Алан Банкер
Долина скорби

ТАРМИСА

– Похоже, ночь будет холодной, – устало произнесла Тармиса, поеживаясь от холода.

Не услышав ответа, она бросила взгляд через плечо и узрела

спящую попутчицу. Сидя позади, тетушка Мэй держалась за ее талию, покачиваясь при каждом шаге кобылы. Покинув на рассвете пределы Миддланда, обе женщины пробыли в пути весь день. Перекусив перед заходом солнца в «Двух пескарях», они опрометчиво пустились в путь, невзирая на опасности, которые таила в себе ночная пустынная дорога.

– Тетушка, тебе не холодно? – спросила Тармиса, не желая слушать пение цикад и собственное сердцебиение.

Не услышав ответа и на этот раз, она вздохнула и посмотрела на ночное небо: полная луна, стоящая высоко в небе, мерцала бледным ликом, находясь в окружении россыпи звезд. Еле различимые, они были далекими и чужими, не такими, как звезды в ночном небе Гланвилла. Погрустнев от мысли о родном крае, Тармиса издала глубокий вздох, как ее внимание привлекла кровавая звезда, объявившаяся в западной части небосклона. Быстро поднимаясь над линией горизонта, звезда походила на уголек: то исчезая, то появляясь, она мерцала и увеличивалась в размерах, несясь навстречу луне.

– О, Боги, какая же красота.

Улыбнувшись, Тармиса обернулась к старухе, дабы поделиться с ней впечатлением, как по ее лицу пробежала тень тревоги: цикады, до сих пор оглушавшие округу звонким пением, вдруг замолкли, а ее сердце, напротив, забилось сильнее, уподобляясь свободолюбивой птице, заключенной в клетку. Темный горизонт исчез в густой пелене, сквозь которую не мог проникнуть ни взгляд, ни острие клинка. Холод уже не знал пощады, ибо пронизывал до костей, словно это был вовсе и не Королевский тракт, а морской берег Нортланда, обуреваемый ледяными ветрами. Проникая сквозь плотные шерстяные одежды, он ложился на кожу толстой коркой, обжигая, точно пламя в очаге. Кровавая звезда, так внезапно взошедшая в небе, встала над луной и засияла пуще прежнего, отбрасывая пульсирующие лучи. Но, это было только началом. Раздались отдаленные, еле уловимые голоса, будто их произносили на последнем издыхании. Так взывают истекающие кровью воины, прося о смерти на поле брани, дабы не оказаться добычей падальщиков.

– Тетушка, ты это слышишь?

– Я тебя-то с трудом слышу, а что вокруг, и подавно, – проворчала тетушка Мэй, издав громкий зевок. – Ох, и зачем я тебя послушалась, сидела бы себе в борделе, чем не жизнь!

Узнав о кончине госпожи Делиз, они, как и прочие обитатели борделя, встали перед выбором – остаться и продолжать жить во грехе, или избрать иной путь жизни, свободный от греха. Обронив пару слов о своем благородном происхождении, Тармиса уговорила старуху покинуть родной город и составить ей компанию, дескать, благонравной даме не место в доме грехов, и что она сумеет ей обеспечить достойную старость. Падкая на лесть, старуха перед такими словами не устояла, хотя и пребывала в больших сомнениях.

– Не ворчи, тетушка, ты лучше послушай.

Голоса, до того еле уловимые, стали ближе, а вместе с ними ближе стала и пелена, походившая на клубящийся туман.

– О, Боги! – воскликнула тетушка Мэй.

Узрев звезду в небе, она содрогнулась, словно перед ее очами предстало привидение: суровое морщинистое лицо старухи стало бледным, мало чем отличаясь от ее белого чепца.

– Слышишь? – спросила Тармиса, ощущая, как холод сводит ее скулы.

– Дыхание мертвецов, – прошептала тетушка Мэй, прижавшись к Тармисе плотнее.

