Акулина Вольских
Даринин маяк
В горле колючей семянкой татарника застрял крик. Плач женщины спутался с ветром, плеском волн, растворился и исчез. Максим крикнул женщину, но никто не отозвался, только будто с издевкой шуршал сухостой на высоком берегу.
Небо зловеще сгущалось. Максим уцепился за сухой пучок травы, попробовал выбраться наверх, но не смог, расцарапал предплечья и больно закусил губу. Слишком крутой склон. От малейшей попытки выбраться он только ссыпался вниз струйками песка, в речку плюхались камешки.
– Папа! – крикнул Максим, глуша такой детский испуганный всхлип.
Отец всегда помогал, когда было нужно. Всегда приходил, когда звали. Всегда был честным. Всегда любил его и маму, всегда берег и заботился. А Максим так глупо попал в западню и останется теперь тут, никто не найдет. Мама знает, что маяка он боится, и искать здесь не будет.
Вместе с новой вспышкой молнии тело прошила боль. За себя, за близких. Папа хотел поговорить откровенно, по-взрослому, а Максим повел себя как ребенок, сбежал, не стал слушать. Но он и был ребенком, напуганным, одиноким на утесе в самый разгар грозы. И теперь страшно было всем – родителям, потому что не знают, где их сын, а самому Максиму оттого, что боялся так и остаться здесь, на выступе утеса, не найденным. Что не скажет маме, как сильно он ее любит, а папе – что больше не сердится и верит.
В уголках глаз скопились настырные слезы. Максим уперся коленкой в склон, толкнулся и уцепился пальцами за ямку в песке, поднимаясь. Яркая вспышка осветила утес и стены маяка, на секунду стало светло, как днем. Потом словно груда камней с грохотом обрушилась на землю – ударил гром, и Максим снова скатился вниз. Сжался в комок и плакал, пока сквозь вой ветра не услышал голос отца:
