Альбина Феликсовна Андерсон
Чужие облака
Муся вернулась с радостными новостями. Ее взяли на работу. Школа раскрученная, занятия с раннего утра до позднего вечера. Ей дают четыре класса в день. После обеда Кира сидит на единственном стуле, который выносят на ночь из комнаты, потому что иначе им не разместиться. Ладони ее сложены на коленях, она устала после тяжелой работы в пекарне и на кухне. Муся про себя отмечает статичное лицо и затуманенный взгляд.
– Я теперь очень занятый человек, – хитро сощурив глаза говорит Муся.
Кира растягивает рот в вымученную улыбку, но глаза остаются безразличными.
– Меня взяли на работу! – верещит Муся. – Очнись наконец, можно будет кутнуть в ресторане и Зилоле подарить что–нибудь. Ну же, Кирка…
Муся тормошит подругу, но та вырывается. Все, что происходит вне ресторана вызывает у нее раздражение. Только в этом маленьком мирке и его рутине она чувствует себя спокойно. Она эмоционально забаррикадировалась от любого проникновения извне в ее жизнь.
– Оставь меня!
– Не оставлю, пока не станешь такой как раньше!
– Никогда не стану…, – угрожающе обещает Кира.
– Станешь!
Кира вдруг вскакивает со стула.
– Нет, не стану! Мне все равно! Все равно что тебя взяли! Плевать с высокой колокольни, понимаешь? – кричит она.
– Ну вот, уже лучше, – озадаченно говорит Муся присаживаясь на край кровати. – Если бы было так плевать, ты бы не орала.
Кира устало встает и медленно залезает на постель Зилолы, за Мусю. Закрывает глаза и накрывает ухо подушкой. Муся сбивает подушку, но подруга остается лежать неподвижно. Веки ее плотно сжаты. Она не хочет ничего видеть и слышать.
– Ты здесь погибаешь, я же вижу. Тебя нужно срочно отсюда вытаскивать. Вот что…Я позвоню Алишу и может быть смогу занять денег еще у одного говнюка… Хотя это будет трудно. Мы здесь больше не останемся.
Кира рывком садится.
– Как ты не понимаешь? Здесь мое спасение! Я драю кухню, скоблю столы и глажу салфетки, потому что тогда мне не так сильно думается. А если я думаю, я умираю…У меня голова вскипает от этих мыслей. Здесь мне хорошо, мне все нравится. Зилола–святая женщина! Ей ничего от меня не нужно… Она не лезет ко мне, как ты! Все от меня чего–то хотят. Все сволочи, я всех ненавижу! Я ничего–ничего–ничего больше не хочу.
Муся ахает.
– Чего это я сволочь?
Лицо у Киры гневное, руки трясутся, голос срывается.
– Ты? Ты хотела чтобы я Туровцыну…Уговаривала меня остаться. Нет? Я тебя тогда от двери еле отодрала.
– Я хотела чтобы у тебя все было хорошо.
– Вот как раз тогда было все хреново! А теперь можешь не переживать, теперь я здесь, и у меня все хорошо! А ты катись куда хочешь.
Она опять валится на кровать.
Муся тихонько дотрагивается до ее руки. Рука холодная как ледышка. Она крепко захватывает ее своими и пытается согреть.
– Ты позвонила Заболоцкому? – осторожно спрашивает Муся.
– Зачем? Чтобы он мне автограф оставил? Я для него чужой человек, мне он даже чернил пожалеет!
– Все сволочи, все! – язвительно замечает Муся.
– Да плевать мне на твоего Заболоцкого, отвяжись.
– Как мне хочется оттырить тебя этой подушкой. Посмотри какая ты стала? Ходишь сама не своя, точно больная. Всех ненавидишь. И я знаю, что это за болезнь. Глебус Зиминус – вот ее латинское название! Вот по кому ты убиваешься! Нашла тоже…Вот кто негодяй на пятерку! Есть он в твоем списке? Отвечай!
– Иди к черту.
