Афанасия Юралевич
Добро пожаловать в 5.0
2 глава.
Слушаем интуицию
Я чувствую, а может… предвкушаю…
Ищу внутри и наверху себя ответ.
Я ожидаю, фантазирую, мечтаю.
Как разобрать – что правда, а что нет?
Есть лишь одна возможность все проверить —
С открытым сердцем быть и разум усмирить
Не требовать, не ждать, не сомневаться —
Просто верить, любить, идти, прислушиваться, жить.
Вита Кисельник. Гранаты на красном
(40х50 см, холст/масло 2021 г.)
2.1 Вечность
Мила еще раз перечитала записку мужа:
«Уехал в командировку надолго.
Когда вернусь, не знаю. Не жди.
Макс»
Она всматривалась в эти короткие, рубленные фразы и пыталась услышать в них своего мужа – человека, которого любила практически с детства, человека, с которым прожила всю свою сознательную жизнь единым целым…
Но как бы она ни старалась, она не слышала своего Макса…
В его записке было только то, что он посчитал возможным и нужным ей сообщить. Это она хотела, чтобы там был целый ворох слов – волнения, сомнения, ожидания, обещания… Нет… Их не было. И отсутствие этих слов кричало еще сильнее, чем если бы они там были… Отсутствие слов – это тоже слова. Отсутствие ответа – это тоже ответ.
Мила знала Макса, и она очень хорошо понимала, что именно он сказал ей в этой короткой записке. Можно было, конечно, успокаивать себя: «Ну чего ты? Человек просто уехал в командировку. Ничего же не случилось, он же не написал, что от тебя ушел!»
В том-то и дело, Мила интуитивно, где-то на седьмом круге своего сознания точно знала – Макс никогда бы не сказал и тем более не написал бы, что он от неё уходит. И дело не в том, что он не мог сказать ей правду – он не мог бы сказать ей такую правду. В этом был весь Макс, и в том числе за это она его и любила.
Оправившись от первого шока, Мила заварила себе свой любимый цветочный чай – подруга присылает из Франции – забралась с ногами в любимое кресло мужа, накрылась тяжёлым, но мягким пледом, и погрузилась в темноту комнаты и собственных мыслей.
Сначала она попыталась прислушаться к звукам —
доносящийся из-за окна шум вечернего города,
еле слышное дыхание комнаты,
шелест пледа,
усталые поскрипывания кресла,
звучание её собственного прерывистого дыхания и какой-то совсем глухой, будто далёкий стук сердца.
Вроде всё привычное и знакомое, но в то же время какое-то новое и даже немного чужое.
Все эти звуки – свидетели и попутчики её, Милиной жизни. Ещё совсем недавно она их не замечала, потом открыла, и они стали её ориентирами – успокаивали и наполняли энергией, а сейчас почему-то зазвучали словно с укоризной:
– Что же ты, Мила? Ты жива? Ты хочешь, ты будешь жить?..
Как же так? Только-только Миле показалось, что она поборола старость, а тут вдруг ощутила себя не просто старой – неживой…
И самое удивительное и неожиданное ощущение – это случилось не потому, что муж ушёл. Его записка лишь разрубила последнюю ниточку иллюзии, оставив после себя противную навязчивую догадку: неживая не потому, что он ушел – он ушел, потому что ты неживая. И не просто вдруг, и не только физически…
Как вдруг оказалось так, что она, послушница и отличница, хорошая девочка-девушка-женщина, у которой всё всегда получалось, сидит тут в темноте одна и не знает, как и куда дальше?..
Всю свою жизнь Мила словно выполняла какую-то программу – школа, университет, замужество, дети, работа… Школа – с медалью, универ – с красным дипломом, замужество – по любви, дети – желанные, карьера… Ну карьера, допустим, не Бог весть какая, но возможности роста есть, начальница неустанно мотивирует Милу стремиться за горизонты.
А Мила? А у Милы больше нет энтузиазма – хотя был, очень даже большой! А теперь весь вышел – не хочется… Ничего не хочется… Ни в чём этом больше не видится ни смысла, ни радости…
Просыпаешься утром и не чувствуешь привычного задора и любопытства – что там мне этот новый день готовит?!
Дни стали похожими, почти одинаковыми, желания тусклыми, почти иссякшими… И силы… У Милы больше ни на что не было сил… Энергичная, заводная, вечно куда-то спешащая Мила остановилась… Села в кресло с ногами, укрылась пледом, держит в холодных руках остывший чай и не знает, чего дальше хотеть…
Жизнь вроде продолжается, но что в этом продолжении и зачем оно, это продолжение?..
