Адалин Черно
Контракт на тело
Глава 4
Работа оказалась несложной. Я быстро знакомлюсь с остальными. Нам выпадает перерыв, во время которого мы собираемся на кухне и болтаем. Садовник с нами не остается, очень быстро ретируется. Ему неинтересно. Он единственный мужчина в коллективе. Есть еще охранники, но, как и сказала Алевтина Викторовна – они в доме не появляются. У них своя зона, за пределы которой они не выходят.
Закончив с перерывом, мы идем работать. Уборка занимает большую часть времени, так как хозяин, как выяснилось, следит за своим здоровьем и требует, чтобы пыль протирали ежедневно и практически во всем доме. Особое внимание уделяем тренажерному залу и бассейну. Первому, потому что Лавинский любит по утрам заниматься спортом и дышать, конечно же, не пылью. А второму, чтобы не было грибка, который очень часто возникает в помещении с повышенной влажностью.
До вечера работаем в поте лица и ни разу не видим хозяина. Я, признаться, даже не слышала, чтобы где-то открывались двери. Может быть, они отлично смазаны и отворяются бесшумно, но все равно это очень странно. Такое ощущение, что мы работаем на привидение, которое ходит сквозь стены.
– Часто вы видите хозяина? – спрашиваю у Яны.
Она во время беседы на кухне показалась мне самой разговорчивой. Она примерно моего возраста, веселая и улыбчивая. Вот и сейчас смеется, мотает головой.
– Я ни разу его не видела.
– Недавно устроилась?
– Три месяца как…
У меня от удивления глаза становятся размером с монету. Теперь понятно, что слова управляющей «не попадаться на глаза» не шутка. Прислуга и правда с верхушкой не встречается?
– А я видела, – говорит Алиса.
Она чуть постарше. Ей около тридцати. У нее дома маленькая дочка, которую она обеспечивает и поднимает на ноги сама.
– И какой он? – почти в один голос спрашиваем с Яной.
Пока управляющая не слышит – можно ведь поболтать?
Очень хочется посплетничать, узнать о Яне что-нибудь еще кроме официальной информации. Что-нибудь эдакое. Секрет!
– Обычный, – пожимает плечами Алиса. – Как с обложки журнала, но обычный мужчина. Мне поначалу казалось, что его не существует, и мы просто убираем пустой дом, но потом я его увидела.
– И-и-и? – не выдерживает Яна. – Это все?
– Я не знаю, что вам рассказать, – смеется Алиса.
– Какой он? Внешне. Во что одет, как разговаривает? – не унимается Яна.
– Обычный. Мужчина. Безумно красивый. Ну вы же видели фото в интернете? Вот такой он. Копия. Ни капли не отличается от фотографий. Правда, одет не в пиджаки и костюмы, один раз он был в пижаме, а второй – в халате. Простой, не заносчивый, как мне показалось. Со мной даже поздоровался.
– И какой у него голос?
– Да какой… Как у всех.
– Баритон, звонкий или низкий? – Яну понесло.
Она даже от работы отвлекается, бросает тряпку, слушает с открытым ртом. Мне тоже интересно, хотя голос Лавинского я слышала уже. В интервью. Но вживую бы тоже не отказалась. О том, зачем мне это вообще надо, стараюсь не думать.
– Да ну вас, – отмахивается Алиса. – Вот идите поищите его и сами узнаете. Откуда я знаю баритоны эти ваши?
Работа под хороший разговор идет веселее, быстрее и качественнее. Мы могли бы разделиться по комнатам, но вместе работать легче, хотя на втором этаже приходится. Управляющая меня сразу предупредила, что там разговоры не прокатят. «Хозяин не любит смех, а я вас знаю».
Не любит смех…
То, что я узнаю тут о Лавинском, идет вразрез с тем, что я читала в сети. Там он – современный богатый художник, настоящий секс-символ, желанный женщинами, мастер кисти. Он вообще идеал, если так читать. Толпы женщин признавались ему в любви, хотя он личность не медийная. Роликов с ним очень мало. И все равно их хватило, чтобы женщинам вскружить голову.
