bannerbannerbanner
Цена вопроса (сборник)

Альбина Нурисламова
Цена вопроса (сборник)

Полная версия

Когда Колька уже всерьёз решил, что жизнь кончена, в замке заскрежетал ключ. Дядя Валера оценил масштабы бедствия, задал сражённому отчаянием мальчику пару вопросов, снова куда-то ушёл, и его долго не было. Вернувшись, положил на стол толстую пачку цветного картона.

– Не было белой бумаги, – пояснил дядя Валера. – Но ничего, не расстраивайся. Будем делать цветик-семицветик. Зато, это самое, красить не придётся.

Он по-прежнему к месту и не к месту вставлял свою нелепую приговорку, но Кольке больше не хотелось называть его «Это-Самое». Даже про себя.

Они принялись за работу. Колька то и дело клевал носом, и дядя Валера отправил его спать. Проснувшись утром, мальчик обнаружил, что тот уже уехал. На столе лежал красивый цветок с аккуратными, по линеечке, вопросами на ярких лепестках.

Веру Береславовну выписали за неделю до Нового года. К её возвращению домой мама с Колькой нарядили большую искусственную ёлку – пушистую и очень похожую на настоящую. Развесили по комнатам разноцветные гирлянды, на окна наклеили снежинки и звёздочки.

Украшения и ёлку Колька и дядя Валера покупали в огромном супермаркете. Полная пожилая кассирша спросила:

– Что это у вас всё в двойном экземпляре?

– Так нам, это самое, две квартиры надо украсить!

А Колька прибавил:

– Нашу и бабушкину.

– Подарки Дед Мороз сразу под обе ёлки складывать будет? – Кассирша улыбнулась, и на щеках у неё появились ямочки.

– Деда Мороза не бывает! – строго ответил Колька.

Ответить ответил, а сам потом подумал: наверное, он всё-таки существует. Ведь кто-то же исполнил его самое главное желание.

Утро Савельева

В будние дни утро Савельева начиналось с журчания электронного будильника, поставленного на шесть тридцать.

Жена просыпалась моментально, распахивала глаза, как заводная кукла, и пару мгновений смотрела прямо перед собой, сосредотачиваясь. После этого вскакивала и устремлялась в новый день, больше уже ни на секунду не замедляя темпа. Делала гимнастику, спешила в душ и через полчаса выходила оттуда причёсанная, со свежим макияжем. Подходила к кровати, на которой Савельев делал вид, что спал, и говорила:

– Вставать пора.

Он громко, со стоном зевал, хотя сна давно ни в одном глазу, и садился в кровати, стараясь одновременно попасть руками в рукава халата, а ногами в тапочки. Кровать скрипела, Савельев хрустел суставами. Потом вставал, раздвигал шторы, впуская в спальню утренний свет, и брёл умываться.

В ванной было влажно и пахло Юлиной парфюмерией. Савельев захлопывал за собой дверь, и каждый раз ловил себя на мысли, как ему не хочется выбираться наружу из этой тёплой ароматной берлоги.

Когда он, наконец, попадал на кухню, его уже ждал завтрак. Всегда один и тот же набор: кофе со сливками, бутерброд с сыром и овсяная каша. Аппетита не было, но Савельев послушно жевал и прихлёбывал.

Жена к тому моменту обычно одевалась в прихожей, чтобы выйти из дому без двадцати восемь и прибыть на работу к половине девятого. Она никогда никуда не опаздывала, потому что пунктуальность, по её мнению, – главный критерий, отличающий приличного человека от неблагополучного. Помимо этого, приличные люди не повышают голоса, не берут в долг и не выпивают больше двух бокалов вина за вечер.

Иногда Савельеву страшно хотелось заорать, напиться в дымину и взять в кредит миллион. А ещё – спросить, стал ли её утренний поминутно расписанный ритуал результатом долгих тренировок с секундомером в руке? Или она родилась такой – раз и навсегда знающей чего хочет, что правильно, а что глупо и нерационально?

– Савельев, я ушла! – сообщала жена и исчезала за дверью.

Она ни разу не дождалась ответной реплики, и он всякий раз недоумевал: зачем тогда вообще произносить эту фразу? Может, она предполагала, что может не вернуться, и предупреждала на этот случай?

Юля уходила и Савельев испытывал облегчение. Время, когда его по этому поводу мучили угрызения совести, давно прошло. Те несколько минут, которые он проводил утром в одиночестве, помогали перетерпеть весь оставшийся день. Так что это был вопрос выживания.

Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Савельев прихватил чашку с недопитым кофе и направился в гостиную, собираясь устроиться в любимом кресле возле окна. В этот момент откуда-то сбоку прозвучало:

– Жалко мне тебя.

Савельев замер в нелепой позе, стоя на полусогнутых и отклячив зад. Перевёл дыхание, повернулся и увидел забавного старикана размером с чашку, похожего на персонажа русских народных сказок. Дедок сидел на книжной полке и смотрел на Савельева круглыми насмешливыми глазками.

– Чего над креслом-то навис? Садись, не стесняйся, – разрешил он.

– Господи, – проговорил Савельев. Но сел, даже кофе не расплескал.

«Мне нужно к врачу, – подумал он. – Вероятно, что-то с мозгом».

– Ты сам врач, – напомнил гость. – Хотя и недоделанный.

– Кто ты такой? – спросил Савельев. – Откуда?

– Домовой, кто ж ещё. Из старого дома на Плодовой сюда переехал. В коробке из-под шляпы.

– Домовых не бывает.

– Ой, я тебя умоляю! – Дед поёрзал и посучил ногами. – Ладно, мне тут особо некогда… Я чего показался-то. Смотрел-смотрел – не выдержал. Жалко, говорю, тебя: день-то сегодня – критический!

Савельев хмыкнул и хотел сказать, что такие, если верить телерекламе, бывают только у женщин, но дедок его опередил.

– Тьфу, дурак! Знаю я, чего ты лыбишься! Тебе про жизнь говорят, а не про прокладки срамные.

Ситуация была абсурдной, но Савельев незаметно для себя перестал замечать это и втянулся в разговор.

– И что такое с ней – с моей жизнью?

– Здоровый мужик, жена – здоровая баба, а детей нету! Почему?

– Просто мы не готовы…

– Могли бы и приготовиться за пятнадцать-то лет! – съязвил старик. – Себе хоть не ври: не твоя она по правде жена. Потому и семя у тебя пустое.

«Что ты мелешь! Не моя! А чья, интересно?» – собрался возмутиться Савельев, но не стал. Убеждать плод больного воображения, что у него счастливый брак, было просто смешно.

Старик качнул соломенной шляпой и покатил дальше:

– То-то. Думаешь, больно ты жёнке своей нужен? Она уж скоро год как хахаля завела! Знаешь, кем тебя считает? Макарониной разваренной! – дед хихикнул, но тут же скроил серьёзную мину и выставил перед собой крошечные ладошки. – Успокойся, не в этом смысле, а в том, что ты скучный. Квёлый. Куража в тебе нету. А для Лиды…

Затрещал сотовый, и Савельев метнулся в прихожую, радуясь возможности прервать разговор. Звонили из университета.

– Сергей Палыч? Вас уже пятнадцать минут студенты ждут! – прогудела методист Вера Максимовна, которую за глаза называли Трубой. – Когда появитесь?

– Который час? – растерялся Савельев. Он был уверен, что нет и восьми.

– Почти девять. Да что с вами такое? Вам плохо? – взволновалась Труба. У Савельева было слабое сердце, и в университете об этом знали.

– Я… да, неважно себя чувствую. Решил прилечь и заснул.

Савельев бормотал извинения, Вера Максимовна, сменившая гнев на милость, уговаривала его отлежаться. После двухминутного пинг-понга решили, что он придёт ко второй паре.

Когда вернулся в комнату, старика уже не было. Или, скорее, быть не могло. «Видимо, я и вправду задремал», – подумал Савельев. Он виртуозно владел умением находить удобные объяснения самым труднообъяснимым вещам. Помотал головой, как собака, выбравшаяся из воды, сунул чашку в раковину, оделся и вышел из квартиры.

Занятия обычно заканчивались около трёх, но он не спешил домой: листал журналы, водил ручкой по бумаге, сплетничал с коллегами, именуя всё это «подготовкой на завтра». На самом деле Савельев давно ни к чему не готовился. Тексты лекций и планы семинаров были написаны им много лет назад и почти не претерпевали изменений. Можно было посидеть в библиотеке, разнообразить материал, обновить методику, но – зачем? Студентам всё равно, что забывать. У них полно дел куда увлекательнее истории медицины.

Повторять одно и то же год за годом было невыносимо, но поиск новых сведений стал бы не менее унылым занятием. Трудно признавать такое в сорок с лишним, но он понимал, что выбрал не ту профессию. Поначалу осознание этого факта пугало, потом сделалось привычным.