И в то же время – неужели это всё и больше ничего не будет?..
Ну да, конечно, дети, их судьбы, их семьи, дети детей… Всё это безусловно важно и очень нужно, и всего этого она, безусловно, ждёт и хочет, но это всё не то чтобы она сама – это её продолжение, совсем не требующее больше её непосредственного участия…
А где же она, Мила, с её собственными желаниями, чувствами и поступками?..
Нет, сегодня, видимо, вечер только вопросов – ответы если и придут, то в другой раз.
Еще немного посидев, Мила медленно поднялась и поплелась в ванную – готовиться ко сну или бессоннице.
В спальне Мила сначала подошла к окну и широко его распахнула, подставила лицо под обжигающую прохладу ночи, посмотрела вверх, потом вниз… Какое-то гнетущее и липкое, тревожное и пугающее состояние её сковало и вдруг… Сквозь пелену бессознательного прорвался такой знакомый и такой некогда неприятный звук движущихся по дороге за окном автомобилей.
– Ших-ших, ших-ших, жив-жив, жив-жив…
– Вы серьёзно? – Мила даже невольно улыбнулась.
Ну да, я живая – я человек, живущий свою жизнь, и в этой жизни есть место всему – и началу, и окончанию,
и юности и старости,
и радости и размышлению —
и то, что мне сейчас совсем нерадостно и я не знаю, как и зачем всё это, совсем не означает, что этого «как и зачем» нет. Это лишь значит, что я их ещё не нашла… И раз я об этом думаю, значит, у меня есть все шансы – найти или создать их для себя самой.
Мила прикрыла окно, легла и, кажется, ещё на пути к подушке, провалилась в сон.
2.2 Конфликт
Утром Мила проснулась достаточно бодрой. Завтракала, собиралась на работу, уговаривала себя на ещё один новый день. Даже смогла себя убедить, что с мужем совсем не конец и никуда она не опоздала – всё у них ещё будет хорошо – как же иначе?
Просто ей сначала необходимо разобраться с собой.
Уже перед самой дверью в офис вспомнилась дурацкая, а может и нет, фраза из какого-то женского журнала: «Когда женщина меняется, её мужчина тоже меняется или… меняется».
– Нет, только не это, – подумала Мила и включила в телефоне звук – вдруг муж позвонит или напишет – и решительно шагнула в свой кабинет.
Неоновый свет офисного освещения слепил глаза, звук уже успевших накалиться ламп настраивал на долгую монотонную работу: стандартное приветствие компьютера, жужжание трудяги-принтера где-то в соседнем помещении – всё было знакомо и привычно до оскомины.
Мила уже занесла кисти над клавиатурой, как вдруг какой-то совсем неизвестный яркий звук и вместе с ним такая же совершенно новая шальная чья-то – точно же не её, не Милы, мысль – пронзили все сознание:
– А кто сказал, что это навсегда?
Мила даже прикрыла рот рукой и обернулась.
– Неужели это прозвучало вслух? И что это вообще было?
Неизвестный звук – оповещение о сообщении в её же собственном телефоне – если всегда жить в бесшумном режиме, то действительно покажется неизвестным.
А мысль?.. Не успела Мила к ней приблизиться – в кабинет забежала Женя, помощница начальницы, и каким-то заговорщицким шёпотом, часто моргая и почти подмигивая, сообщила, что Милу вызывают.
В небольшом, сплошь заставленном всякой всячиной кабинете Изабеллы уже собрались сотрудники и слышался какой-то взбудораженный гул.
– Коллеги! У меня гениальная идея! Рассаживайтесь, записывайте, запоминайте, это будет великий день – наша жизнь больше не будет прежней!
Это было обычное – если вообще можно в этом случае применить данное слово – начало собрания в кабинете директора. Мила машинально записывала в блокнот буквально каждое слово, почти не вслушиваясь и совсем не вдумываясь в их значение. Эта быстрая стенография словно защитным рвом отгораживала Милу, не способную сейчас ни в чем другом участвовать, кроме своей собственной жизни, от гениальных «прожектов» начальницы.
Короткие, как всегда у Изабеллы, сроки, выдающиеся, как обычно у неё, ожидаемые результаты, бесконечные списки обязанностей и немыслимые объёмы работы для каждого сотрудника…
Весь коллектив загорелся, все воодушевлены и готовы броситься выполнять, достигать и рапортовать…
– Согласитесь, это гениально? Как мы раньше до такого не додумались? Вас назначаю руководителем проекта! Вы рады? Это словно специально для вас? Мила? Вы меня слушаете? Да, бросьте вы строчить!
Мила не сразу поняла, что обращаются к ней.