Тишина на втором этаже давит. Я захожу в комнату, прикрываю дверь. Поднимаю голову и тут же вижу под потолком несколько камер. Я привыкла к тому, что меня постоянно снимают, но я обычно в эти моменты позирую, а не бегаю со шваброй и тряпкой. К новой реальности привыкается с трудом. А еще я не знаю, как все же доберусь до мастерской. В том, что мне именно туда нужно, не сомневаюсь. Мы были сегодня везде – и нигде, ни в одной комнате нет картин. Никаких, не только работ самого хозяина.
За размышлениями заканчиваю уборку. Протираю последние поверхности, смотрю на проделанную работу и остаюсь собой довольна. Когда выхожу, взгляд непроизвольно соскальзывает к лестнице. Мне туда надо. Очень. И легче попасть сегодня, когда я еще могу прикинуться дурочкой. Завтра и все последующие дни будет сложнее. Хотя… если мне удастся увидеть то, что мне нужно, сегодня, то завтра может и не понадобиться.
Я кручусь по коридору, как ненормальная. Уверена, если кто-то сидит у камер, думает, что я не в себе. Не удивлюсь, если сюда уже кто-то идет, чтобы спросить, что с новой домработницей не так.
– Полина! – зовет меня Алиса. – Идем… пора на стол накрывать. Уборку уже закончили.
Вот так, пока я убирала одну комнату, девочки закончили с двумя.
Мы спешно спускаемся вниз. Помогаем повару накрыть на стол, раскладываем столовые приборы, застилаем скатерть. Я не перестаю удивляться привычкам Лавинского. И они снова идут вразрез с тем, что я узнала.
На столе стоят подсвечники со свечами, которые Алевтина Викторовна приказала зажечь в последнюю очередь. И сложенные в узоры салфетки меня удивляют. Все это совершенно не соответствует тому, что я о нем знаю. Впрочем, кто сказал, что в сети написано хоть слово правды?
– Все? – спрашивает Алиса, глядя на стол.
– Только свечи зажечь.
– Идем тогда. Зажги, Полинка.
Я киваю. Ищу спички, но их нигде нет. Бегу на кухню, чтобы спросить у девочек, но их и след простыл. Я быстро обшариваю ящики и нахожу наконец спички. Бегу в столовую, зажигаю. Одна никак не хочет разгораться, приходится над ней постоять.
То, что я уже не одна, понимаю слишком поздно. За спиной слышатся шаги. Тело будто парализует. С огромным трудом удается поднять голову и, расправив спину, повернуться, сталкиваясь со взглядом глаз цвета грозового неба. Именно такого. Не серого, не темно-синего. Оттенок его глазам я подобрала еще дома, рассматривая его фотографии. Сейчас остается только констатировать. И в ужасе попятиться назад, потому что если проникнуть в мастерскую – задача в ряду первых, то сталкиваться с Лавинским я ни разу не планировала.
Глава 5
– Простите, – поспешно выдаю и немедленно шагаю к выходу из кухни, когда слышу в спину недовольное:
– Стоять!
Издав мерзкий скрипучий звук подошвами удобных кроссовок, торможу и медленно поворачиваюсь.
– Одна свеча не зажжена, – сухо констатирует.
– Простите… – поспешно отвечаю и снова подхожу к столу.
Лавинский, стоит заметить, не сдвигается ни на шаг. Где остановился, там и стоит. Мне бы хотелось украдкой на него взглянуть, но сталкиваться с его взглядом не хочется. А в том, что его взгляд сосредоточен на мне, уверена, потому что чувствую себя неуютно.
– Нужно ее заменить, – говорю с сожалением и забираю подсвечник. – Что-то не так со свечой, не зажигается. Я поищу на кухне другую и принесу ее, хорошо?
Вот теперь у меня вроде как есть причина посмотреть в сторону странного хозяина этого дома.
– Давай, – кивает на дверь кухни.
Я быстро даю деру из столовой. Ищу свечки, но так как работаю здесь первый день, то понятия не имею, где они лежат. И девчонок нет. Вообще никого. Они точно правду мне рассказали о Лавинском? Может, он питается кровью несчастных сотрудниц, и поэтому они все так рьяно его боятся и стараются не попадаться на глаза? Иначе как объяснить то, что я не слышу ни звука? Словно и сам Ян в столовой замер.
