Алан Банкер
Долина скорби

КАЛУМ

– Ты там случаем не помер? – спросил Калум, посмотрев с улыбкой на королевское дитя.

С тех самых пор, как они покинули Миддланд, они сделали не одну остановку, давая отдых коню. К его радости, младенец, не издавший за весь путь ни звука, нисколько его не беспокоил. Вот и на этот раз, открыв глаза, тот посмотрел на Калума улыбающимся взглядом, а затем зевнул и снова заснул.

«Воистину Бланчестер, – подумал Калум. – С таким спутником он легко преодолеет путь до Гритривера³⁰».

Подумав о реке, он помрачнел, ибо по ту сторону реки находились степняки – истинные хозяева южных земель Соутланда. Мотнув головой, словно отгоняя неприятные мысли, Калум подстегнул коня и понесся к таверне «Два пескаря», до которой оставалось не больше полумили. Правда, уже вскоре он услышал крики, донесшиеся со стороны пшеничного поля.

– Отец! Отец! Отец!.. – кричал мальчишка лет семи-восьми, бегая вокруг крестьянина, вооруженного палкой.

– Получай гад! Получай! А вот тебя! Вот тебя!.. – дико орал крестьянин, нанося удары по земле, отскакивая и снова бросаясь на землю.

– Отец – сзади!

– Ах-х-х же ты дрянь эдакая, – со злостью протянул крестьянин, обернувшись и нанеся несколько ударов по земле.

Завидев столь странную картину, Калум не удержался и съехал с тракта.

– О, Боги! – вскричал крестьянин, замахав руками на Калума. – Ни шагу вперед! Они… они повсюду.

– Эй, дурак, кто они!? – крикнул Калум в ответ, остановив коня.

– Они, – выдохнул крестьянин и уперся руками в колени.

Его дыхание было частым, с присвистом, будто он преодолел не близкий путь. Как Калум не старался, он не мог разглядеть на его теле ни единой царапины, хотя его рубаха была в крови.

– Эй, малой, может, ты скажешь!? – обратился Калум к крестьянскому сыну.

– Змеи, господин, – прошептал мальчик, исходя мелкой дрожью. – Они… они повсюду.

В последнее время Калум не раз слышал, что поля к югу от Миддланда заполонили змеи. Вести о том, что от змеиных укусов гибли десятки, а то и сотни крестьян, были столь неутешительные, что мало кто отваживался выходить за пределы Миддланда, если на то не было особой нужды. Одну из таких историй он услышал от Клодии, понесшей тяжелую утрату. Как не силился, Калум не мог понять, зачем она рассказала ему про гибель отца. Помнил только, как получая очередной приказ королевы, он впервые увидел Клодию, чей смущенный взгляд оказался красноречивее всяких слов. Про себя же он отметил, что служанка весьма недурна собой.

– Змеи? – улыбнулся Калум и подстегнул коня. – Не змей надо бояться…

Не договорив, он резко остановил коня, узрев настоящее побоище. Посередине истоптанного куска поля стоял крестьянин, вокруг которого лежала груда змеиных тел. В сторонке, в десяти-двенадцати шагах от места побоища виднелась узкая борозда, исчезающая в высокой пшенице.

– Господин, ступайте куда ехали, а мне не мешайте.

Всучив палку сыну, крестьянин выпрямился, посмотрел на него недобрым взглядом, подобрал мотыгу и прошел к борозде, продолжив ранее начатое дело.

– А ты дерзок, крестьянин.

– Если хотите наказать – наказывайте. Если хотите убить – убивайте… все равно мы не жильцы.

Сплюнув, Калум направил коня к крестьянину, мимоходом бросив взгляд на крестьянского сына.

– А сына, стало быть, сиротой оставишь?

Отставив мотыгу, крестьянин выпрямился и посмотрел на Калума взглядом, полным горечи.

– Если вам не все равно, угодно ли господину проявить милосердие к моему сыну?

– О каком милосердии ты просишь?

– Убейте сына вслед за мной – что одним, что двумя, от вас не убудет, господин.

– Дурак, это милосердие не по мне! Ответь-ка лучше, что ты задумал?