– Я? Спасибо. Да. Я сейчас не могу… у меня…
– Мила, давайте пожалуйста, всё заново и без этих «не могу и не сейчас». Вы разве забыли, в нашей компании нет слова не могу – должен, значит, можешь.
– Да, – промямлила Мила.
В душе поднималась буря – всё Милино нутро протестовало и сопротивлялось: вспомнился маленький шумный агрегат, долбящий асфальт – Мила снова почувствовала себя этим разрушителем, но в данном случае разрушителем самой себя.
Почему она так быстро сдалась?
Почему совсем не попыталась отстоять своё право на выбор?
Почему даже сейчас, когда она так нужна самой себе, она снова отдает себя другим?
Эти вопросы кричали и добивали её внутри, словно выстрелы в упор.
Мила ещё ниже склонилась над своими записями и теперь уже мечтала только об одном – не разреветься прямо здесь, на глазах всего коллектива, перед боссом, которая никогда не видела Милу плачущей. Да она наверняка даже и не представляет, что Мила на такое способна…
Время застыло, где-то вдалеке глухо звучал воодушевлённый и воодушевляющий голос Изабеллы, где-то наверняка слышались поддакивания коллег – Мила не слышала ничего, кроме своего бешено бьющегося сердца и подступающих, как тошнота, рыданий.
И вдруг среди этого оглушающего мрака Мила услышала – или ей показалось, что она услышала – какую-то знакомую, весёлую (вот уж чего не ожидала!) песню:
В тёмно-синем лесу,
Где трепещут осины,
Где с дубов-колдунов
Облетает листва.
На поляне траву
Зайцы в полночь косили
И при этом напевали
Странные слова.
Мила ухватилась за этот спасительный звук и, как по канату из пропасти, стала вытаскивать себя по нему из состояния предистерики, и вот, когда уже казалось, остался последний рывок на свободу, снова прозвучал резкий голос начальницы:
– Вы сегодня точно в ударе! Это же у вас телефон звонит? Мы долго будем слушать это представление? Вам сегодня правила совсем не писаны?
А песня тем временем в ответ:
А нам всё равно!
А нам всё равно!
Пусть боимся мы волка и сову.
Дело есть у нас
В самый жуткий час
Мы волшебную
Косим трын-траву!
И только тут Мила в ужасе понимает, что эта музыка выпархивает из её кармана, куда она машинально сунула телефон перед собранием. Мила резко вскочила и, барабаня извинения, выбежала из кабинета.
Остановилась она только на лестничной клетке, где были настежь распахнуты окна и где неоновый спертый воздух офиса уступал играющему живому шуму улицы.
Судорожно, дрожащими руками Мила наконец выудила проказник-телефон из кармана и, увидев на экране кривляющееся лицо дочери, Мила вдруг расхохоталась – этим хохотом она и ответила на звонок.
– Мам, это ты? Ты что, плачешь?
В ответ Мила захлебывалась смехом, сквозь который еле просачивалось трясущееся не разобрать что!
Юля наконец догадывается по характерным звукам, что мать не плачет, а смеется – что в общем-то было свойственно Миле, но никак не на работе – и тоже начинает смеяться вместе с ней.
Их общий семейный смех продолжается пару секунд, после чего Мила, с трудом возвращая себе способность членораздельно говорить, спрашивает у дочери, что она хотела.
– Я уже не помню, чего я хотела – ты сначала скажи, с чего ты так хохотала? – вопросом на вопрос ответила Юля.
– Я хохотала с тебя – это же ты мне установила такой рингтон на телефоне! Помнишь, когда у нас с тобой была дискуссия по поводу твоего вездесущего «всё равно»? Я же обычно держу телефон на беззвучном режиме, а сегодня включила звук, так и пошла на собрание. И тут ты звонишь —
я заслушалась и только потом поняла, что это мой телефон, – всё ещё всхлипывая от смеха рассказывала Мила.
– Ну, не вижу я тут ничего такого уж смешного, мам, но я рада, что у тебя такая реакция на перемены.
После слова «перемены» Милу словно выключило – смех тут же погас и мир вокруг и внутри снова стал серым.
– Дома поговорим, – быстро бросила Мила дочери и отключилась.
Кажется, я сегодня действительно в ударе, вспомнила слова начальницы Мила – как же мне себя вытащить из-под этого удара? В этот момент телефон, всё ещё находящийся в руках Милы, словно подпрыгнул и мяукнул – на экране высветилось сообщение. «Только бы что-нибудь хорошее», – успела подумать Мила.