– Я то пойду, думаешь чикаться буду? Одной дурой меньше в моей жизни, – говорит Муся усаживаясь поудобнее.
Плечи Киры трясутся все сильнее. Скорчившись на кровати, она начинает рыдать так громко, что Муся боится что ее завывания могут услышать в зале. Она тихонько гладит ее по волосам и плечам.
– Ну хорошо–хорошо, – говорит Муся. – Если ты на самом деле не можешь без него жить…Если уже совсем умираешь…Слушай, он звонил мне тысячу раз. Нашел мой номер у тебя в мобильном, искал тебя, умолял, требовал. Завалил сообщениями. Помнишь звонки, на которые я не отвечала? Это был не Гриша, это был Глеб. Уверена, что в свой списочек сволочей ты его не включила. А все таки, он самый первый говнючелло…
Кира уже не плачет в голос. Она часто всхлипывает, а потом и вовсе замолкает.
– Я тебе не говорила, – продолжает в тишине Муся, – потому что он твоего обрезанного ногтя не стоит. А ты сейчас плохо соображаешь, моя красавица, у тебя в голове все вверх тормашками…И ты бы сразу поскакала к нему высокими прыжками в па–сизо, чтобы антраша бить… я тебя знаю. И вот теперь у меня нет выхода, потому что ты совсем сдурела, – Муся отодвигает прядь волос с ее лица и ласково шепчет, – У него же остался твой телефон, а нам он позарез нужен. Мы ведь с тобой совсем беднушки, вот пойди и забери.
Глава 37
Народу в качалке негусто. Тайка любит это позднее время, она терпеть не может когда кто–то рядом сопит и потеет. Короткая майка позволяет ей любоваться своим прессом. Ноги ее задраны на наклонной скамейке, кровь прилила к лицу. Осталось еще пару подходов. Она то скашивает глаза себе на живот, где вздуваются тугие мышцы, то поворачивает голову к зеркальной стене, чтобы увидеть свое поджарую, выточенную тренажерами фигуру. Таракан стоит рядом и терпеливо ждет, пока она закончит. В пальто ему жарко и он наконец снимает его. Легкая озабоченность на его лице время от времени сменяется досадой. Тайка завернула его в свой джим, когда он ехал сдавать сэмплы Еникееву и теперь герметичный контейнер стыл в багажнике. Тайка видела что он расстроен и про себя потешалась. На кой черт Братству его сперма? Четвертая категория, размытый генофонд. Все что он может, это ползать по стенам. Все они смеются над ним, но он религиозно каждые две недели продолжает ездить к Еникееву. Все сдают и он должен. Если бы он знал, что доктор даже и не думает замораживать его материал, все сразу отправляется в мусорное ведро.
Тайка опускает ноги и присаживается на скамейке. Вытирает полотенцем лицо.
– Таракан, тут такое дело…, – Тайка переводит дух. – Тебе не кажется что в последнее время Зигги немного не в себе?
Он пожимает плечами, лицо его непроницаемо.
– Инструкции предписывают не обсуждать других членов Братства.
– Инструкции предписывают любить членов как братьев и сестер своих. – Любишь–ли ты Зигги как брата? – издевается она и увидев его растерянное лицо смеется. – Ладно, не парься.
Ублюдок, хоть бы бровью повел. Ждет куда я выеду, от этого зависят его реакции. Боится проколоться сдуру…А может до сих пор переживает, что сперму не сдал. Что миллионы его таракашек зябнут в машине. Туп или прикидывается? – размышляет Тайка.
– Зигги конкретно порет. Ты видел его перед конференцией? Он уже завалил столько заданий. Ничего не хочет делать, измывается над идеалами… Он намеренно губит себя. Пусть, это его личное дело. Я так считаю, если жить противно, возьми бритву, запри дверь и залезь в ванну без шума. Но он не хочет этого делать один, ему нужна компания! И он подставляет всех нас! Ты знаешь что он просил за Киру? Лилю Громич, оранжевую как апельсин. Лиля –девятая и смертница, ее никогда не выпустят. Теперь, когда до него дошло, что единственное куда могут выпустить эту лахудру – это крематорий, он собрался вредить нам. Он будет саботировать вербовку Миловановой.