– Да где же они?
– Не можешь найти свечи? – звучит глухое за спиной.
Я подпрыгиваю на месте, задеваю открытый ящик со столовыми приборами. Наделав шуму, с грохотом его захлопываю и оборачиваюсь.
– Не могу. Первый день работаю, а все куда-то запропастились.
Лавинский усмехается и надвигается на меня. Останавливается в метре справа и кивает на самую верхнюю полку.
– Они там.
И смотрит на меня.
Я при всем желании туда не дотянусь, но он, судя по молчаливому ожиданию, облегчать мне задачу не планирует. Ждет.
Все, наверное, получается хуже некуда. Я тут первый день. Сначала не смогла зажечь свечу, потом найти ее, а теперь и достать. За такое увольняют?
Хватаю табуретку, ставлю ее перед тумбочкой и молчаливо смотрю на Лавинского, потому что он, несмотря на то что я втиснулась между ним и тумбой, отходить явно не планирует. Стоит, ждет, когда я заберусь и достану эту чертову свечу.
– Не отойдете? – спрашиваю, посылая к черту вежливость и наставления главной.
– Нет, – следует холодный ответ.
Прекрасно.
Кое-как взбираюсь на табуретку, одергиваю выданную униформу и открываю створки. Ищу свечу, но нигде ее не вижу.
– Нет? – звучит позади.
– Нет.
– Я, наверное, перепутал. В соседней посмотри. Слева.
До дверцы дотягиваюсь, а вот посмотреть, есть ли там свечи, отсюда не могу. Собираюсь слезть, чтобы не свалиться, но неожиданно лечу вниз. Вскрикнув, приземляюсь аккурат в руки Лавинского. Вблизи рассматриваю его идеально ровный тон кожи, в меру пухлые губы и квадратный подбородок, к которому неожиданно хочется прикоснуться.
Бесцеремонно спихнув меня на пол, отходит.
– Можно без свечи, – бросает недовольно. – В следующий раз чтобы поставили.
– Конечно.
Едва он выходит из кухни, а из столовой раздаются характерные звуки использования столовых приборов, я выдыхаю и совершенно обескураженная оседаю на табуретку. У Лавинского тяжелая, я бы даже сказала, давящая энергетика, пробирающая до костей.
– Полина… – звучит откуда-то шепот.
Я осматриваюсь, вижу макушку Алисы, которая заглядывает со стороны другого входа.
– Ты чего тут сидишь? Идем к нам.
Я быстро подрываюсь, ставлю табуретку на место и бегу за Алиской. Оставаться на кухне, где меня в любой момент может найти хозяин – чревато.
– Ты почему задержалась? – интересуется Алевтина Викторовна.
– Свечка никак не зажигалась, и я новую искала.
– Нашла?
– Не-а. Ян Вениаминович, видимо, забыл, где свечки находятся.
Три пары глаз смотрят на меня удивленно и растерянно.
– Ты у него спрашивала? – охает Алевтина Викторовна и хватается за сердце.
Женщина резко бледнеет, хочет что-то сказать, но кроме нечленораздельных звуков ничего не может произнести.
– Он сам на кухню зашел, – пожимаю плечами. – И сказал, что свечи в шкафчике сверху.
– Сам зашел?! – не верит управляющая. – Ему-то откуда знать, где свечи, он на кухне вовек не бывал!
– Вот же… – осекаюсь, вдруг понимая, что нахожусь в компании других сотрудниц, которых знаю плохо.
Если обматерить сейчас хозяина, где гарантия, что кто-нибудь ему не доложит, и меня отсюда не попрут? Нет гарантий! Так что я замолкаю и прописываю сразу несколько пунктов в графе «Недостатки хозяина»: отсутствие чувства юмора и надменность. В графе «Достоинства» по-прежнему только один пункт: чертовски красив.
– Ты единственная, с кем поговорил хозяин за это время! – восклицает Яна. – Злился?
Скорее, издевался, но вслух говорю другое:
– Нет, вполне нормально обращался.
– Ох, деточка… – сетует Алевтина Викторовна. – Лишь бы с работы за осечку не попер.