Ухмыльнувшись, Тармиса остановила лошадь и посмотрела на старуху с укоризной во взгляде: она знала о пророчестве, но, как и многие прочие, в него не верила, полагая, что обступивший их холод не что иное, как предтеча близкой осени. На ее удивление туман, находившийся в сотне шагов от них, то же остановился, будто кто-то незримый управлял им. Голоса замолкли, но через мгновение другое снова наполнили округу, но это уже были не голоса воинов, молящих о смерти, а голоса воинов, рвущихся в бой. Помимо голосов и криков слышались стон и плач, выворачивающие душу наизнанку: точно острыми коготками они рвали ее на части, бросая клочки на грязную дорогу.

– Надо уходить с дороги, – сказала Тармиса.

Не дожидаясь ответа старухи, она взяла вправо и погнала лошадь к дубу, одиноко стоящему посреди поля. Туман же, подобно гончей, последовал за ними.

– Только бы не подвела, только бы не подвела, – пробурчала Тармиса, ощущая за спиной жестокий холод.

– А я говорила, что двум дамам не место на дороге, – проворчала старуха, не находя в себе мужества, чтобы обернуться.

– Двум дамам не место в доме греха!

– Оно может и так, но там тебе и кусок хлеба, и тарелка супа!

– Ну-ну, и шлюхи задницами виляют!

– Такова жизнь, Тармиса.

– Жизнь не жизнь, не тебе мне о том говорить!

– От чего же?

– От того, что ты не видела себя…

Не успев договорить, Тармиса охнула и вместе со старухой перелетела через голову лошади. Остановившись, как вкопанная, лошадь взбрыкнула, огласила округу ржанием и умчалась прочь. Последнее, что Тармиса услышала перед тем, как лишиться чувств, так это прерывистое дыхание тетушки Мэй и шелест в высокой траве.

БРАТЬЯ САВЬЕР

– Анри, у тебя есть что пожрать? – спросил Арьен, вслушиваясь в пение цикад.

– Я уже отвечал, – ответил Анри, у которого зуб на зуб не попадал.

Озноб, бивший мелкой дробью, не давал ему покоя последние полчаса.

– Холодно?

– А по мне не видно?

– У тебя, брат, холодная кровь, вот ты и мерзнешь, – глубокомысленно заметил Арьен.

– Зато у тебя горячая кровь!

– Я, брат, не мог поступить иначе. Та рыжеволосая шлюха оказалась уж больно дерзкой, вот я ее и наказал.

– А зачем других-то порезал?

– Ну, как же, брат, сам знаешь, никаких свидетелей! Так у тебя есть что пожрать?

Покинув в спешке бордель госпожи Делиз, Анри позабыл захватить провизию, о которой вспомнил только в дороге. Не сопутствовала им удача и на самом тракте, на котором им встречались то караваны, то паломники, бредущие к Храму Хептосида, и ни одного одинокого путника.

– У меня ничего нет.

– Плохо, брат, очень плохо. У меня чувство, что живот к спине прилип.

Будто в подтверждение его слов, нутро Арьена заурчало, уподобившись недовольному коту.

– Эх, братец-братец, – сказал Анри, остановив коня. – Тебе бы хорошо поддать, чтобы раз и навсегда выбить из твоей башки всю дурь.

– Что, снова ударишь? – съязвил Арьен. – А может того, ножом по глотке и концы в воду?

Вытащив нож из-за пояса, он протянул его брату, затаив в уголках рта злобную ухмылку

– Дурак, – бросил Анри и сплюнул на дорогу.

– Ага, кишка тонка!? – усмехнулся Арьен, скорчив презрительную гримасу.

Соскочив с коня, он уселся на дорогу и пару раз ковырнул ножом, попытавшись выкорчевать известь между плитами. Впрочем, из этой затеи ничего не вышло: Королевский тракт казался прочным и незыблемым, как Срединное королевство, существующее вот уже тысячу лет со дня основания дома Бланчестеров.

– Ты что, умом тронулся?

– Устал я, сил больше нет смотреть на эту дорогу!

– А я, стало быть, не устал?

– А с чего тебе уставать-то, брат?

– Как же, братец, а не я ли за тобой везде прибираю!?

