Адалин Черно
Контракт на тело
Глава 10
Стоит мне только открыть рот, чтобы поведать хоть что-то, как мы все одновременно подпрыгиваем от недовольного:
– Алевтина Викторовна!
Голос мне незнакомый, мальчишеский. Нетрудно догадаться, кому именно он принадлежит, ведь раньше в доме я таких не слышала. Самому младшему охраннику у Лавинского, как я вчера уже успела заметить, исполнилось минимум тридцать, так что нет ни единого шанса, что это не тот самый Бес.
– Прячемся, – пищит Янка, начиная крутиться вокруг своей оси в поисках укрытия.
– Ну-ка, успокоились, – пытается приструнить нас управляющая.
Через минуту на кухню заходит парень в потрепанных и грязных джинсах и в широкой, явно на пару размеров больше, футболке. Он приветливо улыбается и даже обнимает Алевтину Викторовну. На нас же даже не смотрит. Нас для него словно и не существует вовсе. Пустое место, фон, на который можно не обращать внимания.
– Матюша!
Нашу управляющую, кажется, ничего не смущает. Она искренне обнимает парня, хотя и на Матюшу он тянет в последнюю очередь. Слишком широкоплечий и чрезмерно нахальный. Последнее понимаю, когда он, наконец, удостаивает нас своим взглядом. Смотрит недолго и оценивает с ног до головы. Кривится.
– Как вы тут без меня? – хмыкает, обращаясь исключительно к Алевтине Викторовне.
– Скучно, – искренне отвечает она. – Без тебя всегда скучно.
Парень улыбается. Несмотря на его некую снисходительность, он вовсе не похож на того, кого называют Бесом. Вполне обычный тинейджер, слегка развязно себя ведет, но он ведь не простой ребенок, не вполне обычный, он – сын богатого родителя и наверняка с детства окружен богатством и избалован вседозволенностью. У нас была парочка таких детей, когда я училась в школе. Они вели себя так, словно являлись властелинами если не мира, то по крайней мере школы или даже города.
– Я планирую сегодня встретиться с друзьями. Они придут, мы посидим в беседке. С папой я договорился. Вы… приготовите что-нибудь? Папа сказал с вами поговорить напрямую.
– Конечно, Матюша, приготовим.
– Зашибись! – парень довольно хлопает в ладоши.
– А во сколько гости будут? И сколько человек?
– К шести. Где-то десять.
– Хорошо, все приготовим.
– Класс. Кстати, – уже собравшийся уходить парень резко оборачивается и смотрит прямо на нас. – Кто из вас Полина? Папа просил к нему зайти.
Я чувствую взгляды всех присутствующих, направленные на меня. Съеживаюсь от дискомфорта. Я так и не рассказала девочкам ничего, а Лавинский, судя по приказу, ждет ответа. Которого у меня, конечно же, нет.
– Отец в ванной, смежной с его комнатой, – говорит Матвей, глядя уже на меня. – Принесите ему кофе и… круассан.
– Он просил? – уточняю пересохшими вдруг губами.
– Конечно, он… Сказал, чтобы вы срочно к нему зашли.
– Хорошо, – поспешно сообщаю и, недолго думая, подхожу к кофемашине.
– Он любит эспрессо без сахара, – наставляет Алевтина Викторовна.
Я быстро нажимаю нужную кнопку, достаю тарелку и, аккуратно выложив на нее испеченный поваром несколькими часами ранее круассан с шоколадом, жду, пока приготовится кофе. Спиной чувствую, что на меня смотрят, хотя шаркающие шаги удаляющегося Матвея притихли.
– В ванную… – слышу за спиной тихий голос Алисы.
– С кофе, – подхватывает Яна.
– Девочки, – как-то словно устало произносит Алевтина Викторовна, – прекращайте.
Я стараюсь не реагировать, хоть и чувствую себя слегка виноватой, что так и не смогла поделиться его предложением. Впрочем, после таких вроде бы и аккуратных, но вместе с тем слегка задевающих замечаний начинаю размышлять над тем, как девочки воспримут его предложение? А меня, если я вдруг соглашусь? Мы ведь почти не будем видеться. Я фактически получу повышение и больше не смогу сплетничать с ними.
Впрочем, долго думать мне некогда. Кофе готов, круассан лежит на тарелке. Водрузив все это на поднос, цепляю на лицо улыбку и, проследовав через всю кухню, иду к лестнице, ведущей на второй этаж. Спальня Яна Лавинского находится в самом конце. Она большая, максимально светлая и холостяцкая. Здесь нет лишних предметов декора или ненужной мелочи. Все сухо и словно стерильно.
В центре – большого диаметра круглая кровать, огромный ворсистый ковер, прикроватная тумбочка с несколькими ящиками, комод, шкаф с зеркалом на всю высоту и аккуратный туалетный столик, на котором размещено несколько видов мужских духов, пара каких-то бутылочек, название которых я не могу прочитать, и кошелек с телефоном.