Медицина его никогда не интересовала: он боялся крови, был брезглив и ненавидел биологию. Однако родители были врачами, и он безропотно поплёлся вслед за ними, окончил университет, защитил кандидатскую. Медициной занимался, но врачом так и не стал: ушёл, как всем с гордостью говорила мать, в науку.

Ушёл и заблудился, так и не найдя в ней своего пути.

Сегодня Савельеву было не просто скучно – мучительно находиться в университете. Стены надвигались на него, сжимали и выдавливали наружу, как пасту из тюбика. Он кое-как провёл семинар и прочёл две лекции, не понимая смысла собственных слов, не делая замечаний болтунам, не обращая внимания на студентов, уткнувшихся в экраны новомодных телефонов.

Дома он залпом выпил два стакана воды и позвонил матери. С тех пор, как умер отец, он говорил с нею каждый день: дежурно справлялся о здоровье, выслушивал подробный отчёт о настроении, бессоннице, дурных снах и неуместных замечаниях заклятой подруги Нонны Борисовны. Прижимая трубку к уху, слушал и не слышал. Мамин голос, с годами истончившийся, как и вся её фигура, шея, волосы, произносил слова, которые казались Савельеву иностранными.

– Мам, – тихо позвал он, – мне кажется, со мной что-то происходит. Всё как-то… неправильно.

Мать замолчала. Подумала минутку и строго произнесла:

– Сергей, в чём дело? Ты нездоров?

– Совершенно здоров, мама, я говорю о другом! Понимаешь, вспомнил Лиду и…

– Не понимаю и понимать не хочу! – отрубила мать. – У тебя типичный возрастной кризис. Такое бывает у всех мужчин. Надеюсь, ты не связался с какой-нибудь молоденькой свистушкой?

 

– Конечно, нет, – поморщился Савельев.

Чёрт его дёрнул за язык: зачем было начинать этот разговор?

– Вот и хорошо. У тебя чудесная жена. Дом – полная чаша!

– И чем же она наполнена, эта чаша?.. Извини, у меня сотовый. Позже перезвоню, – сказал он и повесил трубку, не дожидаясь, что она ответит.

Лида – вот с кем ему хотелось поговорить, кого необходимо было увидеть. Но невозможно.

Савельев пошёл в спальню и лёг на кровать.

Он познакомился с Лидой, когда ему было двадцать шесть, и все вокруг считали его подающим надежды. То, что он их обманул, выяснится ещё не скоро.

Она приехала из глубинки, не поступила и устроилась лаборанткой на кафедру.

– Дешёвое кино! – кривилась мама. – Взгляни на неё! Простушка, провинциалка. Такой брак хорош в книгах, а в жизни смешон. Вскоре ты поймёшь, как ошибся. Тебе будет скучно с ней, ты станешь тяготиться её привычками, раздражаться, но будет поздно! И потом, ты уверен, что она любит именно тебя, а не твою прописку и возможности?

Савельев возмущался, хлопал дверями, а сам потихоньку начинал сомневаться. Вдруг мать права, и Лида просто хочет выгодно выйти замуж?

На пятидесятилетие отца, куда Савельев пришёл с Лидой, мама пригласила свою приятельницу и её дочь Юнону.

Юнона Ильинична Шварцман – так на самом деле звали будущую жену Савельева. Выйдя за него замуж, она сменила не только фамилию, но и имя. Отчество, правда, оставила.

Мать хотела дать сыну возможность сравнить – и трюк удался. Молчаливая, не слишком хорошо одетая Лида потерялась и поблекла на фоне соперницы.

Сейчас, спустя много лет, Юля казалась ему похожей на блестящую ёлочную игрушку, красота которой греет сердце только раз в году. А после – кому захочется доставать её из картонной коробки? Но в тот вечер Савельев был ослеплён и очарован.

Лида ушла из его дома и из его жизни тихо, никем не замеченная. Уволилась и исчезла. Он не бросился её догонять, не искал встречи. Новый роман захватил, закружил его и вскоре вышвырнул на берег супружеской жизни – растерянного, очумевшего, но, впрочем, уже сознававшего, какого дурака свалял.

Четыре года назад Савельев встретил свою первую любовь на конференции в Смоленске. Только она была уже не просто Лида, а Лидия Семёновна Гладилова, известный невролог, замужняя дама и мать двоих детей – об этом Савельев узнал позже, вечером, когда они отправились в ресторан. Лида давно простила его, а он сидел и каждой клеткой ощущал своё ничтожество. Пил больше обычного, рассказывал пошлые анекдоты, над которыми сам же и хохотал, то и дело принимался вспоминать вызывающие неловкость подробности их свиданий, а закончил тем, что попытался поцеловать её прямо за столиком. Лида молча стряхнула его руки, встала и ушла.