– Скажи еще, что подтираешь за мной! – ухмыльнулся Арьен.

– Ах, вон ты как заговорил, – сказал Анри, вытаскивая ногу из стремени.

– Ты это слышишь? – обеспокоился Арьен.

– Ты чего?

– Да я ничего, ты просто слушай!

– Ничего я не слышу.

– Как же не слышишь, а тишину!?

Точно сговорившись, цикады перестали голосить, а следом послышались голоса, тихие, еле уловимые на слух. Вперемежку с голосами слышались стон и плач, не то детский, не то женский. Вместе с голосами с юга наступал плотный туман, а холод стал невыносимым – колючим и жестоким, как сталь хирамского клинка, перед которым не могла устоять ни одна броня.

– О, Боги, – прошептал Анри.

– Я такого никогда не видывал, – сказал Арьен, не веря собственным глазам.

Поднявшись, он шагнул навстречу туману, не отрывая от него зачарованного взгляда.

– Братец, мне все это не по душе, – сказал, было, Анри, как его конь заржал и бросился в сторону, увлекая за собой ездока и коня Арьена.

Будто одержимый демонами, конь пролетел по полю шагов десять и сбросил с себя Анри, огласившего округу безумным криком. Схватившись за правую ногу, он поднялся и посмотрел вслед быстро удаляющимся коням, а затем обернулся на тракт и ужаснулся. По его спине пробежались мурашки: туман нависал над Арьеном, будто морская волна, вихрем накатывающая на берег.

– Анри, посмотри, какое чудо, – с восхищением в глазах проговорил

Арьен.

Улыбнувшись, он повернул голову и протянул руку, заставив туман отпрянуть. Переливаясь серо-черными цветами, туман на мгновение застыл, точно монолитная глыба перед путником в Скалистых горах, а затем заклубился и набросился на Арьена, поглотив его с головой.

– Арьен! – заорал Анри и кинулся на выручку, но, не сделав и двух шагов, взвыл и повалился на землю.

От острой боли в ноге его пробило холодным потом, а зубы свело так, что послышался хруст, словно рот был забит морским песком.

– Помогите! – раздался голос со стороны тракта.

Превозмогая боль, Анри поднялся и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли. Одинокий путник, оказавшийся на пути тумана, отбивался от него как мог. Но, все было тщетно. Через несколько шагов человек повалился на дорогу и в тот же миг утонул в клубах тумана.

– О, Боги, – прошептал Анри, опустившись на землю.

Работая локтями, он пополз в поле, подальше от Королевского тракта. Холод, следовавший за ним по пятам, нет-нет да обдавал ледяным дыханием. Голоса продолжали звучать, то близко, то далеко, будто они игрались с ветром. Преодолев с десяток шагов, Анри ощутил покалывание в левой ноге, а правой ноги и вовсе не ощущал. Остановившись, он обернулся и в тот же миг обмочился, узрев в шести футах от себя человеческий череп, проступающий из тумана. Лязгая челюстями, череп рвал пятку его левой ноги, хотя крови и не было видно. Вслед за ним из тумана проступила дюжина черепов, жадно лязгавших челюстями в предвкушении еды.

– Боги, Боги, Боги!.. – заверещал Анри, заработав локтями пуще прежнего.

Туман, подобно древесной смоле, оседал на лице и волосах Анри, вонзая в его тело тысячи иголок. Но, он продолжал ползти, попутно вздергивая плечами в попытке стряхнуть с себя неведомого врага. Преодолев еще с пару десятков шагов, он наткнулся на палку и с решимостью, достойной отважного воина, поднялся и оперся на палку.

– Врешь, не возьмешь! – возопил Анри, погрозив туману палкой, а затем пустился вскачь, на ходу вскрикивая от боли.

Удалившись от тракта на порядочное расстояние, он ощутил, как покалывание в пятке исчезло. Туман, остановившись в десяти-пятнадцати шагах от него, прекратил погоню и повернул на север, в сторону Миддланда. И, только голоса не отступали, продолжая его преследовать, крича и нашептывая на непонятном языке.