– Забор хочу поставить, а то от змей никакого спасу.

– Мой тебе совет – как увидишь в небе Западную звезду, ноги в руки и прочь из королевства!

– Господин, вы про нечисть из пророчества?

– Про нее самую.

– Эх, куда ж бежать-то!? – усмехнулся крестьянин, обведя рукой

бескрайние поля пшеницы.

– Куда бегут люди, туда и ты беги.

– Господин, здесь мой дом, и здесь могилы моих предков.

– Ну, что ж, тогда Боги тебе в помощь.

Бросив последний взгляд на крестьянского сына, судорожно сжимающего в руках палку, Калум повернул коня к тракту. Быстро преодолев расстояние в несколько сотен шагов, Калум добрался до таверны «Два пескаря», первого на его пути питейного заведения. Двухэтажная, с мастерской и небольшой конюшней, рассчитанной на пяток лошадей, она ничем особым не выделялась, разве что отменными карасями, да Рыжебородым стражем. Так прозывали глубокого старика, в любую погоду восседавшего на стуле перед входом в таверну. Высокий, с пожелтевшей от времени бородой до пят, с изможденным лицом и тусклым взглядом серых глаз, старик создавал гнетущее впечатление на любого, кто объявлялся на пороге таверны. И, каждого ждал один и тот же вопрос: «Живой или мертвый?» Люди суеверные, видя ничего не выражающий взгляд старика и устремленный в них узловатый палец, от такого вопроса содрогались. Кто бросал монетку, дабы умилостивить старика, кто прибавлял ходу, содрогаясь телом от одного вида старика. Были и такие, кто считал старика сумасшедшим, и потому не обращали на него никакого внимания. Калум, не раз пересекавший тракт, не относился ни к тем, ни к другим.

– Живой или мертвый? – спросил старик, завидев Калума у калитки.

– Живой, пока в пути, – ответил Калум, отворив калитку.

– Но что будет завтра?

– Дожить бы этот день, старик, а завтра будет видно.

Засунув руку в карман штанин, Калум выудил пенс и вложил его в руку старика.

– Если хочешь жить, сынок, держись тракта стороной, – сказал старик отстраненным голосом.

Ничего не ответив, Калум толкнул дверь и вошел в таверну, сразу же направившись к столу возле окна.

– Хозяин! – крикнул он, положив младенца на скамью.

– Да, господин! – подскочил хозяин. – Что изволите? Эль, конину, карасей… о, да, конечно же, карасей! Эк я дурак, коль такие вопросы задаю! Ведь моя таверна славится карасями, да столь отменными, что вы просто пальчики оближите и…

– Ты много говоришь, – оборвал Калум хозяина. – Там, откуда я родом, таких, как ты, в один раз лишают языка.

Услышав про язык, хозяин побледнел, став одного цвета с полотенцем, висящим на его руке.

– Господин! – взмолился хозяин, сложив ладони. – Не лишайте языка, Богами заклинаю!

– Дурак, мне твой язык ни к чему! Я только сказал, как в моих родных местах поступают с теми, кто слишком говорлив.

– Хвала Богам! – вскричал хозяин, воздев руки к потолку.

Отдав должное Богам, он вперил в клиента взгляд побитой собаки, напрочь позабыв о своих обязанностях.

– Ну, чего стоишь столбом!? Дай эля, хлеба и… этих, своих карасей, и более ни слова! И еще молока подай, коровьего, а лучше козьего.

– Да, мой господин, конечно господин, – услужливо закивал хозяин и кинулся выполнять приказ.

Покончив с трапезой, Калум напоил младенца молоком и неспешно покинул таверну, заметив на выходе двух женщин в серых одеяниях. Сидя за столом, они о чем-то шептались, то и дело, бросая взгляды на прочих гостей таверны. Та, что была черноволосой, сжимала руку старухе, которой на вид было то ли пятьдесят, то ли шестьдесят лет от роду. Проходя мимо Рыжебородого стража, Калум услышал в спину бормотанье про завтрашний день и про то, что следует сторониться тракта. Посмотрев на пегую лошадь, привязанную к забору, он оседлал коня и выехал на тракт, продолжив путь на юг.

