Агата Богатая
Веселая офисная жизнь
5. Что такое Настоящая Женщина
Я не знаю, зачем согласилась на предложение приехать в гости к Владимировне. Поскольку ее огромная с высокими потолками квартира захламлена настолько, что напоминает временами сарай или складское помещение. Она обитает только в одной комнате. Три остальные превратились в хранилище для сломанной мебели, каких-то коробок и старья.
Повсюду висит паутина и лежит слоями пыль. И я начинаю кашлять от аллергии. От недостатка свежего воздуха в помещении, неприятного запаха старых затхлых вещей и сигарет.
Но мою приятельницу это не смущает. Кажется, она чувствует себя в этой беличьей клетке органично, добавляя в раковину к горе протухшей посуды еще пару чашек.
Я не хочу пить чай и есть отбивные, которые она готовила для своего ненаглядного Юры. А все валяющиеся на кухне бутылки мне хочется собрать и вынести на помойку. В глаза бросаются почему-то обои, висящие клочками по стенам. И куски очень грязных занавесок в разводах и в дырках от сигарет.
Владимировна вытаскивает откуда-то свое новое пальто, которое она взяла все-таки в кредит. Оно изумительного лавандового цвета. К нему есть еще шляпка в виде огромного рыжего пятна с искусственными перьями и цветами.
– Как я тебе? – Спрашивает у меня бывшая коллега, напяливая обнову прямо на полупрозрачный пеньюар и засовывая свои костлявые ноги в ярко-малиновые ботфорты.
– Вызывающе. – Отзываюсь я фразой из советского фильма, после которой мы обе начинаем хохотать.
– Не хватает моих салатовых перчаток и бирюзового шарфика. – Вспоминает Владимировна и быстро устраняет досадное недоразумение, превращаясь в попугая.
– Жаль, что погода нас подводит. И такой наряд будет неуместен в пурге с мокрым снегом. – Констатирую я.
– Да брось! – Фыркает Владимировна, дефилируя по длинному коридору, как по подиуму в пальто и в ботфортах, забирающих все внимание на себя своими колыханиями вокруг тощих коленок.
В этот момент я опасаюсь, что моя приятельница не впишется своей фигурой между велосипедами и лыжами, нагроможденными в узком проходе. И не зря. Владимировна задевает при повороте какой-то мешок с цементом и все его содержимое с грохотом вываливается на нее.
– Ну вот! – Взвизгивает она. – Опять в химчистку придется сдавать.
И начинает отряхиваться, становясь похожей в своей нелепой шляпе на какую-то артистку из заезжего цирка.
– Не ушиблись? – С тревогой интересуюсь я.
– Пора бы, конечно, избавиться от этого многообразия ненужных вещей. Но не могу. – Оправдывается бывшая коллега. – Советский менталитет, а вдруг еще пригодится?
– Я боюсь, что среди такого вороха барахла вы скоро и себя не найдете! – Ужасаюсь я.
– Согласна. – Кивает головой она. – Но с этой пылью и сломанными стульями мне уютнее что ли. Каждая одинокая лыжа мне о чем-то напоминает.
– Воспоминания можно хранить в душе. А не заставлять ими всю квартиру. – Сетую я. – Если лыжа потеряла пару, то ее место не в прихожей, а на свалке.
– Когда-то мы всей семьей выбирались в парк покататься на лыжах и коньках. – Вздыхает Владимировна, поняв, что оттереть строительный порошок с нового пальто ей не удастся.
Она снимает пальто. И пытается пристроить оторвавшиеся перо и драповую розу к шляпе. В ее гипюровом пеньюаре зияет огромная дыра.
– Вы, кажется, испортили белье. – Констатирую я, показывая на прореху в наряде.
– Ой. Какая я неловкая! – Сетует приятельница, засовывая пальцы в гипюровую дыру. – Подготовилась к встрече с Юрой. А он в школу пошел разбираться по поводу очередной выходки сына. Потом, кажется еще родительское собрание. Хочешь, я тебе покажу ампулы, которые мне посоветовала мой парикмахер?
Она берет старенький табурет, залезает на него и начинает искать в шкафах ту самую сыворотку, гарантирующую усиленный рост волос. Со всех щелей начинают выпадать какие-то пучки сухих трав, коробки и банки, от которых мне приходится уворачиваться.