– Ух, я вам, – буркнул Анри.

Взмахнув палкой, он попытался отогнать голоса и тут же повалился навзничь, не удержавшись на ногах. Узрев в ночном небе кровавую звезду, походящую на солнце, Анри не поверил собственным глазам. Холод, прежде донимавший его, в раз отступил. Все мысли о прошедшем дне улетучились, и тень умиротворения покрыла лицо Анри. Улыбнувшись, он закрыл глаза и провалился в бездонную пропасть сна.

АБРАН

– Ох, старость не в радость, – проворчала Оллин, засовывая ключ в передник платья.

Темнота и трясущиеся руки мешали ей совладать с замком, хотя на то особой надобности не было: птица была накормлена еще перед заходом солнца. Убравшись в доме, да приготовив похлебку, она ходила как неприкаянная, ожидая прихода главы семейства.

Оглядевшись, будто ища помощи, она пожала плечами и побрела в дом. Белокаменный, двухэтажный дом семейства Фарранов ничем не отличался от большинства домов верхней части Миддланда. С улицы дом утопал в трех яблонях, а с заднего двора к нему примыкали стройные грядки и добротные хозяйственные постройки, среди которых выделялся птичник. Поднявшись на крыльцо, старуха помрачнела, завидев соседку, суетящуюся в саду через дорогу. Поспешно отворив дверь, она юркнула в темный проем, как следом раздался скрип отворяемой калитки.

– А, явился-таки! – крикнула Оллин, высунувшись из распахнутого настежь окна. Негодование, прозвучавшее в ее голосе, под звук задребезжавших оконных стекол побежало эхом по ночному переулку.

Абран Фарран, не отрывавший взгляда от соседки, вздрогнул, ибо не ожидал услышать голос жены в столь поздний час. Что до соседки, то она подняла голову и улыбнулась Абрану.

– Чего не спишь? – спросил Абран, услышав запах чечевицы, вырвавшийся из окна.

– Как же я могу спать, не зная, где шляется мой муж!?

– Я работал, а не шлялся.

Известный на округу трудолюбием и спокойным нравом, старик Абран выглядел не по годам бодрым, а между тем ему шел ни меньше, ни больше, седьмой десяток лет. Худосочный, высокий, с длинной бородой и такими же длинными усами, теряющимися в бороде, он напоминал жука-навозника, прибывающего в вечном движении. Если покосился забор, или вот-вот с петель могла сорваться дверь, тут же призывали старика Абрана. Берясь за дело, он мог пропасть на пару часов, а то и того больше, ибо помимо страсти к починке любил поговорить о жизни, о том, что творится в королевстве и за его пределами. «Не иначе, – любили поговаривать соседки. – Тебе сами Боги благоволят, раз послали такого мужа». На это старуха с горечью в голосе отвечала, что «прожила с ним не один десяток лет, а ничего толком-то и не видела, сидит дома, как проклятая, а муженек Бог весть, где пропадает».

– Оно и видно, бревно второй день не пиленное, – проворчала Оллин, кивнув на бревно, стоящее на козлах в дальнем углу двора.

– А-а-а, ты про это?

Улыбнувшись, Абран шагнул в сторону козлов, дабы завершить дело, начатое днем ранее.

– Ты что, дурень старый, собрался дрова пилить!?

– Так ты же сама сказала! – возмутился Абран, остановившись на полпути.

– О, Боги, и чем я пред вами провинилась!? – обратила Оллин

взор к небу.

Ее серое изможденное лицо исказилось болью, не той, что испытывает человек, получивший увечье, а той, что исходит из глубины души.

– Не взывай к Богам, они давно нас позабыли! – выпалил Абран известное на все королевство изречение.

Нахмурившись, Оллин посмотрела на мужа так, словно хотела его сожрать с потрохами.

– Завтра закончишь, а сейчас к столу, – проговорила она и исчезла в окне.