БРАТЬЯ САВЬЕР

– Есть, кто живой! – крикнул Анри, постучав кулаком в дверь борделя «Две стрелы».

Голоса, стук молотка и шум передвигаемой мебели, доносившиеся из-за двери, на мгновение стихли.

– Кто там!?

– Мы там!

Раздался шум отворяемого засова и на пороге объявился Силас.

– Рад вас…

– Почему двери заперты? – огорошил Анри вопросом, не дав

Силасу договорить.

Отстранив его могучей рукой, Анри вошел в бордель, а следом

за ним Арьен.

– Или ты гостям не рад? – осклабился Арьен.

– Простите великодушно, господа, у нас случился небольшой ремонт, – с заискиванием в голосе ответил Силас, узнав в клиентах братьев Савьер.

Словно в подтверждение его слов у дверей возник плотник, в руках которого был громоздкий ящик с плотницкими инструментами.

– Хозяин, я могу идти? – спросил плотник.

– Проваливай, – бросил Силас, придерживая дверь.

Закрыв этим утром бордель, он ничем другим не занимался, как заставлял шлюх прибирать дом, а плотника подгонял с починкой половиц.

– Хозяин, ты забыл мне заплатить.

– У меня нет ни пенса, приходи завтра.

– Как же так, ты же обещал!

– Ты же, я же, весь день возился с дюжиной половиц!

Вытолкнув плотника наружу, Силас затворил дверь, обернулся и одарил улыбкой клиентов, восседающих за столом по центру гостиной.

– А где хозяйка? – поинтересовался Анри.

Посмотрев на свежие половицы у окна, Силас на мгновение взгрустнул, а затем просветлел и щелкнул пальцами.

– К моему сожалению, – ответил он. – Хозяйка, госпожа Делиз, этим утром покинула нас… так сказать, ушла в мир иной, да упокоится ее душа с миром.

– Хочешь сказать, паскуда сдохла?

– Если вам угодно, господин.

Появившись из подсобки, Сельма проковыляла к столу гостей, неся на подносе кусок сыра, пшеничный хлеб и четыре кружки эля.

– Поди, ты безмерно счастлив, – ухмыльнулся Анри, отпив глоток из кружки и сморщив лицо так, будто надкусил лимон.

– А не угодно ли господам развлечься? – спросил Силас, поспешив перейти на другую тему.

– Как же не угодно, угодно, – ответил Арьен.

– Да погоди ты! – вскричал Анри. – Скажи-ка лучше, как хозяйка-то издохла?

– Провалилась в подвал, господин.

– Ну, братец, гони шиллинг! – воскликнул Анри, хлопнув брата по плечу, от чего тот поперхнулся и пролил на себя эль.

Как и прочие завсегдатаи борделя «Две стрелы», они делали ставки на то, какой конец ожидает госпожу Делиз. И, Анри не прогадал, однажды поспорив с братом на шиллинг, что хозяйка найдет собственный конец в подвале борделя.

– Это всего лишь удача, – хмыкнул Арьен и полез во внутренний карман куртки, откуда извлек серебряную монету и бросил ее на стол.

Звякнув, монета подскочила и завертелась волчком, наматывая незамысловатые круги.

– Так как, господам угодно развлечься? – повторился Силас.

– Какой же дурак откажется от девочек! – ответил Арьен.

Отставив кружку, он подвинулся на край скамьи и поднялся из-за стола. Анри же, хлопнув ладонью по столу, прервал танец монеты и взялся за вторую кружку.

– Прошу за мной, господин, – услужливо произнес Силас, забегая вперед.

– Мне не нужен поводырь, – пробурчал Арьен.

– Как пожелаете, господин, – сказал Силас, кивнув и отойдя в сторону.

Проводив взглядом младшего из братьев, тяжело, точно нехотя, поднявшегося по лестнице, он воротился к Анри, уже допивавшим третью кружку эля.

– Эй, как там тебя, – проговорил Анри, еле ворочая языком.

– Силас, господин.