Таракан кивает. Ну наконец–то, с этим он согласен.
– Зигги давно списан, – продолжает она. – Я тащила его, надеясь что он когда–нибудь опомнится. Все зря. Ты видел, он прямо таки рвется к экстерминации. И тащит нас всех вза собой. Шантажировать Хальстрема!
Таракан понимающе кивает.
– Ты не знаешь, на что он способен. Это такой упрямый скот, если что–то придет ему в голову, вышибить это можно будет только с мозгами. Он не даст нам обратить Киру.
Таракан снова кивает. Она выдерживает паузу, лицо ее становится скорбным.
– Миша, он мешает, его нужно убрать с дороги.
У нее в голове всплывают слова гимна : …По которой мы идем к солнцу.
– Да.
Таракан немногословен.
– Вот и хорошо. Сделаешь, по дружбе? – спрашивает она таким же тоном, каким до этого просила подать ей флягу с водой.
Волна растерянности пробегает по лицу Таракана. Неужели занервничал? Откажется?
– Мне нужно разрешение, – наконец выдавливает он.
– Я напишу рапорт, а ты и Еникеев подпишете. Конечно, – вздыхает она, – не хочется выносить сор из избы, но другого выхода нет…Все нужно делать по правилам.
В волнении он судорожно вздыхает.
– Зигги любят в Центре. Хальстрем нам не позволит.
Вот это «НАМ» Тайке приятно. Значит Таракан всецело с ней.
– Придурок в семье, все равно свой придурок…Они морщились от его фортелей и при этом целовали в попку. Но теперь, когда Зигги так сильно обосрался, никто не захочет лобызать его. И потом, рапорт – это всего лишь формальность. Хальстрем уже дал НАМ разрешение!
Сегодня было самое счастливое утро в ее жизни. Накануне она не спала ночь и когда включала экран, у нее от страха сводило живот. По ее просьбе ей дали видео–линк с Хальстремом. Директор сидел перед камерой и лучился доброжелательной улыбкой. Она сразу заплакала. а Хальстрем потух и напрягся. Несколько минут она не могла успокоиться, а потом долго вытирала нос салфеткой. От нее не ускользнуло, что он мельком взглянул на свой дорогущий Брегет. Решив что пора, она начала топить Зигги в тоннах хорошо–подготовленного дерьма. Ничего не забыла, задумалась и присовокупила еще несколько серьезных грехов. Одним больше, одним меньше, ей не жалко. Наркотики, крамола и критика организации, безответственность на работе, сочувствие и помощь вербуемому объекту. Не сдает сэмплы и не подчиняется Тайке. Хальстрем слушал небрежно и все поглядывал на часы. Ах, тебе не интересно? – думала она. – А вот это? Зигги хочет вернуть Лилю Громич в обмен на объект 861Ep – Киру Милованову. Попирая интересы Братства он хочет изъять из программы Лилю. А если ему откажут, он будет вредить обращению Киры. Хальстрем перестал смотреть на часы и теперь слушал внимательно. Когда она закончила, он пару минут молчал.
– Напишешь рапорт, – сказал он задумчиво. – Я посмотрю, что можно будет сделать…
Этого она и боялась. Директору тяжело наказывать бывшего корешка, ведь они были друзьями. Соберется совет, который будет долго решать и Зигги скорее всего сойдет с рук.
– Обкурившись, он лжет на каждом углу, что по старой дружбе вы устроите ему свидание с Лилей Громич. Как можно так порочить вас!? Я не верю ни единому его слову, это абсурд! Чтобы человек такой чистой репутации мог обещать такое! Попрать наши законы! Ведь это пахнет трибуналом, не так–ли?
Тайка шла ва–банк, у нее не было другого выхода. Она дала понять Хальстрему, что он может жестоко поплатится за беспечно–данные обещания. Даже регдиректор не может безнаказанно нарушать кодекс.
Хальстрем начал нервно перебирать бумаги. Лицо его разрезали морщины, от напряжения сжатый крепко рот превратился в узкую щель.
– Напишешь рапорт, как я уже сказал…Остальное на твое усмотрение. Чтобы ты ни решила, я тебя поддержу. Этому ублюдку слишком многое сходило с рук. Дальше так продолжаться не может.Справитесь сами или нужен ОЭР?
– Мы сами, – ответила Тайка и по–вдовьи потупила глаза. Решение для Хальстрема тяжелое, но пусть он видит что и ей не легко.
Ей показалось, или в глазах у него зажегся огонек страха? Да, она все верно рассчитала. Директор никогда не признается в том, что обещал помочь Зигги в таком преступном деле. Он будет открещиваться до конца. Ай да Тайка, ай да сукина дочь! Удовольствие, которое в этот момент она испытала было колоссальным. Суметь прищучить самого Хальстрема! Она была уверена, что он и Зигги хотели обставить это дело тихо. Но олух– Зигги проболтался и теперь заплатит по полной. Росомахе пришло время рвать тех, кто загнал ее на дерево.
Нарукавником Тайка вытирает со лба пот и встает со скамейки.
– Решишь вопрос этой ночью. Сделаешь все чисто, приставим к ордену.
Лицо Таракана становится довольным. Подойдя ближе, он склоняется к ней.
– Я думаю Зигги ширяется.
– Ты догадлив, – отвечает она. Он не улавливает ее сарказма. – Я об этом узнала только недавно.
– Как ты хочешь это…? Может вколоть чего?
– Мне все равно. Главное чисто, без шума и наверняка. Я прямо вижу, как накалываю орден двух солнц на твой Бриони.
Когда он ушел, Тайка взялась за рукояти тренажера. От ее усилий тяжелый груз медленно и ритмично опускается на платформу. Зигги никогда не простит ей, что она сдала его девку в Санаториум. Когда–то он спас ее, а она уничтожила все, что он любил в этой жизни. Гложет–ли ее чувство вины? Ну может совсем немного. Он не оставил ей выбора и теперь Зигги ожидает темная бесконечность, к которой он так безудержно стремился. Ей приятно думать что для дела Зигги уже не понадобится, мавр сделал свое дело и теперь может уйти, с Кирой они справятся сами. После ее ухода от Туровцына, Зигги с Тараканом разнесли роскошный пентхауз олигарха. Что–что, а Зигги еще способен просчитывать на много шагов вперед. Умный, гад. Драгоценный фарфор был расколошмачен, хрустальные люстры снесены и зеркала разбиты вдребезги. Они разодрали занавеси, запачкали стены кетчупом, опрокинули скульптуры. Зигги по–умному прихватил со стен две бесценные картины Гейнсборо. Туровцын должен быть вне себя. К тому же, бугай, которого они с Тараканом убрали от двери, до сих пор находится в больнице с тяжелой черепной травмой. А он родственник Лосева – начальника охраны. Это значит, что Киру ищут как никого другого. Теперь, если она будет дурой и снова упрется, Тайке стоит позвонить богатею и он будет охотиться за ней, как голодный хищник за куском парного мяса. Спасение Киры только в стенах Братства, больше ей никто не поможет. Зигги отлично поработал, он может когда захочет. Теперь пришло время ему отдохнуть, он сам говорил что устал от всего. Что же, она позаботится об этом, в конце концов, зачем нужны друзья?
Глава 38
Звонок не работает. Дрожащей рукой Кира легонько стучит в дверь. Она только скажет : Я за телефоном…– И все. Лишь бы найти в себе силы и не сбежать сейчас, пока дверь еще закрыта. По ту сторону тишина и она стучит смелее. Что же понятно, его нет дома. Она так долго собиралась с силами чтобы прийти к этой двери и вот, все бесполезно. Точно зная что дверь ей не откроют, она смело тарабанит по ней. Лифт поднимается долго. Войдя вовнутрь, она устало облокачивается о панель. Вот и все. Заставить себя прийти второй раз она не сможет.