Бросив взгляд на соседку, Абран вздохнул и побрел в дом, еле волоча ноги, будто к ним были привязаны мешки с камнями. Зайдя в дом, он прошел темный коридор и очутился в просторной гостиной, освещенной пятью светильниками. Стол, стоящий посреди гостиной, ничем особым его не удивил: горшок с чечевицей, будто голова всему, стоял по центру стола, а вокруг него, подобно свите, располагались тарелка с ржаным хлебом, кувшин вина, три кружки, три миски и четыре ложки, одна из которых была вдвое больше остальных.

– Где сын? – поинтересовался Абран, усаживаясь за стол.

– Откуда мне знать, он ведь, подлец, весь в тебя, шляется, где не попадя?

Схватив большую ложку, старуха взболтнула содержимое горшка, от чего чечевичная похлебка заиграла новыми запахами. Поведя носом, Абран скорчил гримасу отвращения, уловив в воздухе запах не то желудей, не то дикого ореха, знакомый ему с самого детства. Не осталась безучастной и муха, до прихода хозяина дома просидевшая на потолке. Оторвавшись от потолка, она закружила над столом, издавая надоедливое жужжание.

– Я не шляюсь, а людям помогаю, – повторился Абран.

– И чем помог сегодня, позволь узнать?

– Починил соседям забор.

– Это, каким-таким соседям? – спросила Оллин, зачерпнув ложкой в горшке.

– Новым соседям, что поселились в конце переулка.

Ничего не ответив, Оллин небрежно вывалила в миску мужа коричневую жижу, часть которой пролилась на стол.

– Чего смотришь? – спросила она, увидев в глазах Абрана удивление.

– Ничего я не смотрю, – ответил Абран, опустив взгляд в миску.

Известная любовью к чистоте, Оллин Фарран была не похожа на саму себя. Проследив за взглядом мужа, она все поняла, но, прибирать не стала. Больше того, Оллин повторно выказала небрежность, будто бросала вызов. Усевшись за стол, она принюхалась к похлебке и посмотрела на мужа злобным взглядом, от которого тот оторопел.

– Ну, и чего сидишь?

– Ничего я не сижу, – с поспешностью ответил Абран, схватив ложку и кусок хлеба. Сморщив нос, он судорожно сглотнул и принялся хлебать из миски без всякого удовольствия.

– Что, опять пересолила? – поинтересовалась Оллин немного погодя.

– С чего ты взяла?

– У тебя такое лицо, будто тебя дерьмом пичкают.

– Вот еще удумала!

– Помню времена, когда ты ложкой чуть ли не дырявил миску.

– А я помню, прежде в этом доме подавали суп с курятиной, и…

Словно испугавшись сказанного, Абран замолк, а затем вышел из-за стола и прошел к окну.

– Ну, чего же ты, – процедила Оллин, прервав неловкое молчание. – Давай, договаривай, облегчи душу.

Отставив миску, она с грохотом поднялась и схватилась за спинку стула, продолжая держать ложку в руке.

– Встрепенулась, будто петух в зад клюнул, – пробурчал Абран, бросив взгляд через плечо.

Сказав это, он поспешил обернуться к окну, будто ночная прохлада могла спасти его от очередного скандала.

– Вот уже месяц, как у нас пропадает птица, а ты, вместо того, чтобы ловить воришку, требуешь от меня суп с курятиной?

Случаи с воровством домашней птицы, имевшие место и в прошлом, за последний месяц приобрели размеры эпидемии. Воры, заявлявшиеся посреди ночи, уносили с собой все, что ни попадалось им под руку. Начавшись в Заднице мира, эпидемия воровства с каждым днем разрасталась, охватывая все новые и новые кварталы Миддланда. Дом семейства Фарранов, стоящий на полпути от Южных ворот до Королевского замка, впервые подвергся ограблению три недели тому назад. Тогда унесли петуха и пару куриц, что было не столь существенной потерей. Сменив дверь в птичнике, Абран для пущей уверенности навесил замок. Однако эти меры не помогли. Пережив очередной набег воришек, они не досчитались половины птицы. Почему не утащили остальных – петуха и дюжину курей – они не могли взять в толк. Еще больше удивляло, что замок не был взломан, точно это был вовсе и не воришка, а какая-то нечисть. Так или иначе, не без того безоблачная жизнь супругов Фарранов затянулась тучами, ибо благополучие семейства целиком зависело от продажи птицы.