– Да вы сейчас точно либо грохнетесь, либо разобьете что-то и меня еще покалечите! – Возмущаюсь я.
– Куда же я их засунула? – Пытается вспомнить Владимировна, продолжая ронять кухонную утварь и с грохотом катапультирует на ворох коробок.
Я подскакиваю со стула и успеваю ее поддержать.
– Право же. Еще убьюсь! – Приятельница встает, потирая затылок и продолжая вспоминать, куда она пристроила коробочку с чудодейственным элексиром.
– Пора уже вынести весь этот хлам и сделать ремонт. – Командую я, обнаруживая, что порвала колготки, зацепившись за торчащий из мебели гвоздь.
В этот момент наступает кромешная темнота. Поскольку из проводки раздается какой-то треск, а потом хлопок.
– Ой. Кажется. Опять пробки выбило. – Спокойно сообщает Владимировна, шаря в темноте и пытаясь найти телефон, чтобы подсветить.
Но я нахожу быстрее зажигалку и с помощью нее обнаруживаю свою сумочку и телефон, в котором включаю фонарь.
– Вы уверены, что это пробки, а не проводка перегорела? – Не верю ей я, чувствуя себя неуютно среди хлама.
– Слишком большая нагрузка на одну розетку. Холодильник, ночник, а когда включаешь еще и чайник, то сразу срабатывает предохранитель. – Объясняет моя бывшая коллега, пока мы пробираемся по узкому коридору, чтобы вернуть в обычное положение пробки.
Меня начинает раздражать неустроенность быта моей приятельницы.
– Давно пора привести вашу квартиру в порядок! – Ругаюсь я.
– Я – женщина, а не строитель. – Огрызается Владимировна, наощупь пробираясь в темноте.
После неудачных попыток разобраться с электричеством, моя бывшая коллега выносит вердикт:
– Опять придется приглашать электрика. А это расходы. Эх.
– Пойдемте лучше на улицу. Подышим свежим воздухом. – Предлагаю ей я, устав бороться с бытовой неустроенностью в этой квартире и страдая от едкого сигаретного дыма.
– Я не могу не накрашенная даже мусор вынести. – Говорит пенсионерка, которая пару минут назад испортила обновы.
– Ну не в темноте же сидеть! – Спорю с ней я.
– Сейчас найду свечки и зажгу благовония. И будет уютно и романтично. Мы так с Юрой иногда любим провести время за бокалом белого полусладкого. – Упирается Владимировна.
– Нет уж! – Отрезаю я. – Набрасывайте на ваш пеньюар что-то теплое и на улицу.
Я с трудом могу представить любовников среди этого бардака, называемого Владимировной романтикой.
– Исключено! – Бунтует пенсионерка. – Мне нужно быть при полном параде. Подобрать гардероб вплоть до аксессуаров. Сделать укладку.
– Какая укладка, когда на улице метель! – Пытаюсь вразумить ее я.
– Я-женщина, а не бульдозер, чтобы напялить на себя какой-нибудь спортивный костюм и разгуливать в исподнем по улице. Нет. Минимум – капля духов и шляпа для элегантности! – Настаивает на своем Владимировна.
– Тогда я вызываю такси и еду домой! – Отрезаю я. – С меня достаточно того, что я порвала колготки, а все из-за вашей любви к хламу!
– Это мелочи жизни, дорогуша! – Успокаивает меня Владимировна, в темноте закуривая.
Я достаю из сумочки телефон, чтобы позвонить мужу или вызвать такси, задевая какие-то коробочки с пузырьками, которые падают на пол.
– Вот и ампулы с сывороткой нашлись! – Радуется Владимировна, собирая по полу раскатившиеся ампулы. – Красота превыше всего!
В этот момент в дверь раздается стук. Испуганная Владимировна шепотом просит меня подойти к двери и глянуть в глазок.
– Это опять приставы или с ЖЭУ! – С ужасом произносит она. – Или соседи с жалобами.
Я подхожу к двери и слышу знакомый голос Юры:
– Открывай, дорогая. – Кричит он. – Твой зайчик голоден и превратился в волка. И тебя сейчас съест!
– Как я покажусь перед ним в таком виде? – Опять пугается Владимировна.
– Но вы успели запечь свинину. И пока он будет ее уплетать, приведете себя в порядок. Снимайте рваный пеньюар и идите встречать зайчика. Главное, чтобы в темноте он нас не перепутал. – Отвечаю ей я.