Осмотрев комнату за пару мгновений, иду к ванной. К заскокам Лавинского я, в общем-то, уже привыкла, но как бы я себя ни убеждала, что звать горничную в ванную для него не странно, никак не могу избавиться от мысли, что что-то здесь не так.
Медлю секунду, после чего аккуратно стучу в дверь, но ожидаемо не получаю ответа. Поразмыслив, опускаю ручку, хотя мысленно говорю себе, что это лишнее. Он может принимать ванну, или запросто предстать передо мной голым, или вообще…
О том, чем он еще может заниматься внутри закрытой ванной, думать хотелось в последнюю очередь, но мои мысли, как и всегда, бежали чуть впереди паровоза, то есть меня. Сделав глубокий вдох, толкаю дверь, подстегиваемая вдруг возникшими совсем уже непотребными и чересчур откровенными образами. И когда попадаю внутрь, я меньше всего жду увидеть картину, почти на сто процентов соответствующую той, которая родилась в моей голове.
Проблема в том, что я вижу именно ее.
Точнее, его. Ян Лавинский стоит в открытой настежь душевой кабинке под горячими струями воды, которые водопадом стекают с его груди ниже. Туда, куда тут же устремляется мой взгляд: к вздыбленному члену и мужской руке, которой художник виртуозно себя удовлетворяет. Я вижу мужской орган вживую впервые. Он большой, увитый тугими венами и влажный от стекающей воды.
Сглотнув, решаю выйти из ванной, но взгляд от резких движений почему-то оторвать не могу. А еще не могу справиться с разбушевавшимся от волнения сердцем и дрожащими руками, которые играют со мной злую шутку. Я ударяюсь локтем о дверь, раздается звон посуды, и через мгновение я смотрю уже не на член, а на внимательный взгляд Лавинского, направленный на меня.
Глава 11
Если бы раньше мне доводилось видеть мужской член вживую, я бы, может, повела себя иначе. Но так как такого счастья в своей обыденной жизни я не наблюдала, то и, как реагировать, не имею ни малейшего понятия. Понимаю только две вещи. Первая – не стоило смотреть. Вторая – нужно было сразу уйти. Я же ретировалась только тогда, когда Лавинский спросил ехидным голосом:
– Нравится смотреть?!
Я вылетела из его ванной словно ошпаренная. Чудом только не разлила кофе и даже оставила поднос с напитком на столике в спальне. Вниз спускалась с оглушительно бьющимся сердцем. Он просил кофе. Сам. И сцену ведь наверняка устроил специально, только вот зачем?
Пока спускаюсь, убеждаю себя, что ничего страшного не произошло. Множество женщин видят члены каждый день – и ничего. От этого не умирают. Но когда захожу на кухню и вижу пристальный взгляд Алевтины Викторовны, то чувствую, как начинают гореть щеки. Наверняка еще и краснеют – эту способность своего организма я всегда считала недостатком, который проявлялся в самый неподходящий момент.
– Все нормально? – спрашивает управляющая.
– Да.
– О, быстро ты! Неужели и правда только кофе хотел? – появляется на кухне Янка.
– Только кофе.
Надеюсь, что только его.
– И какой он сегодня?
– Как и всегда.
– Ну ты даешь, Поль… А мы-то откуда знаем, какой он всегда?
Я бы тоже предпочла не знать. И какой он всегда, и какой, когда прикасается к своему члену. Я не планировала видеть его потемневший от возбуждения взгляд, сжатые крепко челюсти и усмешку. Не жаждала слышать тяжелые глухие стоны, эхом отскакивающие от стен ванной. Я слышала их даже сейчас.
Остаток дня проходит в такой же суете, как и утро. К вечеру в дом стягиваются молодые люди. Они не задерживаются внутри – сразу же проходят на террасу, где для них уже накрыт стол и поставлен алкоголь. Алевтина Викторовна напомнила Матвею, что внутри гостям задерживаться дольше, чем на пять минут, нельзя. Это связано все с теми же мерами безопасности. В этих целях на каждом входе и выходе дежурит охрана сразу по два человека. Если вдруг охранникам покажется, что человек задержался внутри – один пойдет его искать.
Я узнаю это все из обрывков фраз. Делаю вывод, что Лавинский все же очень сильно любит сына, если при такой абсолютной нелюбви к людям он все же позволяет появиться в своем доме его друзьям.
– На сегодня свободны, – наконец выдает Алевтина Викторовна.
Я с наслаждением закрываю глаза. Представляю, как приму душ, постою под горячими струями, переоденусь в пижаму и, забравшись под одеяло, буду читать, но мои мечты тут же разлетаются вдребезги, стоит Алевтине произнести:
– Полина. Ян Вениаминович просил к нему зайти.