– Откуда такое отвратное пойло? Я такого дерьма сродни не…

Не договорив, Анри уронил голову на стол и задремал, сотрясая гостиную храпом.

– Откуда, откуда, да все оттуда!

Силас неоднократно слышал подобные упреки, что эль в их заведении это вовсе и не эль, а сущее дерьмо или того похуже – ослиная моча. Да, соглашался он про себя – полное дерьмо – и сам он не раз говорил об этом хозяйке. Но, та его будто не слышала, каждый раз ссылаясь на отсутствие средств на покупку хирамского эля.

«Но, дайте мне только месяц, – подумал Силас. – И я завалю весь Миддланд хирамским элем. Все узнают, на что горазд господин Силас, не в пример госпоже Делиз. Да что там, я завалю столицу лучшими шлюхами, что могут сыскаться во всем Хираме!»

Вспомнив о Хираме, он улыбнулся, а через мгновение другое его

посетило тревожное чувство, что в борделе как-то слишком тихо. Оглядевшись, он ничего странного не приметил: мирно похрапывающий за столом Анри, да колченогая шлюха у окна, старательно натирающая полотенцем тарелку.

– Что с вами, хозяин? – спросила Сельма, обнажив в улыбке белоснежные зубы.

Подброшенная в бордель еще ребенком, она не знала иного дома, кроме борделя госпожи Делиз, которую почитала за родную мать. Та же имела к ней двоякое чувство, отвечая как материнской любовью, так и желанием поиметь с уродства Сельмы, подкладывая ее под клиентов, не чурающихся хромоногих девиц.

– Сельма, слышишь это?

– Я ничего не…, – ответила было Сельма, и закусила язык, поймав устремленный на нее сердитый взгляд.

Посмотрев в сторону лестницы, Силас пересек гостиную и поднял голову, дабы убедиться, что ему не показалось. И, к его ужасу, ему не показалось – от гробовой тишины, стоявшей на втором этаже, у него кровь в жилах застыла, а волосы встали дыбом. Правда, в этом состоянии Силас пробыл недолго, ибо его внимание отвлекло мерное назойливое жужжание. Повернув голову, он узрел жирную зеленую муху, вылетевшую из-под лестницы. Следом за ней показалась пара мух, за ними еще и еще, пока гостиная не оказалась во власти крылатого воинства. Издавая мерзкое жужжание, мухи витали над столами в поисках еды и питья, а те, что понаглее, так и норовили залезть в нос и в уши.

– Ах, же ты зараза, – проворчал Силас, догадавшись, откуда взялось столько мух.

Заглянув под лестницу, он обнаружил причину – порог дверцы, ведущей в подвал. Недолго думая, он схватился за дверную ручку и рванул ее на себя, как в тот же миг был атакован роем мух. Следом потянуло сладковатым смрадом, от чего у него засвербело в носу. Закрыв нос, он кинулся прочь от дверцы и столкнулся лицом к лицу с Арьеном. Сельма, узрев клиента, икнула и обронила тарелку.

– Господин? – изумился Силас, чьи самые худшие опасения только подтвердились.

Измазанный кровью с головы до ног, Арьен держал в одной руке нож, а в другой голову рыжеволосой шлюхи с разрезанным от уха до уха ртом.

– А шлюхи-то, твои, никчемные, – обронил Арьен и пырнул

Силаса в живот.

Упиваясь ужасом в глазах жертвы, Арьен провернул нож с таким удовольствием, с каким проворачивают кабанину, насаженную на вертел. Издав глубокий вздох, Силас содрогнулся и повалился на залитый кровью пол. Корчась от боли, он судорожно хватал собственные кишки, вываливающиеся наружу. Холод смерти, про который он много раз слышал, принимал его в свои объятия. Довольно скоро его конечности окоченели, и он не мог пошевелить и пальцем. Жирные мухи, бесцеремонно сновавшие по его телу, ныряли во все щели, куда можно было только пролезть. Последнее, что Силас узрел перед кончиной, это как Арьен схватил Сельму за шею, поднеся нож к ее рту. Закрыв глаза, он провалился в темноту, а вместе с ним ушла и мечта о величии борделя «Две стрелы».