Она неуверенно открывает дверь голодному любовнику. Теперь я могу с чистой совестью сбежать из этой проклятой квартиры, решаю про себя я.
6. Почему люди счастливы в бардаке
После ужасающей обстановки в квартире Владимировны, я оказываюсь дома. И наша уютная многоуровневая квартирка кажется мне очень уютной и чистой. Нет, решаю про себя я, в бардаке бы я точно не смогла жить. И от этого впадала бы в еще большую депрессию.
Белые стены, белое постельное белье, белые двери, портьеры цвета сафари и картины в рамах под дерево на стенах, а так же ночники шафранового цвета наполняют меня умиротворением и покоем. Точно так же действует на меня паркет и мягкий уютный диван песочного цвета, ковер топленого молока на полу с высоким ворсом, небрежно брошенный плед в шотландскую клетку на палевое кресло.
Мозаичный рисунок в витраже меня тоже приводит в восторг, как и белоснежные полотенца и банные халаты в ванной комнате, в которой я люблю проводить ритуалы красоты.
И летящий невесомый тюль в сквозняке окна тоже мне нравится, и старинная причудливая бронзовая люстра, и вышитые крестиком чехлы на подушках, и тончайший фарфор, выглядывающий из-за стекол белоснежных шкафов кухни.
И гардеробная комната, в которой все на своих местах, аккуратно сложенное в однотонные коробки и кофры. И огромные сверкающие зеркала и многоуровневый свет, создающий многоуровневые оттенки в нашем жилище меня завораживают, как и огромные деревья в кадках.
И даже чистейшая кошка, которая спит в своей соломенной корзинке на аккуратной подушечке отлично вписывается в этот интерьер.
Ничего не сломано, не разбросано, не испорчено и не висит клочками. И все гармонично, стабильно и обволакивает спокойствием и уверенностью в том, что дом – это твоя крепость, где ты можешь укрыться и расслабиться от всех невзгод.
Нет, отмечаю я мысленно, не смогла бы я спокойно уснуть, видя перед собой кусок болтающейся ткани на окнах и куски отклеивающихся обоев. Не смогла бы завтракать, сидя за столом, который покрылся слоем пыли, глядя не на роскошный вид из окна, а на переполненное ведро и кучи мусора повсюду.
Однозначно, я бы сама засучила рукава и принялась бы убирать, драить и выносить хлам на помойку. И дезинфицировать унитаз, к которому страшно подойти. А потом проветривать квартиру от тяжелого табачного запаха.
Еще раз мысленно задала я кому-то вопрос, почему Юра, проживающий в стерильных условиях с чистоплотной и аккуратной учительницей, вдруг так органично вписался в хаос у моей приятельницы, где перегорает проводка, всегда течет сантехника и стоят мешки со строительными материалами?
Почему этот вполне приятный и симпатичный молодой мужчина выбрал в любовницы пенсионерку с причудами, совершенно далекую от организации пространства, более того, пошлую временами и вульгарную до скрежета на зубах?
Снова и снова я пыталась проанализировать, как коррелируют друг с другом качество жизни и постоянно царящей бардак в ней у некоторых людей. И пришла к определенному выводу, что вот эта неустроенность и постоянные долги, от нежелания взять на себя ответственность за свою Судьбу, от поглощающей лени, к которой привыкаешь, от инфантильности, пофигизма, неряшливости, недалекости, привычке всегда плыть по течению и надеяться, что кто-то все устроит самым наилучшим образом.
Переклеит обои, вынесет мусор, оплатит долги по коммунальным услугам, починит всегда капающий кран, вымоет полы, повесит чистые шторы, сделает ремонт, вынесет на помойку ту самую лыжу, оставшуюся без пары, а ты будешь наряжаться, радоваться жизни, снова создавать прорехи в пеньюарах и в бюджете, а потом вздыхать от того, что опять расходы и рутина.
И чтобы избавиться от этого состояния безнадежности, кинешься запекать свинину и поить молодого любовника хорошим вином, не боясь в темноте перевернуть на себя в очередной раз какой-нибудь мешок со строительной смесью.
Каждому, как говорится, свое.