Когда двери лифта открылись, на площадке первого этажа прямо перед собой она видит Глеба. Какое–то время они ошеломленно смотрят друг другу в лицо.
– Давно не виделись, – наконец находится он.
Она было метнулась из лифта, но загородив выход, он двумя руками, как курицу, вновь загоняет ее в глубь кабинки. Зажав в углу, он отгораживает ее от всего остального мира. Двери лифта закрываются и становится темно. Она чувствует тепло его дыхания. Лицо ее почти упирается в расстегнутый ворот его парки. Ее парализует его запах, такой невозможно притягательный, от которого хочется заплакать. Несмотря на то, что они так близко друг от друга, он не осмеливается дотронуться до нее. На пару минут воцаряется тишина. По стене она отодвигается в сторону. И тут же чувствует запах пластика и мочи в лифте. Глеб на ощупь нажимает первую попавшую под палец кнопку. Свет включается и ожив, лифт поднимается вверх. Тусклая лампочка освещает его растерянное и робкое лицо.
– И где ты была? – засунув руки в карманы спрашивает он ее. – От волнения голос у него садится и он переходит на шепот. – Где ты была? Звонила твоя мать, звонили из театра…Я отправил миллион сообщений на телефон твоей двинутой подруги. А в ответ ни слова. Тебя ищет полиция, твое имя есть в списках всех моргов Москвы. И только недавно твоя мать сказала что ты жива и здорова.
Кира молчит.
Он жадно вглядывается ей в лицо.
– Только не говори что ты пришла за телефоном…
– За телефоном, – испуганно повторяет она.
Как ни странно они приехали на нужный этаж.
– Ну хорошо, тогда пойдем. Заходи.
Она останавливается в коридоре.
– Я здесь подожду.
– Под дверью?
Кира не двигается с места, только судорожно сжимает сумку. Вздохнув, Глеб уходит в комнату и возвращается с телефоном. Он неважно выглядит. Бледен, давно не брит, на протертых джинсах насажены пятна, но самое главное глаза. Тревожные и измученные.
– Прежде чем я отдам тебе телефон, я хочу чтобы ты меня выслушала.
– Я очень тороплюсь.
Она еле сдерживается, чтобы не заплакать.
– Это не займет много времени. Тогда с Мариной…Я почти точно знаю, что ничего не было.
– Почти?
– Я не могу доказать тебе…Но я думаю что между нами ничего не было. Да положи свою сумку, что ты в нее так вцепилась? Пойми, я ехал к ней, чтобы разорвать. Мы выпили и что случилось потом я совершенно не помню....
– Это очень удобно, когда так отшибает память.
Она чувствует как глаза начинают затопляться слезами. Лишь бы не моргнуть.
– Ты мне не веришь? Что же, я бы тоже наверное не поверил. Но я прошу тебя…
– Телефон, – в нос говорит она.
Глеб протягивает ей телефон. Скользнув пальцами по его теплой руке, она закрывает глаза и уже не может сдержать слезы. Отворачивается и лихорадочно пытается открыть дверь.
– Кира, останься. Прости меня, если можешь…Мне очень плохо. Я правда…Cовсем не могу без тебя. От меня осталась только половина того Глеба, которого ты знала. И я думаю лучшая половина…
Голос его дрожит. Рука Киры застывает на замке. Голова бессильно свешивается и она прислоняет горящий лоб к двери. Она не может уйти отсюда. Медленно поворачивается и делает нерешительный шаг к Глебу. Бросившись ей навстречу он крепко обнимает ее.