2.3 Лиля
Это было уже второе – Мила вдруг вспомнила, что забыла прочитать первое полученное сообщение – от подруги Лили. В сообщениях, как всегда от Лили, было коротко и конкретно. В первом:
– Буду по делам в твоем районе, хочу с тобой чашку кофе в нашем кафе в 14:30 – ок?
Во втором:
– Ты, как всегда, ничего не слышишь, но я все равно буду в нашем кафе в 14:30
Мила посмотрела на часы – 14:15 – быстро вернулась в офис, схватила сумку, плащ и понеслась, на ходу бросив администратору:
– Я на обеденный перерыв.
Мила влетела в кафе без четверти три и наткнулась на острый взгляд Лили – та сидела, элегантно перекрестив свои длиннющие ноги, и томно, с чувством не всегда доброжелательного, но точно абсолютного превосходства рассматривала посетителей кафе.
По взгляду подруги Мила сразу поняла – то, что она опоздала, это еще полбеды, а вот то, как она постарела, это уже не просто целая беда, а настоящая катастрофа!
И если после разговора с боссом на Милиных бусах обретенного равновесия ещё оставалось пару оптимистично звенящих жемчужин, то под взглядом Лили вдребезги и с оглушительным звоном разлетелись и эти последние…
– Привет! – промямлила Мила и наклонилась поцеловать подругу.
Лиля всё также пристально и остро, с небольшой то ли улыбкой, то ли… сверлила взглядом в конец растерянную Милу.
Нет, у них действительно настоящая дружба, хотя какие параметры это определяют?..
Они знают друг друга 100 лет, и так уж повелось с самого начала —
Лиля умная, строгая, всегда уверенная в своей правоте. И это не просто слова – именно она из них троих, Милы и Зои, самая успешная в плане карьеры, денег, стабильности, безопасности и системной заботы о себе любимой. Только она, как настоящая Евангелиста, могла и позволяла себе не вставать с кровати – не отменять очередной курс СПА, если ей за это не платили тысячи.
В личной жизни Лиля тоже была успешна, потому что спала только с теми, кого любила и всегда любила тех, с кем спала – двое её чудесных детей наглядное тому подтверждение!
Когда Мила ещё по юности пыталась доказать и свой успех в личной жизни, потому что она тоже спала и любила одного, Лиля её осадила: «Вот именно, что одного», – в её системе ценностей лучшее необходимо выбирать, перебирая, а не хватать первое, что попалось под руку, и нарекать его лучшим.
При всей разности взглядов и темпераментов и Лиля, и Мила, и Зоя были подругами, и каждая за другую стояла горой, но вот внутри их маленького кружка каждый проявлялся по-своему.
Лиля искренне считала, что вносит в их общую дружбу самый большой вклад, на который способна именно она – это объективность и честность, и если у кого-то из подруг что-то не так, только она, Лиля, может открыть на это глаза и тем самым спасти от неприятностей.
Форма предупреждения и защиты у Лили была одна – сарказм, но ведь не в форме дело – главное всегда содержание.
– Ну, давай, сразу выдай мне все нагоняи, – попыталась пошутить Мила, присаживаясь за стол.
– Судя по тебе, нагоняи тут не помогут – только обнять и плакать, – Лиля придвинулась к Миле и крепко её обняла.
После этих крепких, почти мужских объятий Миле полегчало и, как это бывало почти каждый раз при встрече с Лилей, она скинула с себя поверхностное восприятие строгости подруги и окунулась в её искреннюю настоящую сестринскую любовь.
Вообще удивительно: пару недель назад в этом же кафе они встречались с Зоей – это было их общее «наше кафе» на троих – и вкус той встречи был совсем другим. С Зоей Мила были больше похожи и коннект у них включался моментально, а с Лилей что Мила, что Зоя сначала продирались сквозь забор строгости и, казалось бы, холодности и только потом «вспоминали», что Лиля тоже своя.
На эту тему у подруг было немало ссор – особенно по молодости – были и упреки в адрес Лили по поводу её жесткости, и обиды по поводу её слишком прямолинейной честности, и даже слёз по поводу её сарказма – особенно сарказма! Но… всё это как-то стерлось, сравнялось и поросло цветочками. Только первые мгновения с Лилей – как в холодное море, но зато потом – такой кайф!
И в этот раз Мила быстро преодолела первый этап и расслабилась, достигнув второго. В формате Лили при всей его сложности были и свои плюсы: ты всегда можешь быть уверена – то, что говорит Лиля, это абсолютно точно правда, даже если очень горькая, даже если очень кому-то хотелось бы её от большой дружбы-любви подсластить. И ещё. Лиля никогда не бросала жёсткую правду в лицо без плана, как эту правду использовать на благо – только аргументированная критика и способы всё исправить!