7. Про смерть
Я думала, что моя бывшая коллега и приятельница Наталья Владимировна угомонилась, получив от меня порцию общения. Но нет. Она стала меня донимать своими звонками и хвастаться очередными обновами, купленными в кредит, к которым я давно равнодушна.
– Я приеду к тебе в боа и новой шляпке. – Сообщает она мне.
– Хорошо, что в этот раз вы хотя бы предупредили меня об этом. – Говорю ей я. – Но нас с мужем не будет дома. Мы решили съездить на кладбище и немного привести могилы родственников и сына в порядок.
–Я поеду с вами. – Пристает бывшая коллега. – Мне нужно тоже к мужу, покойнику.
– Вы же говорили, что отправили его прах на родину? – Недоумеваю я.
– Нет. Меня дочь попросила захоронить его останки здесь. – Вздыхает Владимировна. – Но ты так спокойно говоришь про могилы.
– А что я должна сделать, по-вашему? – Удивляюсь я. – Год прошел. Именно столько времени люди должны оплакивать утрату. Дальше нужно продолжать жить.
– Но это противоестественно – терять детей. – Упирается моя приятельница. – Не представляю, если вдруг сообщат, что мой сын все-таки погиб.
– На мой взгляд, нет ничего страшнее неизвестности. И ожидания. Результат, пусть и печальный, тоже результат. – Объясняю ей я.
– Пока сын числится пропавшим без вести, у меня есть надежда, что он жив. – Настаивает на своем Владимировна.
– А если это окажется не так? Вы к этому готовы? – Провожу коучинг я. – Это же самообман.
– А вдруг он и правда живой? – Упирается моя приятельница.
– Допустим. Он вернется домой, например, инвалидом. Или с каким-то расстройством. Бывает и такое. Он будет в любом случае другим. Вы к этому готовы? – Продолжаю я.
– Я....– Начинает мямлить она, запинаясь. – Зачем ты мне говоришь эти гадости?
– Так выглядит реальность, увы. Нужно снять розовые очки и ваше боа. И посмотреть правде в глаза. – Отрезаю я.
– Но…– Как-то неуверенно говорит Владимировна. – Я....пусть он будет лучше живым. Моему отцу пришлось ампутировать ноги. Потом на руках у меня оказался муж без ног. Это ужасно. Моя мама очень страдала. И я тоже. Сначала с отцом. А потом с мужем. Это…это…
– Это ужасно. И это было. У вас есть опыт справиться с этим. Вы уже взрослая. И стали сильнее. Трудности наделяют нас силой. – Продолжаю я.
– Я не хочу об этом думать....– Отпирается моя бывшая коллега. – Я подумаю об этом завтра.
– Но об этом все равно придется задуматься. И нет разницы, сегодня вы сделаете это или завтра. – Настаиваю я.
– Зачем ты мне все это говоришь? Я не хочу возвращаться к боли. – Опять упирается Владимировна. – Я хочу жить. Радоваться жизни. А не смотреть на то, как мучается близкий человек. Мне страшно, понимаешь?
– Понимаю. – Отвечаю я. – Когда приходит горе, это больно. Но жизнь не состоит из одной лишь радости. Она многообразна.
– Я хотела тебе рассказать о Юре. О том, как счастлива в новых вещах. – Всхлипывает Владимировна. – А ты…Зачем ты это делаешь?
– Вы сами напросились на кладбище. – Аргументирую я. – Значит вам это зачем-то нужно, вернуться в прошлое. Чтобы что?
– Чтобы…чтобы....я не знаю…Так принято… Навещать умерших. – Пытается объяснить свое желание Владимировна.
– Умерших навещают для того, чтобы помнить. И думать о них. Не завтра. А сегодня. – Говорю я.
– Пожалуй, я не поеду на кладбище. Ты права. – Вдруг принимает решение приятельница. – Пусть мой муж спит спокойно. Мне легче от того, что все уже закончилось. И ему не больно. Он не мучается и не кричит по ночам. И не ищет свои ноги. И не кусает губы до крови. Нет. Я не хочу, чтобы мой Олег, сын…
Она кладет трубку.
– Мы едем или нет? – Спрашивает у меня муж. – Ты готова навестить Захара?
– Готова. Ведь я ни разу не съездила к нему с тех пор, как его не стало. – Отвечаю я.
– Ему там хорошо. – Говорит муж. – Он уже не мучается. Мы все когда-то встретимся на небесах.