В комнате быстро темнело. Савельев лежал и думал, что Лида была единственной, кого он по-настоящему любил. «Интересно, почему о самых искренних чувствах мы обычно говорим так пафосно и безвкусно?» Но при этом никого и никогда не обидел сильнее, чем её.

Юля вернулась домой в седьмом часу. Заглянула в комнату, осведомилась, почему он в постели и готовить ли на него ужин. Вместо ответа он спросил:

– У тебя что, любовник есть?

Хотя прежде следовало бы спросить себя: «Меня это хоть немного задевает?» Ответ оказался бы отрицательным.

Сам он постоянно изменял жене. Интрижки были мимолётными и безликими, ничего не стоящими и не оставляющими шрамов на сердце. Любовницы Савельева были похожи друг на друга и на Юлю: ухоженные, прагматичные, остроумные, знающие цену и себе, и Савельеву, и их отношениям.

– С чего ты взял? – слова прозвучали вяло, будто Юле было лень оправдываться.

– Ни с чего. Забудь, – он повернулся на другой бок.

Ему тоже было лень выводить жену на чистую воду, устраивать сцену, да и вообще говорить.

Юля недолго постояла на пороге, вышла и закрыла за собой дверь. Спустя некоторое время до него донеслись звуки заставки популярного ток-шоу, которое жена смотрела каждый вечер, не пропуская ни одного выпуска. Савельев представил, как герои сейчас начнут трясти на публике исподним, ведущий – натужно им сочувствовать, а зрители в студии и эксперты – выпрыгивать из кожи, лишь бы подольше задержаться на экране, и ему стало совсем тошно.

Он накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Вскоре заснул, и ему приснилась Лида. На ладони у неё сидел домовой и болтал ножками, обутыми в лапти.

Следующее утро для Савельева не наступило.

В день похорон вдова, наряженная в элегантное тёмное платье, аккуратно промокала в меру покрасневшие глаза платочком, прижимала к груди руки и печально произносила на выдохе, что Бог всегда забирает самых лучших.

Цена вопроса

25 марта. Письмо.

«Я люблю тебя. Эта любовь живёт во мне раковой опухолью. Она пустила метастазы во все органы, и делать операцию поздно. Не поможет. Я смирилась и живу, сколько смогу.

Всё, что было в моей жизни до тебя – неправда. Всё, что будет после – неважно. Прекрасно знаю, что рассчитывать мне не на что, и встретились мы зря. Вернее, это я тебя встретила, а ты меня никогда не встречал.

Ты и сейчас не знаешь, что я есть на свете. Да не где-нибудь на краю мира, а этажом ниже. Мы видимся каждый день, но ты не замечаешь меня. Смотришь вскользь и мимо.

Тебя трудно в этом винить: любоваться абсолютно не на что. Унылая, длинная и скучная, как цапля на болоте, девица. Сидит себе и сидит, стучит по клавиатуре, на звонки отвечает:

– Компания «Грант», добрый день. С кем вас соединить? – делает вид, что работает. А может и правда, работает – какая разница…

Много раз по телефону я слышала по-хозяйски небрежное:

– Девочки, это Елена Вадимовна. С Сергеем Борисовичем соедините.

Твоя жена. Небожительница. Интересно, она понимает, какое это счастье – встречать тебя с работы, готовить еду, стирать твои рубашки? Слышать твой голос, сколько захочется, обнимать, садиться тебе на колени, смеяться твоим шуткам, смотреть телевизор, засыпать и просыпаться, чувствуя твоё тепло, смотреть глаза в глаза, ссориться по пустякам, а потом мириться…

В последнее время тебе часто звонит Эмма. Однажды так вышло, что я случайно подслушала ваш разговор. Извини, но твоя любовница – пошлая женщина. Она жеманно тянет слова, многозначительно дышит, томно хихикает. Почти вижу, как эта Эмма картинно закидывает ногу на ногу и облизывает кончиком языка накрашенные жирной помадой губы.

Выходит, ты изменяешь Елене. Значит, ты подлец? Но для меня это ничего не значит!

Видишь, как вышло. Я знаю твою тайну по имени Эмма, а счастливая Лена не знает. Но ты не бойся: твой секрет в безопасности!

А я ни с кем тебе не изменяю. Люблю с тех пор, как устроилась в «Грант». Моя любовь к тебе вечна, как луна. Кажется, это уже кто-то написал до меня… Мама говорит, мне не хватает индивидуальности. Смелости. И ещё много чего. Ты прав, что не замечаешь меня. Иногда я сама себя не замечаю.