– О, Боги, опять ты за свое!?

– А как же, вон, глянь, каков муж соседки! На той неделе поймал воришку и сдал его в руки властей.

– А через день сожгли его птичник, ты этого хочешь?

Обернувшись к жене, Абран вперил в нее торжествующий взгляд, ибо на ней не было лица. Стиснув зубы, Оллин взмахнула рукой и ударила ложкой по столу, разбив ее вдребезги. Муха, до того нарезавшая круги вокруг стола, испуганно отлетела в сторону и присела на оконную раму, посчитав, что горшок с чечевицей может и подождать.

– Сделай, что ни будь, – сказала Оллин с горечью в голосе и уселась на свое место. – Мы не протянем и месяца, если нас снова обнесут.

Закрыв лицо ладонями, она тихо заплакала, то и дело, подрагивая плечами.

– Что же ты, – сказал Абран, не поверив собственным глазам, ибо ни разу не видел жену плачущей. – Перестань, жена… все будет хорошо.

Сделав пару неуверенных шагов, он остановился, услышав под ногами хруст. Посмотрев под ноги, Абран узрел кусочки ложки, после чего сделал еще шаг и прикоснулся рукой к плечу жены, ощутив дрожь тела, напомнившая ему те времена, когда он с отцом бороздил просторы Западного моря.

Бури, холодные ветра и насквозь промокшие одежды были обычным явлением в жизни рыбаков, ходивших по Западному морю. Но, все это померкло перед бурей у Драконьего мыса, в которую он потерял отца, а сам чуть было не превратился в плавающий на поверхности воды кусок льда. Держась за мачту, Абран пробыл в воде с полчаса, вдыхая холодный воздух и запах прогнившей древесины, напоминавший ему не то запах желудей, не то дикого ореха. Много чего передумав за это время, он не раз возвращался к мысли, что тем, кто сгинул в пучине, повезло больше, нежели тем, кто выжил и теперь умирал в холодном одиночестве, оглашая тишину зубной дробью. Решиться на самоубийство он не мог, хотя стоило всего-то ничего, взять, и заглотнуть воды, да нырнуть по глубже. Но, как и всякий человек, пестующий надежду на спасение, Абран продолжал цепляться за жизнь, вглядываясь в пустой горизонт. И, надежда не обманула юношу, послав ему в помощь проходившее мимо рыбацкое судно. Оказавшись на борту судна, он зарекся, что начнет новую жизнь и в море больше ни ногой, что и сделал спустя три дня, женившись на дочке торговца птицей.

– Ты мне обещаешь? – вдруг спросила Оллин, обратив к мужу заплаканное лицо.

– Обещаю, – ответил Абран и сжал ее плечо, не решаясь на большее.

Чего Абран пообещал, он и сам толком не уразумел, но, понимал, что слова поддержки для нее сродни надежде, которую он питал после кораблекрушения. Впрочем, он когда-то обещал и ее отцу, что будет проявлять заботу о его дочери, пока в его груди бьется сердце. Помнил Абран и о том, как открывая перед молодой женой калитку отцовского дома, он встретился взглядом с соседкой, той самой, что этой ночью копошилась в собственном саду. Задумчивая, добродушная, она происходила из скромной семьи хлебопека, с которым мечтал породниться его отец. Но, вопреки воле отца, который не мог прийти из мира Богов и воспрепятствовать решению сына, он сделал выбор в пользу дочери торговца птицей, дававшего

за дочь кобылу, телегу, птичник и пару фунтов приданого.

– Я всегда в тебя верила, – прошептала Оллин, поднявшись со стула. Улыбнувшись, она обвила руками стройный стан мужа и положила голову на его грудь.

– А я в тебя, – сказал Абран, все больше и больше отдаляясь от понимания происходящего.