– А может?
– Все может, – откровенничает Яна. – Пару месяцев назад он уволил новенькую только за то, что она не поздоровалась с ним, когда столкнулась. А она растерялась просто.
– Яна! – одергивает ее управляющая, явно недовольная такими откровениями. – Не делайте из Яна Вениаминовича монстра, а то я сама настою на вашем увольнении.
Мы замолкаем и через полчаса идем убирать со стола.
– Алевтина Викторовна правда может поспособствовать нашему увольнению? – обращаюсь по-прежнему к Яне. Алиса тоже неплохая, может поговорить, но гораздо менее откровенная, нежели Яна. А мне нужна информация. Много.
– Ой ли… – отмахивается она. – Ничего она не может! Такая же близкая к хозяину, как и мы.
– А вот и нет, Яна, – встревает Алиса, услышав наш разговор. – Алевтина Викторовна тут дольше всех работает, и с хозяином у них довольно теплые отношения.
– Разве? – с сомнением тянет Яна. – Я что-то ни разу не видела их хотя бы разговаривающими друг с другом.
– Не видела, значит, не о чем им было разговаривать, но вы языки свои при ней держите за зубами. Она очень любит хозяина и за любой проступок сама вас отсюда турнет.
Яна возмущается, а я впитываю полученную информацию как губка.
Убрав столовую, возвращаемся на кухню. Работа на сегодня, оказывается, закончена.
– Яна, покажешь Полине ее комнату. Алиса, до завтра.
– Алиса не остается? – спрашиваю уже у Яны.
– Она единственная, кому господин Лавинский пошел навстречу и отпускает домой.
– Это ради ребенка, да?
– Скорее не ради, а «из-за», – хмыкает Яна. – Не представляю, чтобы в этом доме ребенок поселился. Еще и такая непоседа, как Марта. Да господин тогда вздернется раньше времени, хотя мне, если честно, иногда кажется, что он и так это сделает. Рано или поздно.
Глава 6
Оказывается, что после ужина работы у нас больше нет. Мы бегаем иногда по мелким поручениям, но сегодня их нет. Хозяин ушел спать. Слишком рано, как по мне, для человека, который выглядит, как Лавинский. Я почему-то представляла, что он ведет активную ночную жизнь. Надевает что-то эпатажное и возвращается домой под утро в обнимку с несколькими девушками.
На деле же оказывается, что после десяти в доме наступает гробовая тишина. Мне выделили комнату одну на двоих с Яной. Она, в отличие от меня, быстро засыпает, блокируя телефон. Я же не могу оторваться от сети. Ищу информацию о Лавинском. Больше и больше. Хочу знать все. Понятия не имею почему. Он… вызывает интерес.
Жаль, что сеть очень скупа на информацию о нем. Я нахожу очень многое о его картинах, вижу их стоимость – и очень мало о том, кто их написал. В итоге смотрю ролики. Они тоже немногочисленные. Интервью, и то неполноценные, отрывками. Ощущение, что он активно чистит информацию, которая просачивается в сеть, потому что за тот год, что Лавинский не писал новую картину, нет почти ничего. Но это ведь нереально? Неужели нет журналистов, которые пытаются достать информацию? Сфотографировать, скомпрометировать. Ян живет обособленно, в доме с высоким забором, но когда это было помехой?
– Ты что делаешь?
Я роняю телефон из рук на пол. Через мгновение его поднимает Яна. Смотрит в экран и усмехается.
– Про Лавинского читаешь? – хмыкает.
Я настолько увлеклась, что не слышала, как она проснулась.
– Ты меня напугала.
– Врага нужно знать в лицо, – одобрительным тоном произносит Яна. – Я многого о нем до сих пор не знаю. Если что будет интересного, расскажешь утром?
– Хорошо.
Соглашаюсь на автомате и смотрю на то, как Яна выходит из комнаты. Она возвращается минут через пять со стаканом воды в руках и снова заваливается спать. Мне же сон по-прежнему не идет. Я не понимаю, зачем вообще ищу информацию. Судя по тишине, все давно спят. Можно взять телефон, проникнуть в мастерскую и сделать фото.