– Я думала, Зоя преувеличила, но глядя на тебя, вижу, что может даже и наоборот… – с места в карьер начала Лиля.
Это была ещё одна особенность их дружбы втроём, и с этим они тоже давно разобрались и все втроём согласились – они могли обсуждать друг друга даже в отсутствии кого-то из них. Опыт показал, что гораздо ценнее быть в курсе проблем, событий и не только, пусть и в ущерб этики «в отсутствии третьего лица».
– Поэтому ты решила приехать меня спасать?
– Не только – давно тебя не видела, соскучилась, но спасать, конечно, тоже. А какой у тебя план своего спасения? Только, пожалуйста, уволь меня от рассказов про музыкальные курсы, которые якобы тебе сейчас самое то…
– Какие музыкальные курсы? Аааа, ты про Мастерскую Слушания? Это ооочень интересно и полезно, я уже после первого занятия….
– Ой, только не надо, пожалуйста. Ты у нас всегда была немного отлетевшая, но морщины на лице звуками ты не разгладишь и мужа в дом ими же не вернёшь!
– Нет, ну дай, пожалуйста, мне с тобой поделиться, как это работает…
– Хорошо, удиви меня, – снисходительно согласилась Лиля, демонстративно бросив взгляд на свои золотые Cartier.
Милу этим не смутить – она и не такое сомнение Лили преодолевала – главное, верно преподнести!
– Ты же занимаешься медитацией? Это тоже своего рода медитация, способная успокоить, очистить ум, соединиться с собой, почувствовать себя «здесь и сейчас». А значит…
– Мила, ну что ты сравниваешь – медитацией люди занимаются тысячи лет! – поморщившись, перебила Лиля.
– А ушами пользуются, ты думаешь, меньше? – довольная, что нашлась, как ответить, выпалила Мила. – Я не умаляю возможностей медитации – просто то, чем я занялась, очень на неё похоже. Цель у этих техник схожая – помочь человеку узнать, понять и принять себя и других, узнать и принять реальность, соединиться со «здесь и сейчас», чтобы найти лучший из возможных способ реализации своего жизненного предназначения. И кстати, принятие факта наличия морщин в 50 лет и мужа, с которым проживаешь почти столько же и при этом почти не разговариваешь, тоже штука весьма полезная.
– Возможно, для принятия – да, полезная, но для разглаживания первых и возвращения второго, бесполезная, – безапелляционно парировала Лиля.
– Ну ты погоди! Я только начала! У меня только первый урок про звуки вокруг был, и то я уже столько про себя узнала и поняла, а вторым будет про Интуицию – представляешь, сколько я всего в себе накопаю!
– Ты-то накопаешь, с твоей бурной фантазией ты и накопаешь, и закопаешься. Нет, Мила, ты, конечно, можешь играть в гуру слуха, но пожалуйста, послушай меня, умную женщину – заметь, я обращаюсь к твоему мастерству: «Послушай!» – я тебе никогда ничего плохого и бесполезного не советовала. Значит так! Во-первых, вот тебе контакт моего косметолога, творящего чудеса, – Лиля достала свой телефон и элегантным движением тонких, с аккуратным маникюром пальцев смахнула в Милину бездну драгоценный номер, – вот тебе аккаунт моего тренера по барре фиту, вот тебе номер психолога-расстановщика, за которым гоняется весь город – я с ним уже договорилась, он ждёт твоего звонка, и вот тебе номер Skype таролога.
– А гадалка-то мне зачем?!
– Не гадалка, а таролог, но меня радует, что надобность всех остальных тебе известна, – сказала Лиля, посмотрев Миле в район третьего глаза. – Таролог тебе для того, моя дорогая девочка, чтобы ты со своей интуицией дров не наломала – уж прости, если ты к пятидесяти так и не научилась ею пользоваться, то вряд ли тебе в этом помогут какие-то подмастерья слуха. Все, милая, моя карета скоро превратится в тыкву, как, впрочем, и твоя – ваша гениальная генеральша, как всегда, лютует и отравляет вас в космос? Вот кому никакие наушники и даже тарологи не указ! Ха-ха! – довольная своей шуткой Лиля с элегантностью дикой кошки медленно и в то же время стремительно, как умеют только кошки – и только дикие! – взошла со стула, обняла Милу, снова посмотрела ей теперь уже в пятый глаз и куда-то в самое бессознательное, тихо и в то же время оглушительно для Милы произнесла:
– Проверю! Люблю, целую, пока.
И упорхнула – только Лиле удавалось сохранять такую стройность, легкость и грацию, что при её росте 180 слово «упорхнула» было самым точным.