А. Лявонд
Взгляд прямо
Отвращение
Оно вцепилось в душу. Самая отчаянная симфония фагота окутывает мрачными объятиями. Зыбкая реальность с ядовитым остриём недовольства, пропитанная жгучей, чёрной печалью.
В детстве Жерардо Гвидо был преисполнен отвращения к собственной матери, он не верил, что существовали на самом деле те люди, которые были способны испытывать любовь к этой женщине, она никогда не пребывала в браке, а отец Жерардо, предугадав беременность, бежал прочь. Синьора, окружённая негативной аурой, выделялась своей дотошностью и озлобленностью, доказывать ей что-то было крайне сложно. Она никогда не скрывала, что он нежеланное дитё, и, к её сожалению, была лишена возможности что-либо поменять, таким образом, нанесла бы вред самой себе. Жерардо стал пленником своего неприветливого существования, в её присутствии он задыхался, терял жизненную силу, словно рыба, выброшенная на сушу. Рядом с ней не было свободы, он был лишён голоса. Не меньше, чем родную мать, Жерардо ненавидел свекольную ботву – это была её любимая еда, зелень, которую синьора Гвидо добавляла в каждое блюдо в огромном количестве, безжалостно перекрывая его вкус, или же жевала листья просто так, Жерардо не хотелось даже воображать озабоченное выражение лица матери, когда она поглощала такой деликатес, синьора не любила сладости и вместо них могла приготовить штрудель с начинкой из ботвы, Жерардо ожидал наступления дня, что проклятый корень, наконец, отправит и его мать в водоворот рвотного приступа, время неоспоримо протекало, а момент не наступал, тогда ему приходилось молча закрывать измученные глаза и есть, потому что в гневе синьора была слишком страшна, холодна и груба, ей не составляла труда запереть его в тесной спальне, или ходить за ним по пятам, словно сын был ничтожеством, отчего тот превратился в замкнутого человека, но судьба привела в его жизнь Маттео Тотти. Впервые желание убежать от разговора уступило место интересу, и неуверенность исчезла. Их обеды в столовой, прогулки и игры стали обычностью, Маттео никогда не прибегал к давлению, позволяя собеседнику почувствовать себя расслабленным в их общении, даже если тот оставался немногословным. Время от времени Жерардо приходилось прибегать к уловкам, чтобы обмануть синьору и избежать встречи с ней раньше назначенного времени, но вне зависимости от того, как бы он ни старался от неё спрятаться, всё равно чувствовал её присутствие рядом: невозможно и на секунду было забыть об её существовании. Он не мог назвать себя несчастным, но и счастливым тоже – лишь из-за одной женщины, он не искал причин поведения своей матери, а просто её терпел, ведь не могло это длиться вечность.
В школьные годы Жерардо полюбил химию, она давалась ему слишком легко, он понимал её тонкости и нюансы. Изучая всё про вещества, которые неблагородно меняют восприятия человека, он погружался в статьи и книги с такой сильной преданностью, будто это стало его болезнью, в этом он находил свою отдушину, представляя как создаёт что-то новое и своё, воображая, как его мать становилась послушной под воздействием его экспериментов, в трудные моменты одиночества, проведённые в комнате, он садился и делал наброски, отвлекаясь от боли, которую она ему причинила, ненависть к этой женщине пылала настолько ярко, что он не щадил свои идеи, желание погубить её было сильным. Несмотря на то, что каждый раз оставаясь наедине с тетрадью, он выплёскивал эмоции и мысли, всё же всегда, захлопывая тетрадь, осознавал, что никогда не осмелиться совершить нечто подобное, не хотел нести ответственность за чью-то жизнь таким образом. После окончания школы, сбежав от монстра и навсегда прекратив с ним общение, испытал чувство облегчения: больше не будет подвергаться унижениям со стороны своей матери, никогда теперь не будет, как прежде, это придавало жизни красок, а ощущение свободы было ошеломляющим. Утром он больше не торопился заправлять кровать, не испытывал на себе недовольные взгляды, стены вокруг говорили, нет, кричали – и это был зов нового начала, в холодильнике шоколадных батончиков стало вдоволь, только избавиться от детских страхах оказалось не так легко, неотступные преследователи заковывают в цепи сомнений и тревог. Студент снова возвращался к толстой тетради, что-то гениальное дописывая, когда наплывал момент паники.