– Ну же, будь хорошей девочкой, – прошептал Арьен на ухо Сельме. – Не бойся меня, я хочу тебя сделать счастливой.

Осклабившись, он принялся кромсать шлюхе рот, будто пилил дрова. Гостиная наполнилась воплем Сельмы, а мухи в ужасе разлетелись в стороны.

– Ах ты, сука! – вскричал Арьен и полоснул ножом по языку жертвы, от чего та еще пуще заверещала, брызжа кровью.

– Ты что делаешь, ублюдок?! – заорал Анри, очнувшись от крика шлюхи.

– А ты не знаешь? – огрызнулся Арьен, старательно выкорчевывая язык у жертвы. – Делаю человека…

Не договорив, он одним ударом кулака был сбит с ног и отлетел от окна.

– Если кому скажешь, что здесь произошло, – сказал Анри, глядя в глаза Сельмы. – Я тебя найду и довершу дело брата, все поняла?

– Мммм…, – замычала Сельма, держась руками за окровавленный рот.

– Пошла вон.

Метнувшись к выходу, Сельма рывком открыла дверь и выпорхнула наружу. Оглядев гостиную, Анри вышел следом и, убедившись, что снаружи никого нет, вернулся в дом и вытащил на крыльцо Арьена, а после обошел бордель и привел из конюшни двух коней. Взвалив братца на одного из них, Анри привязал его к задней луке седла своего коня и в спешке покинул бордель. Преодолев полусотню шагов, он в нерешительности остановился у путевого столба, не зная, куда держать путь.

– Я такого от тебя не ожидал, – проговорил Арьен, придя в себя.

Мотнув головой, он уселся в седле и вперил взгляд в затылок Анри, точно хотел его проткнуть.

– Я сам того не ожидал, – отозвался Анри.

Сколько он себя помнил, он ни разу не поднимал руку на брата, и другим не позволял этого делать. И вот, это случилось. Боль за Арьена, за то, во что он превратился по его вине, он носил в своем сердце всю жизнь. Теперь же он ощущал, как его сердце разрывается на части.

– И все ради какой-то шлюхи.

– Прости меня, если сможешь.

– Эх, да что там, – выдохнул Арьен, отведя взгляд в сторону.

Выдержав паузу, Анри посмотрел на солнце, быстро клонящееся к горизонту, подстегнул коня и двинулся на юг.

– Почему на юг? – поинтересовался Арьен.

– А ты пораскинь мозгами.

– Я бы на их месте в Вестхарбор подался – два дня пути, сел на корабль и попутный ветер в помощь.

– Калум, если он всему голова, вовсе не дурак – в Вестхарборе полно шпионов, а в Соутланде можно затеряться.

Анри знал, о чем говорил, ибо Королевский тракт, соединяющий Миддланд с южным побережьем Соутланда, представлял собой дорогу длиной в четыреста двадцать пять миль. Первые двести пятьдесят три мили тракт шел по прямой линии, соседствуя с лесами и полями, убегающими на запад и восток на две-три сотни миль. На западе земля Соутланда упиралась в Скалистые берега, за которыми лежало Западное море, известное своей непредсказуемостью. На востоке простирались леса Грин Каунтри, за которыми плескалось Море слез, окаймленное пятью большими островами. Внешне спокойное, Море слез вблизи восточного побережья Соутланда было неистовым, предпринимая бесконечные атаки на крутые берега Соутланда. Лишь только ближе к устью Гритривера море и суша приходили к согласию: береговая линия, изрезанная бесчисленными бухтами, давала волю морским водам, вдающимся глубоко на территорию Соутланда. Второй отрезок тракта начинался у Форта короля Аргуса, построенного завоевателем Соутланда на берегу Гритривера – широкой и бурной реки, берущей начало в отрогах Скалистых берегов. Имея протяженность в двенадцать миль, эта часть тракта шла с запада на восток вдоль северного берега Гритривера, и заканчивалась у горбатого моста, что в двух милях к югу от Соутхиллса. Что до третьего отрезка Королевского тракта, то начинался он за мостом и далее шел по прямой линии, до самого южного побережья Соутланда. Эту часть тракта, имеющую протяженность в сто шестьдесят миль, называли не иначе, как Пустынной дорогой, ибо земли за Гритривером не отличались ни буйной растительностью, ни богатством дичи, ни удобствами к жизни, к которым так привыкли люди, живущие к северу от реки. Правый берег Гритривера, богатый рыбой и зеленью, через пару-тройку миль переходил в степи и полупустыни, местами изрезанных ручейками, зачастую пересыхающими в жаркие дни лета. За двадцать-тридцать миль до южного побережья, омываемого водами двух морей, начиналась пустыня Соутланда.