– Меня?
– Очевидно, что да.
Я вижу, как косо на меня посматривает Янка, но стараюсь на это никак не реагировать. Я же не виновата, что Лавинский вызывает к себе именно меня. Я бы предпочла отказаться, но так как выбора мне не дают и особо ни о чем не спрашивают, то приходится подниматься на второй этаж и идти туда, где я сегодня уже была. Управляющая сообщила, что хозяин ждет меня в спальне. Надеюсь, не на кровати и не в той же позе, что и в ванной.
Решиться зайти во второй раз оказывается проще, так как дверь в спальню приоткрыта, и внутри горит свет. Я все еще наивно полагаю, что такой человек, как Лавинский, не станет удовлетворять себя с открытой дверью и при включенном свете.
Толкнув дверь, вхожу все же с опаской, но художник, к счастью, сидит на кровати. Внимательно что-то просматривает на телефоне, а затем, заметив меня, резко поднимается и приближается. Я тушуюсь, не зная, куда себя деть. Обычно проблем в общении с противоположным полом у меня не возникало. Я по долгу службы привыкла и разговаривать, и флиртовать. Но то ли потому, что от Лавинского можно ждать чего угодно, то ли потому, что я должна помнить о болезни мамы, я понимаю, что должна быть начеку. Мне нельзя себя выдать, а для этого нужно минимизировать общение с Лавинским.
– Идем.
Берет меня за руку и без каких-либо объяснений ведет на выход из спальни. Я едва за ним поспеваю, но хуже, что иду, совсем не спрашивая куда. И, как назло, в коридоре сталкиваемся с Янкой, которая собирается в нашу комнату отдыхать. Она тут же прячет глаза и не смотрит на хозяина, зато, усмехнувшись, окидывает меня неодобрительным взглядом. Хочется сказать, что я ни при чем, мне даже выбора не давали, но на это Лавинский не оставляет времени. Оказавшись около лестницы, ведущей в мастерскую, указывает кивком наверх. Когда не понимаю, чеканит приказным тоном:
– Поднимайся!
Иду. Следом, слышу по шагам, он. У двери останавливаюсь, пропускаю художника вперед. Он прикладывает к электронному замку руку и толкает дверь. В прошлый раз я этого замка даже не заметила, и дверь спокойно открылась, видимо, она не блокируется, если кто-то находится внутри.
Заприметив замок, хмурюсь, понимая, что без Лавинского или того устройства, которым он открыл дверь, не обойтись. Уже оказавшись внутри, понимаю, что устройство – это кольцо. Необычное и странное, довольно большое, которое я раньше не замечала, но я и не осматривала его руки с длинными красивыми пальцами, ровной ногтевой пластиной. Аристократические, ухоженные. К собственному стыду, наткнувшись на Лавинского в ванной, я смотрела отнюдь не на пальцы.
– Зачем мы здесь?
– Хочу кое-что проверить, – говорит он и кивает на широкое кресло рядом с картиной. – Можешь присесть.
С прошлого раза тут все же кто-то убрался, потому что мастерская больше не похожа на комнату, по которой проехались бульдозером. Все чисто, натерто. Интересно, кому Лавинский доверяет настолько, что позволяет убираться здесь? В то, что это делает он самостоятельно, мне не верится. Он даже за чаем для себя спуститься не может, а тут… профессиональная уборка мастерской? Ни за что не поверю.
– Мы здесь надолго, так что садись.
– Простите, но я не могу надолго. Мое рабочее время закончилось.
– Значит ли это, что ты не принимаешь мое предложение?
Глава 12
Я очень хочу сказать ему «нет», но надо мной – двухмесячный контракт, по истечении которого я должна предоставить требуемую информацию. Итан так просто меня не отпустит. Мы условились встречаться один раз в неделю в обмен на то, что он не будет мне писать, потому что это слишком рискованно. Если бы у меня были сообщения, меня бы выставили отсюда в первый же день, и я совсем не уверена, что без последствий. Лавинский вполне мог бы вызвать полицию, написать заявление.
– Я приму ваше предложение, если вы оставите за мной один выходной.
– Я уже говорил, что это не проблема. Если согласна – садись в кресло.
– Но…
– Ты приступаешь к работе с момента создания. Завтра мои помощники предоставят тебе контракт, а пока – сядь!
Он не повышает голос, но в нем проскальзывает такая сталь и холод, что я поддаюсь по инерции. Сажусь в кресло и с выпрямленной спиной ожидаю дальнейших указаний, которых почему-то не следует. Лавинский словно обо мне забывает. Отвлекается на какой-то чемодан, прикасается к пустому холсту, заранее установленному на мольберте.
– Можешь расслабиться, – бросает небрежно, мазнув по мне непродолжительным взглядом.