Страшно сознавать, но слова матери оказались действительностью, он – ничтожество, который стал причиной смерти человека, отчаянно боролся с собой, чтобы сохранить свою сущность. Он сомневался в своей способности продолжать жить, не верил, что заслуживает такого права. Но и здесь он оказался слаб, и его смелость ограничилась лишь переездом. Встреча с Аньезой принесла в его жизнь новое дыхание, её тепло и скрытая в глазах гордость наполнили его сердце. Её любовь была сильной, раз она не видела в нём трусливого эгоиста. Они открыли фармацевтическую фирму «Гвидо», синьора обладала навыками менеджмента и отлично разбиралась в рекламе. Жерардо безоглядно и полностью погрузился в работу. Морритт была единственным человеком, кто знал всю историю его детства, он не скрывал: нуждался в том, чтобы выговориться, рассказал о ненависти, о желание погубить и о том, что это было бы невозможным, Аньеза его отчасти понимала, словно отзвук собственных чувств, потому как и она сама сталкивалась со сложностями в попытке постичь самого близкого человека – свою маму, – но все её переживания умаляла любовь. Вирджиния принимала Жерардо, как собственного сына, она говорила, что пока его дочь счастлива, она будет к нему относиться с милостью, в свою очередь, Амадео же показался ему своеобразным человеком: говорит высоким тоном, требует уважения, порой его присутствие вызывает страх у Жерардо, с ним опасно спорить, его вспыльчивость и способность реагировать неожиданно могут создать напряжённую обстановку, ведь легко может вспыхнуть его непредсказуемый гнев, на секунду перенося настороженного оппонента на краешек бездны, или же, напротив, внезапно засмеяться и перейти к шуткам. Жерардо вместе с женой часто находили визиты к родителям Аньезы, однако почти всегда Амадео отсутствовал, нередко они устраивались в гостиной, Вирджиния, поджигала с изысканностью сигарету, аккуратно клала зажигалку на камин и устраивалась в удобном месте, она закидывала одну ногу на другую, упирая руку в мягкую обивку кресла, и начинала рассказывать о людях, с которым пересекалась в течение дня, в зависимости от времени суток, её предпочтения менялись: бывало, одним днём выпивала просекко, а в следующий раз выбирала эспрессо, она была из тех женщин, кому табачный дым подходил, хоть ей часто приходилось выслушать нотации дочери, в ответ Вирджиния называла её слова бестолковыми. Жерардо с интересом слушал рассказы, точно так же как и рассматривал антураж гостиной с её роскошно пронизанной экстравагантностью обстановкой, несмотря на свои внутренние демоны мужчина сумел обрести семью. Моментами Жерардо ощущает тесноту комнаты, когда невидимый галстук с беспощадным коварством начинает сдавливать шею, он вспоминает мать и сворачивает туда, где пристрастие тьмы наиболее плотно – ненавидит эти минуты, а то и дни жизни.
Жерардо ощутил себя проклятым, когда вновь настигла беда, не в состоянии понять, почему каждый раз, когда он находил размеренность и покой, в его жизнь вторгался бес, разрушая всё вдребезги.
– Погибают, – проговорил Профессор, товарищ Амадео Морритт, учёный, занимается исследованиями, сотрудничает с коллегами из разных стран и университетов, ему приходится часто путешествовать для встреч, конференций и работы над проектами, в свои шестьдесят четыре года побывал в более ста тридцати странах, к нему весьма часто обращаются Профессор, даже жена, поэтому порой он забывает своё настоящее имя. Герард ощущал недомогание, которое, вероятно, вызвано было неудачной акклиматизацией: ещё недавно он находился в стране, где температура опускалась до -25С, и эти суровые условия, очевидно, оставили отпечаток на его организме. Профессор сидел, опираясь на стол, вытирал пот со лба, при этом дрожала его рука, под его красными глазами были ярко выражены морщины, лицо выглядело иссушённым изнутри, однако стоило ему поправиться, и этот неприятный симптом исчез, – Амадео решил полностью избавиться от своего ума, раньше хоть жена могла его остановить от слишком безумных поступков, а сейчас, – ещё раз прошёлся платком под правым глазом, – он совершает зловещее, проболтался мне на днях, – Профессор посмотрел на Жерардо, словно только он мог разрешить ситуацию – останови его ты, у меня не получается.