– А если они подались в Нортланд?

– В эту глухую дыру? – улыбнулся Анри. – Не смеши меня, братец.

– Гэвин из Нортланда, – сказал Арьен с обидой в голосе.

– Гэвин не дурак, чтобы ослушаться приказа королевы, а вот Калум…

УИЗЛИ

– П-о-о-о-сторони-и-сь! – прокричал зычным голосом бородач, восседавший на телеге, полной корзин с рыбой.

Толпа, сквозь которую пробиралась телега, расступалась не столь охотно, как того хотелось бородачу. То здесь, то там раздавались недовольные возгласы, что, мол, не в тот час он собрался на рынок. Народ, еще с утра стремившийся в верхнюю часть Миддланда, ближе к сумеркам устремился в обратном направлении, уподобляясь отбойному течению в прибрежной полосе. Впрочем, ему было все нипочем.

– Эй, смотри куда идешь! – крикнул бородач, остановив лошадь перед самым носом Уизли.

Не замечая людей, тот медленно брел по улице, напоминая человека, идущего на казнь: понурая голова, взгляд, опущенный в пол и медленная, неуверенная походка, словно он оттягивал конец своего жизненного пути. Уткнувшись лицом в лошадиную морду, Уизли услышал запах гнилой рыбы, а подняв взгляд, узрел большие

грустные глаза.

– Эй, дубина, прочь с дороги! – крикнул бородач, угрожающе

поигрывая кнутом, но Уизли, точно его не слышал, продолжая смотреть в глаза лошади.

– Я вот тебе, – пробурчал бородач и замахнулся на Уизли, как тут же осекся, поймав пустой взгляд незнакомца.

Осадив бородача, Уизли потеребил лошадь за ухом и отступил в сторону.

– Так-то лучше, – буркнул бородач и от всей души прошелся кнутом по спине лошади.

Издав недовольное ржание, лошадь дернулась и последовала дальше, а Уизли продолжил путь к отчему дому, до которого оставалось совсем немного. Посматривая на быстро убывающее солнце, он с каждым шагом прибавлял ходу, пока не оказался на Концевой улице.

– Прости, отец, – прошептал Уизли, остановившись напротив единственного окна, из которого часами любил смотреть на улицу.

Вздохнув, он развернулся и зашагал в сторону борделя «Две стрелы». Зайти в отчий дом Уизли, как того не желал, не решился, боясь посмотреть в глаза отца. Он прекрасно понимал, что больше его не увидит, ибо за убийство полагалась виселица. Оказавшись напротив черного входа в бордель, Уизли остановился, почуяв неладное.

«Странное дело, – мелькнуло в его голове. – В борделе тихо, будто день с ночью поменялись местами».

Обойдя бордель, он оказался у забора, за которым простиралось красное море из цветов. Не успев насладиться этой красотой, Уизли увидел, как из парадного входа выбежала женщина, а вслед за ней появился мужчина огромных размеров. Оглядевшись, он воротился в дом и вскоре снова показался, неся на плече тощего, неказистого на вид мужчину. Затем, тот, что побольше, привел из конюшни двух коней, взвалил другого на одного из них и помчался в сторону Королевского тракта.

«Что-то здесь не чистое», – подумал Уизли и прокрался к калитке борделя.

Отворив ее, он пробрался в сад никем незамеченным, благо, вокруг не было ни единой души. Впрочем, уже вскоре послышались голоса.

– Слышал про хозяйку?