Ты можешь спросить: «Зачем это письмо?» Мне просто хочется, чтобы ты знал. Вот и всё. Никогда не догадаешься, кто тебе пишет! Нас в общем отделе одиннадцать человек.

Но если и поймёшь, я знаю, что ты сделаешь. Пригласишь в свой кабинет, напоишь чаем, вежливо поблагодаришь за письмо и скажешь, что всё это напрасно. Ты, конечно, весьма польщён глубоким чувством в свой адрес, но ответить на него не можешь. А я ещё молода и скоро встречу подходящего человека, выйду замуж и буду смеяться над своим увлечением. Да-да, именно увлечением, которое скоро пройдёт.

Я подержу в руках чашку, поулыбаюсь и помолчу в ответ. Встану и уйду. И даже не огорчусь, потому что заранее знаю, что ты ничего во мне не поймёшь. И не надо.

Просто спасибо, что живёшь на этой земле. И что прочёл моё письмо».

27 марта.

Анисимов стоял у отрытого окна и курил сигарету за сигаретой. А ведь почти удалось дойти до полпачки в день! Нервы, нервы…

Вот же не было печали! Кто же из них эта идиотка? Мученица эпистолярного жанра. Татьяна Ларина, пропади она пропадом!

Анисимов с грохотом захлопнул окно и вернулся за стол.

– Ольга Сергеевна, кофе! – приказал он секретарше по селектору.

Через минуту та возникла на пороге. Сухая, седая, серая, строгая. Суперпрофессионал. Недоженщина. Ленка с папой постарались: в его близком окружении нет ни одной особы женского пола моложе пятидесяти.

«Про общий отдел-то и забыли!» – злорадно подумал Анисимов.

А там вон какие страсти. Шекспир отдыхает! И это возвращает нас к главному: надо срочно выявить авторшу слащавого послания. Потому что она знает про Эмму! И может рассказать Ленке.

Анисимов сделал большой глоток и поморщился. Сахара, как всегда, мало. Он протянул было руку, чтобы нажать на кнопку, сделать замечание Ольге Сергеевне и попросить принести сахарницу, но передумал. Видеть перед собой постную физиономию секретарши не хотелось. Без того настроение на нуле.

Если эта «писательница» откроет свой трепливый рот – всё! Ленка ревнивая до ужаса. Да и шут бы с ней, с Ленкой, никуда она не денется. Влюблена, как кошка. Старше Анисимова на двенадцать лет. Так и сидела бы в старых девах с её-то рожей и центнером веса.

Но вот папуля!.. Этот не простит. Тоже вечно подозревает, притыкает своими деньгами, вынюхивает, вышныривает. А фирма-то, по сути, его. И не только фирма. Если обидеть единственную обожаемую дочь, старик перекроет кислород во всём.

Так что ошибаешься, голуба! Чаи гонять мы с тобой не станем. Анисимов запросил в отделе кадров личные дела сотрудников. Чтобы не вызывать подозрений, не уточнял, какой именно отдел его интересует.

Так, посмотрим. Четверо сразу отпадают: предпенсионного возраста. Две замужем, с детьми. Тоже не наш случай. Ладно, идём дальше.

Остаются пять человек: Алина Губаева, Нина Королёва, Ольга Смелова, Оксана Титова и Гузель Яхина.

Длинная, говоришь, как цапля? Сейчас увидим, кто из вас длинная, а кто короткая…

Полчаса спустя Анисимов вернулся в кабинет раздражённый и растерянный. Четверо из пяти оказались высокого роста! Только Яхина отпадает. Она маленькая и толстенькая.

Дальше уж и зацепок нет. Все четверо – так себе. Смотрят печально и с робким призывом. На сто процентов угадать не представляется возможным. Не будешь же беседовать со всеми по очереди! Разговоры пойдут, сплетни, ненужные вопросы. Не ровён час, до папаши волна докатится.

Остаётся единственный возможный вариант. Такую бомбу при себе держать никак нельзя. Мало ли, что у этих романтических куриц на уме.

Анисимов вызвал Ольгу Сергеевну.

29 марта.

Приказ № 122/10.

По результатам аттестационной проверки, проведённой 28 марта в связи с мероприятиями по сокращению кадров, уволить с выплатой выходного пособия следующих сотрудников общего организационного отдела:

Губаеву Алину Амировну

Королёву Нину Павловну

Смелову Ольгу Васильевну

Титову Оксану Владимировну.

Дата. Подпись.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30 
Рейтинг@Mail.ru