– Кто погибает Профессор?
– Человек умер, совсем молодой, Жерардо. Помнишь я нашёл толстую тетрадь, когда мы втроём у тебя в кабинете отмечали его новую должность министра? – синьор Морритт ещё больше прославил своё имя, а гордыня ещё сильнее удушила всепрощающую милость, высокомерие убеждённости в собственной превосходности больше не видело границ, торжественно возвышаясь над всеми преградами. – Амадео все твои разработки сохранил себе. Покорность, её он жаждет, – не мог предвидеть Жерардо, какое влияние окажет случайное воспоминание, Профессор с удивлением изучал разработки Гвидо, которым тот уделял вечера, в шутку сказав, что таким образом можно человека и в зомби превратить, замешательство охватило Амадео, а Профессор объяснил, что Жерардо работал над сильным веществом способным оказывать мощное воздействие на мозг, заметное влияние на нервную систему могло привести к неординарным результатам. Амадео задумчиво взглянул на Профессора, будущее, полное неизведанных возможностей, лежало перед ним, всё это попадало под категорию незаконных, но именно такой запрет не отпугивал Амадео, он всегда слушал свой совершенный разум, каким он его сам называл, не нуждался в советах от сердца – лишённое значимости оно и молчало.
– Умер? – другие слова он и не услышал, вот оно, снова пришёл ненасытный зверь. Страх подступил, стремясь охватить его, в душе желание спрятаться возникло, но вот только укрыться-то было негде, чёрная туча окутала сознание, и коварный образ матери вернулся, а из её уст прозвучали слова: «Ничтожество!», печальное разрушение внутри началось. Разговор с Амадео потерпел неудачу, он лишь намекнул: Профессор что-то перепутал, а если они хотят быть выслушаны, то должно принести неопровержимые доказательства. Когда супруга переступила порог квартиры, неся с собой их, увидев которые, он ощутил, как двери запертой тайны распахнулись настежь, и он посчитал это возможностью исправить свои ошибки.
Удивление
В жизнь вплелось удивление. Как мелодия фортепиано началась сотрясающим взрывом внутреннего мира, ярким, созерцательным всплеском звучания одной ноты. Она напугала, но постепенно звук превратился в магию, которую нельзя обмануть и не услышать, и происходит осознание: представляется лучшее.
Они уехали далеко, и синьора смогла выдохнуть с облегчением. На неё накатила непонятная истерика, потому как не думала, что её отец способен на такой поступок, не стоило заблуждаться в его мнимой любви. Аньеза была неизменно решительна в своих намерениях – ни за что не собиралась спускать ему с рук предложение обменять документы на ребёнка, это казалось какой-то гнилью, было бы желанно обнаружить опровержения, внутренне желая, чтобы всё было ложью, так было бы легче, но всё тщетно, битва закончилась поражением, правда с горьким привкусом победила. Однако, она могла бы простить слова или поступки, направленные непосредственно на неё, но никогда это затрагивало Элизу. Она стала столь одержима, чтобы посадить Амадео в тюрьму.
– Он ещё получит свою огласку, – пообещала женщина.