– А как же, про ублюдка, выброшенного из окна только ленивый не говорит!

– Да нет же, я говорю про то, как хозяйка померла!

– А я знал, что этим все закончится.

Завидев у забора двоих незнакомцев, Уизли вздрогнул, ощутив себя вором, пойманным за руку. Правда, он довольно быстро справился с волнением и двинулся им навстречу, ибо что-то ему подсказывало, что в бордель не стоит совать нос.

– Ты-ы-ы посмотри, какой красавец, – проговорил один из незнакомцев, кивнув в сторону Уизли.

Толкнув калитку, он вошел во двор борделя и встал как вкопанный, перегородив Уизли дорогу. Уткнувшись в широкую грудь незнакомца, Уизли попытался обойти его, как уперся в его лысого приятеля.

– Эй, куда же ты бежишь!? – вскричал тот, схватив Уизли за локоть. – Не хочешь провести вечер с двумя достойными господами?

– Пойди прочь! – огрызнулся Уизли и попытался вырвать руку.

– А он мне нравится.

– И мне, – осклабился усач и небрежно схватил Уизли за талию.

Наклонившись, он сложил губы в трубочку и потянулся к его лицу.

– Ну же, давай поговорим, – прошептал он, одарив Уизли жарким дыханием.

– Давай, я не против, – процедил Уизли.

Лицо усача побледнело, будто оно было отдано комарам на откуп. Ощутив жжение внизу живота, он склонил голову и узрел рукоятку от ножа.

– О, Боже, – прошептал он и сделал шаг в сторону, окропив дорожку кровью, а затем пал как подкошенный.

– О, Боги! – вскричал его приятель и бросился в бордель со всех ног.

– Эй, а поговорить!? – бросил Уизли вдогонку.

Не получив ответа, он засунул нож за пояс, перешагнул через труп и неспешно, будто ничего и не совершал, покинул двор борделя. Оказавшись у путевого столба, Уизли без раздумий повернул направо, на плохо вымощенную дорогу, ведущую к Рогатому заливу и Скалистым берегам.

Как и тринадцать лет тому назад, когда он в первый и единственный раз посетил с отцом южный берег Рогатого залива, его путь пролегал среди полей и холмов, за которыми буйствовали воды залива. Заход солнца, заставший его в дороге, показался ему зловещим. Облачившись в кроваво-пурпурное одеяние, небо походило на тело, истекающее кровью. Бредя по безлюдной дороге, Уизли не слышал ни лая собак, ни крика чаек, ни ругательств запозднившихся путников, спотыкающихся на неровной дороге. Он ничего этого не слышал, точно все вокруг вымерло – только голос ветра и шум собственных шагов.

– Жаль, отец, что ты этого не слышишь, – пробормотал Уизли, попытавшись развеять гнетущую тишину.

Сорвав с лица платок, он вдохнул соленого воздуха и ускорил шаг, вглядываясь в темнеющий горизонт. Всякий, кто ходил по этой дороге, знал, что до Зеленых валунов, откуда дорога сворачивает в сторону Скалистых берегов, пять часов ходу. Уизли помнил ту ночь, когда они с отцом добрались до валунов, сплошь покрытых мхом, как протиснулись между ними и взяли вправо, с трудом преодолев две сотни шагов по крутому склону холма, но, оно того стоило. Черная полоса горизонта, у которой сливались небо и море – он ничего прекрасного в жизни никогда не видел. Не мог он оторвать взгляда и от огней, выхватывающих из темноты силуэт огненной саламандры. И от огоньков в крестьянских домах, походящих на светлячков. Все это он помнил как сейчас.

– Отец, ты как-то сказал, что здесь ты потерял свою жизнь, а со мной снова обрел себя. Как знать, отец, может, здесь я обрету себя, как ты считаешь?

Не услышав ответа, Уизли остановился и посмотрел на небо: блеклая луна, лишенная свиты, казалась одинокой, как и он посреди пустынной дороги.

– Прости отец, ты, небось, уже ко сну отходишь, а я тут лезу с вопросами?

Взъерошив волосы, он улыбнулся и поспешил дальше, навстречу новой жизни.