, красивым, цельным, нельзя! И семейство у тебя, как назло, оказалось совсем не заносчивым, как некоторые высокородные господа, а очень теплым и приветливым. Ужасно. Поэтому я не позволяла себе вольностей. Была просто коллегой. Профи. Потому что, ты… как битва, понимаешь? Ты, как сражение, как война. И я думала, я была уверена, что живой мне не выбраться. После, когда тебе наскучит незамысловатая интрижка – «чрезвычайно породистый шеф и его хлипкая неказистая секретарша», потом… Я даже не думала о том, что этого потом вообще может не быть, что я могу вдруг оказаться в вязкой черноте, не чувствуя тела, рук и ног. Идиотка. Там ничего не было, ни-че-го. Только чернота и твой голос. Вот тебе и… сражение.
Последние слова дались Уилме с трудом – Сэм подошел совсем близко, околдовывая ее взглядом, будто заслоняя плечистым силуэтом всю комнату, запирая Уил между собой и черными ночными пустошами, уже не придерживая ее за локоть, а привлекая к себе, сильно обнимая, так, что ей стало спокойно и тревожно одновременно, тепло, почти жарко и очень голодно. До мгновений, часов, дней, месяцев жизни рядом с ним. До его запаха, мягких прикосновений и осторожных, но совершенно умопомрачительных поцелуев, обжигающих шею, чувствительную кожу за ухом, висок, скулу, щеку, губы…
Орингер осмотрел прильнувшую к нему, разнежившуюся Уилму, довел ее до кровать, уложил, примостился рядом, соорудив вокруг них уютное одеяльное гнездо и пробурчал:
– Я сегодня тут буду. И вообще. Все время. Всегда буду с тобой.
– Всегда? – прыснула Уилма, заранее уточняя. – Меня повысили? С сохранением прежнего оклада, господин архитектор, или я могу рассчитывать еще и на премиальные время от времени?
– Шали-и-ишь… – замурлыкал Сэм и еще теснее прижался к Уилме, легко поглаживая ее под одеялом. – Премиальные будут, чуть позже. Натурой, если вы не станете возражать, многоуважаемая профи.
Многоуважаемая профи не стала возражать – уже в полудреме сняла заколку, распуская волосы, и закрыла глаза. Темнота больше не была вязкой, не пугала ее. Темнота была тихой, теплой и упоительно пахла любимым человеком.
Сэм тихо щелкнул пальцами – погасил торшер и замер, беспокойно прислушиваясь к ровному дыханию Уил.
В коридоре опять заскреблось и затопало. Дверь дрогнула, впуская в комнату носатый серебристый шарик с хвостом – Толстый закончил патрулирование и вернулся к гостье, остро нуждающейся в его присмотре и обогреве.
Сэми раздраженно зашикал на него, покосился на уснувшую Уилму, беззвучно проартикулировал наглому лису: «Пшелвон!» – но в ответ получил лишь тихое презрительное пофыркивание.
Толстый удивительно плавным для такой комплекции движением перетек с пола на кровать, распластался в ногах у Уилмы, положил голову ей на колено и умиротворенно засопел.
Орингер сдался, оставив его в покое, подумал: «Уснуть, наверно, все равно не получится…» – и отключился.
* * *
Норманн дернулся, вскочил и тут же зашипел от боли – уснуть в кресле было не самой удачной затеей. Левые рука и плечо онемели, шея была будто в колючем ошейнике. Вокруг громоздились ровные ряды контейнеров и пара куч бардака, собственноручно сооруженного молодым агротехником накануне.
Ночная мгла уже поредела. Белые коробки и мешки казались серо-голубыми в неясном предутреннем свете. Ужасно хотелось пить, есть, умыться, еще поспать и… но в боковом окне мигнуло что-то ярко-синее. Норманн пригляделся, резко вздохнул, метнулся в сторону, схватив со стола короткий темный прут, толкнул дверь и стремительно выбежал на улицу.
Укутанная в светлый плед Снежин стояла посреди сизоватых, чуть туманных пустошей. Прямо перед ней висел крупный черный зонд, поблескивая синими огнями.
Норманн на бегу отметил: «Боевой! Опасный! Чей?!» – перемахнул через низкую изгородь – темный прут выпустил изогнутое матово-белое, будто костяное лезвие – добежал, заслонил Снежку собой и с рычанием взмахнул своим оружием.