Обняв жену, он попытался было вспомнить, когда они в последний раз вот так стояли в обнимку, и, не вспомнив ничего такого, просто сжал ее крепче.

– Знаешь, а я давно не выходила в люди…

Не договорив, Оллин замолкла, услышав за окном подозрительный шум.

– Слышала? – спросил Абран, бросив взгляд в сторону окна.

– Не иначе… соседи, – ответила Оллин.

– Э-э-э, нет, – протянул Абран, отстранившись от жены и

проследовав к окну. – Соседи обычно кричат, а потом входят.

Выглянув в окно, он заметил силуэт человека, проскользнувшего на задний двор. Курицы, как по команде, в один голос закудахтали, и следом послышался приглушенный петушиный крик.

– Абран, что там? – спросила Оллин, подойдя к окну.

Муха, все это время наблюдавшая за семейной драмой с оконной рамы, дождалась-таки момента и метнулась к горшку, нырнув в него с головой.

– Если что, кричи, – ответил Абран и бросился к выходу.

Схватив вилы, прислоненные к стене у входа, он сорвал с гвоздя связку ключей и стрелой вылетел на крыльцо. Ударившись об стенку, дверь проскрипела и медленно затворилась, оставив его наедине с неизвестностью. Чуть помедлив, Абран сошел с крыльца и неспешным шагом двинулся к птичнику, крадясь вдоль стены, словно боялся спугнуть добычу.

– Абран, ну что там!? – крикнула Оллин, наполовину вывалившись из окна.

– Дура, не кричи, – прошипел Абран, махнув рукой на жену.

– Что? – спросила Оллин, не расслышав мужа.

Покачав головой, Абран сплюнул и продолжил движение к птичнику, вглядываясь в темноту. Чем ближе он подходил к цели, тем громче позвякивал ключами, будто предупреждая нежданного гостя о своем присутствии. Сделав еще пару-тройку шагов, он увидел тень, отделившуюся от птичника и тут же растворившуюся в темноте. Широко распахнутая дверь птичника чуть скрипнула, следом раздался

звук, напоминающий шум эля, выливающегося из опрокинутой бутыли.

– Эй, кто здесь!? – крикнул Абран.

Не услышав ответа, он отбросил связку ключей и взял вилы наперевес. Переведя дыхание, он двинулся к птичнику, пока не оказался у двери – черная, зияющая пустота вкупе с мертвой тишиной ничего хорошего не сулила.

– Абран, ты где!?

– Чтоб тебя собаки задрали.

Вздохнув, он шагнул в птичник, как через мгновение отпрянул назад.

– О, Боги! – вскрикнул Абран, упав навзничь.

Подняв голову, он узрел на груди сизо-рыжего петуха, взирающего на него одним левым глазом. Правый глаз, как и вся правая часть головы, у него отсутствовали. Вертя из стороны в сторону головой, или тем, что от нее осталось, петух пытался прокукарекать, но вместо этого из его горла вырывался булькающий звук.

– Вор, вор, держи вора! – вдруг раздался истошный крик старухи, эхом отозвавшийся по переулку.

– Ох-х-х, – выдохнул Абран, вспомнив про жену и вора.

Вскочив на ноги, он бросился к жене на выручку, а петух, кубарем слетев на землю, поднялся и поплелся вслед за хозяином, то и дело, заваливаясь на правую сторону.

– Абран, Абран! – запричитала Оллин, завидев мужа. – Он туда побежал, туда-туда, ты слышишь!?

Точно курица, носящаяся в поисках спасения от топора, она металась по двору, хватаясь то за голову, то указывая руками на окрестные дома.

– Дура! – крикнул Абран, перехватив жену на полпути от дома до калитки. – Кто побежал, куда побежал!?

– Туда, туда! – закричала Оллин, указывая на Южную улицу.

Отпустив жену, Абран бросился к калитке и узрел в конце переулка убегающего человека.

– Из дома ни ногой, я скоро буду, – это были его последние слова, прежде чем он бросился вдогонку за вором.