Аньеза устроила Алонзо в комнате, перед этим хорошо накормив, затем уложив ребёнка спать, дала себе возможность забыться под струями тропического душа, задумавшись о том, какой могущественной оказалась сила страха, при всём этом он появился к человеку, которого она знала с самого рождения. Трудности пришли в её жизнь. Но она подумала: рядом с ней находится Алонзо, чьё присутствие может быть важным, и независимо от всего, она узнает, где прячется Жерардо, предполагала, что Профессор осведомлён об этом, хоть и молчал, она всё же обратилась к нему, попросив передать тому информацию последних событий, и, главное, не забыть упомянуть, что он не должен винить себя за поступок Амадео, сам синьор будет нести ответственность. Вскоре в руки Аньезы попал номер телефона журналиста Гэвина Фалько. Нервозность последних дней, когда она опасалась выходить из дома, почти вытесняла все мысли о Донато, тем не менее полностью от них избавиться не могла. Их обоюдная занятость не позволяла им найти удобный момент для встречи, она осознавала, что ей необходимо сконцентрироваться на бытие, она не раз задумывалась о том, каким было бы их совместное будущее, если бы они продолжили свои отношения, возможно, они смогли бы быть вместе, но сейчас эту романтическую связь она считала неподходящей, она поняла, что ей необходима пауза, она готова была развернуть их непродолжительный роман в сторону конца, понимая, что это должно быть на данный момент лучшим решением, не желала объясняться перед Донато, собираясь лишь поставить его в известность, потому как сама не понимала, что за жизненный период наступил, безжалостно собиралась проигнорировать чувства мужчины, забывая, что в нём также таится живая душа.
Если событие повторяется снова и снова, то тогда его уже можно назвать закономерностью, так, по крайней мере, рассуждал синьор Ривьеве. Повторение в четвёртый раз – неслучайное стечение обстоятельств. Его пациенты стали сталкиваться с сильной слабостью и помутнением рассудка, ещё у одного пациента случился анафилактический шок, борясь за каждый вдох и выдох, доктору на ум пришла мысль, например, возможно, причина кроется в самом препарате, вызвавшем эту реакцию. Но каким образом? Он изучил компоненты и не обнаружил ничего, что могло бы нанести такой вред, больница не первый год работает с производителями «Гвидо», но сомнения возникли, и тогда он доверил лекарство знакомому, чтобы тот провёл детальное исследование состава. Ожидание было напряжённым, а впереди был ответ, который мог повлиять на судьбу. Совсем скоро Ривьеве получил его, и пришёл к синьоре Морритт, она не знала, с какой информацией он явился к ней, поэтому, не уступая мужчине начать разговор, первым делом усадила его и тихо произнесла:
– Донато, я хочу расстаться, – нерешительный голос заставил ей усомниться, произнесла ли она это вслух? Что-то прекрасное превращалось в глухую боль. Нет слов, нет жестов, замёрзшая сцена, и внутри каждого мысли, напряжение, словно лавина, сметающая всё на пути. – Почему молчишь? – слова синьоры вырвались из уст уже привычным тоном. Он-то не ожидал ничего такого.
– Ты меня удивила вновь, – его глаза сверкали чуткостью, он ещё пока не был растерян, хоть и сердце было сбито с ритма, неожиданно услышать то, что он и сам столько раз произносил – слова, которые заставляют понервничать. – Почему ты так решила? – эта так ожидаемо, и в этот момент он разозлился на самого себя.
– Я говорю тебе это, потому что не готова сейчас полностью погрузиться в отношения, – лишь мимика лица намекала на сложную перипетию внутреннего мира мужчины. Все эти слова и чувства не так просты. – Снова молчишь? Ты должен понять, сейчас мне нужно время, в котором я смогу побыть одна, – доктор почувствовал раздражённость, но он держал себя в руках. – Давай прекратим общение на время, – до этого слова оказывается звучали столь обыденно, она сумела удивить его сильнее, теперь он засмеялся, оставаясь всё также в замешательстве. Он не привык давить на людей, потому сам требовал от них того же, но в этот раз был не согласен:
– Мы не будем этого делать, – синьора Морритт остановила его рукой, когда он хотел подойти к ней, продолжив стоять напротив него, сохранила расстояние.
– Я уже всё обдумала, не могу передумать, прости, – проговорила синьора.