Зонд с трудом увернулся от умелого свистящего выпада. Снежа ойкнула, залопотав что-то на диалекте. Норманн крутанул прут вокруг запястья, приготовился ко второму заходу, но зонд опустился ниже, защелкал, включая динамик, узнаваемо хмыкнул и насмешливо протянул задорным молодым голосом:
– Ка-а-ак тебя корячит, Орингер, просто жесть! Хвост трубой, прям офигеть. Даже я впечатлился, а уж твоя очарова-а-ательная девушка еще больше. Прошу прощения, милая леди. Как вас звать-величать-то?
– Снежин, – прыснула Снежа и придержала набычившегося Норманна за плечо. – Не надо так, Мэни, все хорошо, правда! Не волнуйся.
– Краса-а-авица, – подначил Орингера черный кругляш. – Тихо, тихо, не кипишуй. Узнал меня, да?
– Рыжий патрульный! Маркус.
– Угу, – подтвердил зонд и попросил. – Слушай, дело есть. Элис еще спит, окно у нее закрыто. Можешь передать ей вот это?
Зонд опустился ниже и дрогнул, раскрываясь сияющим черно-синим соцветием.
Снежин восхищенно выдохнула, осторожно потрогала один из матовых лепестков, ойкнула от выскочившего ей навстречу тонкого усика, а потом засмеялась, поглаживая его округлый кончик. Норманн достал из теплого нутра курьера записку с размашистой надписью «Элис» и искусно свернутую из красной бумаги фигурку лисички – подарок.
Зонд с легким похрустыванием вновь свернулся в шарик, немного покрутился вокруг своей оси и негромко спросил:
– Передашь?
– На столике у кровати оставлю, – пробурчал Норманн, вспомнил кое-что и с хитрой улыбкой покосился на синие огоньки. – Ка-а-ак тебя корячит, жесть! Даже я впечатлился. Хвост трубо-о-ой…
Снежин звонко расхохоталась, обнимая Норманна со спины. Его прут щелкнул, заглатывая костяное лезвие. Зонд-Маркус мечтательно повздыхал, поугукал, отсалютовал снопом синих искр и рванулся вверх, почти мгновенно исчезая из вида.
Восходящее солнце подсвечивало пустоши золотом, многократно отражаясь в высоких окнах большого дома. Норманн покачал головой, с укоризной глянул на веселую Снежу и заворчал на нее:
– Зачем из дома одна вышла? Опять, что ли, депрессовала? Хотела уйти? Куда глаза глядят?
– Не-а, – смешливо наморщила нос белянка, обошла Орингера, кокетливо поглядывая на него и заявила. – Зря ты это все, Мэни! Зря! Я ведь теперь прилипну к тебе, ой-нэ-э-э… смертельно!
– Намертво, – со смешком поправил Норманн, взял ее за руку и потянул к родительскому дому. – Смотри, окна уже горят – мама всегда просыпается очень рано. Пойдем, попросим у нее чего-нибудь пожевать. Заодно Элис отнесем приветик от ее дрессированного рыжего пуделя. Папа, наверное, еще спит. Он на Эбигейл какого-то офигительного юриста хочет натравить, самого злого в Содружестве. Ему Фокс с Эрнестиной посоветовали. Мол, каждому кусту моих белых пионов будет присвоен какой-то там номер, типа идентификатор, отдельный документ на каждый цветочек, прикинь? А потом акт приемки-передачи… на четыре тысячи корней! По описи, все дела. Круть! А Эбигейл еще и черных столько же хочет. Возможно, у меня получится вывести такие соцветия. Хм, одна половина пустошей будет белоснежной, как снег, другая – чёрной, будто дегтем облили…
– Ай, Мэни, нельзя топливом! Нельзя!
– Тш-ш-ш, я про цветы, Беляшик, успокойся. Ты только больше не депрессуй и не сматывайся, куда глаза глядят.
– Ох, Мэни… мои глаза теперь глядят только на тебя. Только на тебя.
– Беля-а-ашик, иди сюда. Сейчас я хорошенько тебе расцелую, а потом дальше пойдем. Сейчас, сейчас, еще минутку. Еще. И еще чуть-чуть… и еще… посмотри на меня. Все будет хорошо. Веришь?..