Я откидываюсь на спинку кресла, устраиваюсь поудобнее, потому что после целого дня работы очень болит спина и гудят ноги. Если работа помощницей Лавинского предполагает сидение в шикарном широком кресле, то я выиграла джек-пот, но художник резко поднимается, подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз. Он пугает меня непредсказуемостью. Угадать, что Ян Лавинский сделает в следующее мгновение – невозможно.
Поэтому, когда он перехватывает рукой мой подбородок, я задерживаю дыхание. Это явно переходит рамки обязанностей помощницы, хоть я еще в глаза не видела контракт, но тем не менее отстраниться я почему-то не могу. Продолжаю смотреть в гипнотизирующие глаза Лавинского и шумно выдыхаю.
Мужские пальцы поглаживают мою щеку, ласкают подушечками нежную кожу. Я вздрагиваю, когда Лавинский прижимается большим пальцем к моим губам, надавливает, вынуждая распахнуть рот, и скользит внутрь, соприкасаясь с языком. Я дергаюсь от незнакомого вкуса и запаха, вжимаюсь в кресло.
– Неприятно?
– Что вы делаете?
– Пытаюсь поймать искру.
Какую именно – не уточняю, да и Лавинский отходит. Возвращается обратно к мольберту, берет в руки кисть, а я вытягиваю шею, подобно жирафу, пытаюсь рассмотреть, но мне, конечно же, ничего не видно. От безысходности возвращаюсь к прежней позе, откидываю голову на спинку кресла и в блаженстве прикрываю глаза, чувствуя, как по всему телу растекается приятная нега.
Я резко распахиваю глаза, когда слышу громкую мелодию мобильного телефона. Вздрагиваю, осматриваюсь, вижу перед собой сидящего на корточках Лавинского и слышу, как звонит его мобильный. Настойчиво и громко. Он чертыхается, достает мобильный из кармана и, не глядя, сбрасывает звонок.
– Проснулась, – констатирует.
– Я долго спала?
– Да уж достаточно.
– А сейчас… я могу быть свободна?
– Так сильно хочешь от меня сбежать?
Необходимость отвечать на вопрос исчезает, когда в дверь мастерской стучат, а затем на пороге появляются несколько ребят в костюмах, видимо, из охраны.
– Ян Вениаминович, простите, что вламываемся. Форс-мажор у нас. Там одному из гостей плохо.
– И что? – отвечает, не глядя. – Вы не знаете, как набрать скорую?
– Там это… кажется, не все так просто, и ребята с собой что-то принесли. У них у всех зрачки…
Охранник не договаривает, так как Лавинский резко поднимается на ноги.
– Иди к себе! – бросает мне хмуро и идет к двери.
Пока прихожу в себя, почти все покинули мастерскую. Остается только один парень, который смотрит на меня в ожидании. Видимо, у них какой-то приказ не оставлять меня в мастерской одну. Я поднимаюсь на ноги, бросаю взгляд украдкой на мольберт, но холста там нет. Впрочем, кисти с красками по комнате не разбросаны, и на том хорошо. Значит, в этот раз процесс рисования прошел спокойнее. Интересно, правда, что же он рисовал и почему так секретно все прячет, никому не показывая?
Когда мне сказали, что в доме есть комната, которую не открывают, я сразу же подумала о чем-то вроде склада, в котором хранятся картины, но комната оказалась спальней сына Лавинского.
– Может, нужна помощь? – спрашиваю у паренька, когда прохожу мимо.
– Нет, не беспокойтесь, все в порядке.
Он мило улыбается, пропускает меня вперед и на выходе проверяет, заблокированы ли двери в мастерскую. Вниз мы спускаемся вместе. Я думала, что мы разойдемся каждый в свою сторону, но парень неожиданно ведет меня к моей комнате.
– Это обязательно?
– Что?
– Сопровождение.
– Таков приказ Яна Вениаминовича.
– Но я не слышала, чтобы он вам что-то говорил.
– Мы получаем приказы при поступлении на работу, Полина, – говорит с улыбкой.
– Вы знаете мое имя?
– И ваше, и всех остальных сотрудников дома. Все это входит в наши прямые обязанности.
– Хорошо, а вас?
– Что меня?
– Вас как зовут?
– Ростислав. Можно Слава, если так удобнее.
– У вас красивое имя, Ростислав, – говорю, замечая, что ему на самом деле не очень приятно, когда его зовут Славой, хоть он и сам это предложил.
– Сейчас в доме может быть небезопасно, – говорит Ростислав, когда останавливаемся у двери, ведущей в мою с Яной комнату.
Подозреваю, что уточнять, по какой именно причине в доме может быть небезопасно, бессмысленно. Но последние слова Ростислава вынуждают внутренности забиться в тревоге:
– Закройтесь на ключ и попросите Яну не выходить.
Что здесь происходит?