– Аньеза, мы обязательно вернёмся к этой теме, чуть позже, жаль перерыв не долговечен, но сегодня я пришёл к тебе, чтобы отдать эти доказательства того, что ваша фирма в этот раз поставила странное лекарство, в нём найдено неизвестное вещество, сделал всё возможное, чтобы сохранить всё в тайне и никто больше не пострадал.
– Дай сюда, – она забрала у него результаты экспертизы, нервно сжимая их в руке, растерянно смотрела на слова, она была возмущена. – Поверь мне, что это ошибка, мы не впервые сотрудничаем с вашей больницей. Это всё нелепость, – проговорила синьора.
– Но это не ошибка. Кто-то играет в опасную игру?
– Верно, – воскликнула она, – ты всё правильно сказал. Я прошу не делай из этого огласку, я клянусь, со всем разберусь. Обещай?
– Будь осторожна, – он ни в чём не обвинял женщину, потому что доверял ей.
– А теперь, Доктор Ривьеве, вам уже пора, потом обо всё поговорим, – оставила его одного, поспешив собираться, злая и необъяснимая, а он лишился и слов, и дыхания, даже не знал, что его потрясло больше: её слова о расставании, неприятно уколовшие душу, или слова о том, что ему уже пора. Но разве можно было предвидеть то, что в округе его носа будет захлопываться дверь, без всякого объяснений – и это стало его ловушкой.
Здесь, боль стиснула сердце и тоска сокрылась в груди.
А, может быть, я сама всё измыслила?
Мне стоит посмотреть по-другому.
Рана не болит или всё-таки болит, если да – тогда пройдёт?
И что же мне делать – терзающий вопрос.
Не так я поступила – осуждаю ли?
А без него лучше? Нет, с ним счастливее.
Мимо иду я дорог, всё понимаю,
Где не права.
Но почему не могу прийти к тебе?
Ох, моя гордость!
Три недели – это много ли иль мало ли?
Нет, это вечность без тебя.
· · • • • ✤ • • • · ·
Доктор Ривьеве подъезжал к нужному адресу, обычно во время поездки играла музыка, ускоряя время дороги, а в этот раз она ничего не значила, день был иным. Его встретила мисс Конте. Внезапно доктор остановил девушку, не касаясь её, указав на развязанный шнурок.
– Или же желаете упасть? – она покорно присела, собираясь завязать его, а в мыслях мелькнуло, что снова же повторится. Синьор Ривьеве не мог не заметить сколько высаженных цветов в этом доме, его мама сама любила повозиться с растениями, проводя много времени среди зелёных подопечных, иногда привлекая их с братом и с сестрой, но их дом не сравнился бы с разнообразием и изобилием цветов в доме синьоры Риццо. Ничего не ожидая, сделал ещё пару шагов и увидел её, его лицо сразу же изменилось от встречи с Аньезой. Её присутствие было столько притягательным, что от неё невозможно отвернуться, здесь-то она не сможет его прогнать. Руки доктора безрассудно стали искать своё место, и ему пришлось спрятать их позади себя, тот редкий случай, когда он совершенно был не согласен с концом отношений, хотелось заново его переписать. Сильвио представился, а доктор молчал, он смотрел на синьору, в то время как она, словно пронзая его взгляд, проникала сквозь него, ни единая доля красок не отражалась на её лице, не видно не было ни трепета, ни взволнованности, ни удивления, доктор, на секунды заблудившись в своих мыслях, и почему они здесь встретились, и как же он соскучился по её веснушкам – для него они были прекрасными. Донато задумывался о возможности погрузиться под капли ледяной воды, чтобы выйти из этого затуманенного состояния.
– Сильвио…
Точно, от него ожидают ответа, быстро собравшись с мыслями, ответил:
– Доктор Ривьеве, рад знакомству.
– Пойдёмте быстрее, – Сильвио сразу повёл его обратно к машине.
– Я поеду с вами, – такими словами Кьяра выразила своё желание, но Сильвио настоял на том, чтобы женщина осталась дома.
– Я побуду с вами, синьора, – чуткая Грета поддержала её.
– Может нам стоить поехать в больницу? – предположила Аньеза.
– Да, так будет лучше, – согласился Сильвио.