Я верчусь в кровати некоторое время, а затем все-таки решаюсь. У меня не так много времени. Сейчас пойти туда, куда запретили, проще и вылететь с работы, не успев толком ни с кем подружиться – тоже.
Не дав себе времени на раздумья, выхожу из спальни и быстрым шагом пересекаю коридор, добираясь до желанной лестницы. Я помню, что за мной наверняка наблюдают, но надеюсь, что дадут возможность дойти до двери. А там… если поймают… скажу, что хожу во сне.
Я быстро добираюсь до двери, останавливаюсь, перевожу дух и, не позволив себе опомниться, вхожу в кабинет. Меньше всего я ожидаю увидеть полнейший хаос и разруху, а в центре – самого Яна Лавинского. Я хочу захлопнуть дверь и сделать вид, что меня здесь не было. Но проблема в том, что сюда, видимо, действительно никто не заходит, потому что противный скрип двери привлекает внимание хозяина дома. Он резко оборачивается, окидывает меня темным взглядом, от которого поджилки трясутся, и, как-то недобро сощурившись, несколькими широкими шагами преодолевает разделяющее нас расстояние.
– Новенькая из прислуги, – хмыкает и, схватив меня за руку, втаскивает в мастерскую. – Нравится то, что видишь?
Я хаотично вспоминаю все, что слышала о Лавинском, особенно старательно пытаюсь отыскать графу «резкий всплеск агрессии» и ничего такого не могу припомнить. Но проблема в том, что сейчас передо мной мужчина, едва контролирующий свои эмоции. Его еще не трясет от злости, но он очень близок. Сжатые челюсти, тяжелый взгляд из-под ресниц, прерывистое дыхание и цепко сжатые на моей руке пальцы.
– Вы делаете мне больно, – дергаю руку, но он не отпускает, держит.
Скосив взгляд вниз, словно впервые видит свою руку на моей. Разжимает пальцы и, оскалившись, задерживается на моем лице. Вскинув руку, прикасается к подбородку холодными пальцами. Я замираю, глядя расширенными от ужаса и любопытства глазами на Лавинского. Он меня изучает. Взглядом и прикосновениями. Трогает, блуждает по лицу, словно ища изъяны.
Следом – приближается. Слишком близко и опасно, но я не отшатываюсь. Теперь у меня и правда ощущение, что я сплю, но не просыпаюсь от переизбытка эмоций во сне. Напротив, словно впитываю их глубже. Уже давлюсь ими, когда Лавинский прикасается к моим губам своими. Горячими и мягкими, что снова идет вразрез с моим о нем представлением.
Мой первый настоящий поцелуй. Взрослый и с языком.
Я представляла его иначе. Уж точно не посреди разрушенной художественной мастерской и не с человеком, который пугает меня до чертиков. Но стоит отдать ему должное, целуется он потрясающе. Я теряю способность мыслить и прихожу в себя, когда чувствую на влажных губах холод. Лавинский меня больше не целует. Смотрит. Внимательно и изучающе. Кажется, я впервые вижу в его взгляде отчетливо мелькнувшую эмоцию – стыд.
Он отводит взгляд, смотрит себе под ноги. Я опускаю голову и смотрю туда же. Понятия не имею, что тут произошло, но клочки исписанной ткани мелкими хлопьями осели на деревянном полу. А еще там, под ногами, валяются кисти, краски. Вряд ли так Лавинский начинает работу над картиной. Или картина – это то, что валяется под ногами?
– Ты смотришь на то, чего никто не видел, – привлекает к себе внимание, хотя я ни на мгновение не забывала, что в мастерской не одна.
– В смысле?
– Сюда никто не приходит, тебе же наверняка сказали… Но ты здесь и знаешь больше, чем самые приближенные люди.
Я уверена, что речь не о картине под ногами, а о нем. О его состоянии, так ведь? О слабости, которую я увидела, сама того не желая. Известный художник Лавинский по ночам страдает над тем, что считает неудачей? А где тогда картины, которые ему нравятся? Или здесь таких нет? Но и в доме их тоже… нет. Я ни одной не видела.
– Сколько тебе заплатили? – его голос резко разрезает тишину комнаты, а взгляд вспарывает до внутренностей.
Попалась?