– Я знаю это. – Отвечаю я.
И собираюсь на кладбище. Больше всего я беспокоюсь о том, что снова увижу людей, которым предстоит в скором времени умереть.
Не знаю почему, но я чувствую Смерть.
Смерть – это естественный процесс окончания земной жизни. Никому из этой жизни не удалось уйти живым.
8. Про хабалок
Я скучаю немного по тем временам, когда я работала. Иногда мне просто не хватает тех персонажей, которые попадались мне на пути. Настолько красочных, колоритных и не вмещаемых в одно предложение, что можно писать о них целые книги.
Однажды мне удалось устроиться по знакомству в солидное учебное заведение в один из отделов, который работал с коммерческими группами. Опыта в такой работе у меня, разумеется, не было, но моя знакомая, а она была самим ректором, заверила меня, что ничего сложного нет и коллектив у них прекрасный.
Как же она ошибалась и в первом и во втором случае. Сложности у меня возникли сразу же из-за душного, токсичного и совершенно не коммуникабельного коллектива.
Для стажировки меня прикрепили к одной из сотрудниц, Клавдии Ивановне, о которой я сложила по имени портрет эдакой старушенции с начинающейся деменцией. Нет, к моем удивлению, Клавой оказалась женщина вполне моложавая, лет эдак 35ти.
Это я потом узнала из ее документов, о возрасте, при знакомстве мне вообще показалось, что она старше меня. И не потому что она выглядела взрослой и рассудительной, так сказать, пожившей. Наоборот, Клава всегда вела себя, как гопница из подворотни, не смотря на свой статус ведущего экономиста.
Ко всему добавлялся отвратительный облик мой коллеги и наставницы – квадратная, рыхлая и коротко стриженная, она напоминала, кладовщицу на складе пива. Представить ее можно было среди грузчиков или на стройке каким-нибудь прорабом, когда она грубо материлась на весь университет.
Но никак среди ИТР, а тем более в таком престижном учебном заведении. Ну явно здесь что-то не то, размышляла я, глядя на манеры, вернее на полное их отсутствие у Клавы, которой не хватало всего лишь пакетика с семечками и небольшой скамьи, на которые так любят усаживаться сплетницы, рассуждая, например о политике или о том, с кем переспала соседка.
В какой среде обитала эта женщина, было понятно, уже при первом на нее взгляде. Не смотря на то, что в учреждении был принят дресс-код, и все сотрудницы, как минимум, были в туфлях и юбках, Клава всегда носила эдакие башмаки, в простонародье называемые "прощай молодость", невысокие, с замочком, украшенные искусственным мехом, обрамляющим широкую ее щиколотку.
Из-под этой странной обуви всегда высовывались какие-то нелепые мужские носки, которые до сих пор носят пенсионеры, в какую-то елочку или с однотипным узором в желтые ромбики на ярком зеленом фоне.
Клава всегда была в каких-то штанах с вытянутыми коленками и футболках, украшенных почему-то яркими цветами и стразами. Весь, так сказать, образ дополняла вязаная жилетка, какие можно увидеть у старух, сидящих на прием к врачу в поликлинике.
Собственно, все разговоры Клавы всегда сваливались к жалобам на болячки – у нее то ноги ныли, то выкручивало колени, то давление или сахар подскакивали. Но, не смотря на это, коллега уже с утра нарезала толстые кольца самой дешевой колбасы, сооружала себе бутерброд и, причмокивая на весь кабинет, в котором сидело как минимум человек пятнадцать, приступала к работе, перекладывая свои папки, которые были почему-то, как ни странно, розового девчачьего цвета.
Более того, на каждой ее тетрадке с какими-то записями мелким почерком всегда были пристроены картинки и наклейки, как у детей, например, с какими-то единорогами или несуразными куколками.
И вот этот контраст между собранными в гармошку на щиколотках мужскими носками, всегда грубым и прокуренным голосом, вторым подбородком и совершенно инфантильными почти игрушечными маркерами, всевозможными карандашами с мультяшными героями, так кидался в глаза, что я задумывалась, почему вдруг взрослая женщина, всегда вульгарная в своем поведении, имеет такую страсть ко всему цветному и яркому.