Нежно тикает секундная стрелка на будильнике. За окном гул машин с дороги, кто–то сигналит. Фонарь зажегся внизу, погас и снова зажегся. Из–за стекла льется молочный свет месяца и одним прозрачным лучом выхватывает из темноты два обнаженных силуэта на кровати. Обхватив руками лицо женщины, мужчина всматривается в него. Ее близость мучает его и одновременно делает счастливым. Женщина нужна ему как никогда раньше. За долгие дни тревожного одиночества он понял это. Без нее он слеп и глух. Ему хочется видеть и слышать только ее. Без нее ему не хочется говорить. Не для кого. Только она может услышать то, что ему хочется сказать. Без нее нет лунного луча раздвигающего шторы, нет никаких важных звуков и запахов в жизни.
Нужно включить торшер, чтобы немедленно увидеть ее лицо. Он уже соскучился. Тянется к шнуру. Щелчок и комнату режет на свет и тень. Кира кладет голову на грудь Глебу. Кровать как большая, устойчивая лодка, не страшен даже самый свирепый шторм. В лодке двое. Он и она в бескрайнем океане. И только. Им никто не нужен и им не страшно, потому что они вдвоем. Они не знают куда плывут, но им все равно, потому что они вместе.
– Как я раньше жил без тебя? – спрашивает он.
– Не знаю, я без тебя никогда не жила.
– Мне было так плохо, когда ты ушла. Я курю теперь…
– Ты бросишь.
– Я брошу, – обещает он. – А ты больше никуда не уйдешь, – горячо шепчет он ей в ухо.
– Да, – соглашается она.
– Я даже женюсь, если нужно…
Лицо его серьезно.
– Да.
Глеб поднимается на локте и убирает локон с ее щеки. Рот его растягивается в озорной улыбке.
– Мы уедем из этого города и будем жить в деревне. У нас будет дом, большая кухня, и я куплю тебе хлебопечку. Ты будешь толстой и счастливой.
– Балерины не бывают толстыми, Глеб, – говорит Кира приподнявшись на локте, – Меня пригласили в театр на просмотр.
Он садится на кровати.
– Заболоцкий – отличный парень. Звонил мне днем и ночью…Мы вместе искали тебя.
– Он очень хороший друг, – соглашается Кира. – Я иду завтра и будь что будет. У меня сердце бьется через раз, так я боюсь.
– А я не боюсь. Моя девочка размажет по стенке всех корифеев.
– Я люблю тебя!
– А я? Ну иди ко мне…
Глеб улыбается. Глаза его светятся нежностью и страстью.
Только что доставили пиццу. От чашек с кофе поднимается пар. Они оба сидят на высоких табуретах на кухне. Завернутый в полотенце Глеб как никогда похож на юного римского императора. Он голоден и ест с аппетитом. Кира откусывает кусочек от треугольника и возвращает его в картонную коробку. Завтра в театре ее ждет серьезное испытание.
– Я рад что меня выставили из этого клоповника, – признается он. – Сам бы я никогда не решился. Было противно, но удобно. Перспективы, приличные деньги, машина…Слишком комфортно, чтобы снова бегать по улице. Теперь у меня есть время подумать, чем я на самом деле хочу заниматься.
Она кивает головой.
– Прости, это из–за меня…
Глеб бросает пиццу и берет ее за обе руки.
– За что прости? За что? Это ты меня прости. За все…
– Не будем об этом, – испуганно прерывает его она.
– Хорошо не будем. Я на самом деле рад, что свободен. В этом городе есть миллион возможностей для такого славного мучачо как я.
Он не унывает, и вправду теперь выглядит бодрее.
– Завтра утром мы перевезем твои вещи.
– Послезавтра, Глеб.
– Кира!
– Утром я иду в театр, а вечером должна заменить Зилолу. Я обещала! В субботу женится ее кузен – Махмуд, и там какие–то грандиозные приготовления. Муся будет поздно, у нее вечерние классы. Так что больше некому. Глеб, я не могу подвести, Зилола так много сделала для нас.
Он вздыхает и много раз целует ее запястье.
– Ты отвратительно–порядочная девочка, Милованова. Это отвратительно, потому что других таких больше нет! Только не меняйся, ладно? И поклянись, что ты больше никогда не пропадешь!
– Клянусь!