Наверное, у нее не было детства, решила я, и не ошиблась. Позже я узнала, что Клава была детдомовской, бесплодной и замужем за человеком из мест не столь отдаленных. Как я и предполагала, большую часть своей жизни коллега проработала посудомойщицей на кухне. Потом закончила не самый престижный факультет какого-то ВУЗа, который позже и вовсе лишили лицензии, заочно, где училась на удивление плохо.
Точно так же она и работала. В документах у Клавы всегда царил бардак, но из-за ее большого стажа и постоянной текучки в коллективе, только одна она могла более или менее найти и объяснить какую-то цифру.
На фоне остальных вчерашних студенток и совсем уж дремучих бухгалтеров, считающих зарплату на счетах, Клава, освоившая программу, которую знает в наше время каждый школьник, выглядела очень умной.
И таковой, видимо, себя и считала, раздавая всем окружающим не самые приятные эпитеты и придумывая обидные прозвища коллегам, как в школе. У меня вообще создалось впечатление, что эту детдомовскую так много и так долго обижали, что до сих пор она пыталась реабилитироваться, выбирая для травли кого-то интеллигентного и не способного ее послать на х… сотрудника.
Клава, увидев меня, в белоснежных рубашках и непременно в юбках и на каблуках, всегда с красивыми и чистыми волосами, была уязвлена. И своего раздражения не скрывала, пытаясь мною манипулировать, поскольку отлично понимала, что я от нее завишу по работе.
Видимо, настолько ее мой ухоженный и собранный вид зацепил, что она тут же яро начала доказывать себе и всем вокруг, что феминизм рулит и длинные пакли уже не в моде. Но сама вдруг начала краситься ни с того ни с сего, хотя видно было, что никогда этого не делала.
И даже нашла какую-то затрапезную рубашку, давно вышедшую из моды, закатывая в ней рукава и пытаясь выглядеть элегантной. Но весь облик ее все равно портили всегда засаленные волосы, прыщи на круглом лице с увесистым подбородком и отсутствие шеи.
Я понимала, глядя на колхозную мину Клавы, как ей обидно каждый день наблюдать перед собой мой природный угол Джоли на скулах и выдвинутый вперед подбородок.
От досады Клава, когда я задавала, как ей казалось, очередной неуместный вопрос, касаемый оформления документов, срывалась на меня, смачно изрыгивая между своих редких полугнилых зубов отборную брань.
На ее очередную подзаборную истерику я всегда отвечала спокойно, холодно и по слогам:
– Вы в учебном заведении находитесь, Клавдия Ивановна, а не на гаражах с пластиковым стаканчиком дешевого пива. Прекратите орать. У меня диктофон. Засужу так, что будете выплачивать мне компенсацию.
Она затыкалась резко и начинала вращать своими маленькими, чуть на выкате глазами с комично приклеенными для красоты ресницами. Но только на время. Стоило ей опять с кем-то сцепиться по поводу небьющихся цифр в отчетах, как она тут же выдавала новую порцию отборнейшего сленга, который можно услышать только среди лиц без определенного места жительства.
Мне было жаль каких-то совсем юных практиканток, которые оказывались в руках Клавы, всегда пухлых, с облупившимся лаком и почему-то в золотых кольцах, как у кондукторш.
А так же пенсионерок, которые из-за своего возраста не могли отстоять свою правоту в ежедневных битвах с Клавой.
В итоге в этом самом настоящем террариуме с руганью, текучкой, бардаком и обесцениванием я проработала совсем не долго, с удовольствием выдохнув от того, что больше не буду пересекаться с хабалкой Клавой, когда уволилась.
Не поверите, через некоторое время, я увидела ее на заправке вместе с мужем, который обзывал ее овцой и тупорылой гадиной только из-за того, что та по неопытности как-то не так вставила пистолет с бензином в открытый люк.
К моему удивлению, своему зеку Клава ничего не ответила в свойственной ей манере, а только промямлила:
– Зай, я только учусь…
И снова была облита ушатом отборной грязи. Впервые, мне стало ее почему-то жалко. И я ей простила все попытки меня как-то унизить и оскорбить.
Чего с нее взять, с этой Клавы, у которой и детства то нормального с красивыми игрушками и любящей мамой не было. А жизнь состоит из сплошных понуканий какого-то отребья, с которым она почему-то вынуждена жить, подумала я.
Моя знакомая ректор, кстати, через полгода тоже подала в отставку.