Если бы был такой вопрос, на который Сильвио не мог бы найти умного ответа, или – темы, которую он не смог бы осветить своим остроумием, то мысли Донато обязательно были бы где-то далеко, но это стало невозможным. Сильвио поведал, что им ещё предстоит проехать необычный путь, прежде чем они увидят больного, что с ним, он сказать не мог – предполагает: Гэвин неподвижно лежит и кашляет. Когда-то, в далёкие времена, небольшой населённой пункт был рыбацкой деревушкой, которая не пережила сурового испытания: алчный застройщик, увидел в скромной местности потенциал для своих строительных амбиций, и тогда началась череда беспощадных попыток выселения местных жителей, они противились планам коварного человека, Гэвин и Сильвио, мальчишками однажды здесь бывали, тогда она была ещё заселена наполовину, несмотря на все сопротивления, люди были вынуждены искать новое пристанище, но, как гласит легенда, судьба не осталась равнодушной к этим бесправным людям, что-то, что могло быть признаком высшей степенью справедливости, постигло самого застройщика, он расплатился за свои жестокие поступки, лишившись свободы, однако эта местность так и осталась наедине со своими домами, пустующими и забытыми. За время, прошедшее с тех пор, природа взяла свои права над этим уголком земли. Разросшаяся растительность усиливала ощущение запущенности, хижины стояли призрачными остатками, а их стены рушились под тяжестью заброшенности, разбитые окна, рухнувшие крыши, неподалёку осталась полуразрушенная часовня, покрытая слоями пыли, ненавязчивое напоминание об утраченной вере и забытых молитвах, пейзаж, отмеченный тонкими остатками повседневной жизни: сломанным точильным камнем, ржавой кастрюлей, детскими игрушками, видом тихого облака над сердцем. Среди потускневших домов, покрытых мхом и зеленью, он был одним из исключений, сумев сохранить приемлемый вид, между тем эта хижина стояла под ярким солнцем и была похоже на старинный каменный домик в маленькой деревне. Сильвио воскликнул: «О, нам сюда!» и указал на этот местный уголок, дверь скрипнула, и они вошли, не было на полу разбросано ни единого следа мёртвых насекомых, смешанных с увядшими листьями, не было ни паутины в углах, не видно было их ткацкого творения, и только массивная деревянная печь, увенчанная потускневшей медной трубой, которая стояла в углу, обглоданной мышью стол и выцветший ковёр при входе говорили, что здесь просто немного прибрались.
– Алонзо? Гэвин? – в ответ они услышали глухое покашливание, в комнате справа, в кресле спал Алонзо, Сильвио коснулся его плеча, тот вздрогнул, потёр свои глаза ото сна, взял бутылку воды и сделал пару глотков. На диване лежал Гэвин, покрытый до самых плеч пледом, голова, единственная, виднелась из-под покрывала.
– Он слаб, но ему стало лучше, пару часов назад выпил таблетку и уснул, – прошептал Алонзо, голос звучал приглушённо, отражая тягостное время, проведённое в ожидании спасения. Доктор немедленно кивнул, осознавая важность каждой секунды, опасаясь подозрения на пневмонию или вирус куда похоже.
Жизнь без тепла была для него привычной, поэтому условия, которые предстояло принять Алонзо не вызывали тревоги, вместе с Гэвином они смогли разжечь камин в гостиной, ощущая настоящее удовлетворение от обогретого пространства, в запасе у них было несколько баночек быстрой еды, гранулированного бульона и много воды. В один из холодных дней Алонзо пробудился, ощущая неподъёмную слабость, первый признак гриппа подумал он, слабость постепенно нарастала, появился кашель и жар, превращая его состояние в живой факел, источник которого было отнюдь не пламя, а пылающая лихорадка. Гэвин оставался с ним до самого выздоровления, старался обеспечить покой и комфорт Алонзо, в итоге и сам стал жертвой болезни, ответственный и заботливый, был подготовленным, прихватив с собой лекарство от температуры, но оно мало чем помогало. Алонзо пытался выбраться, однако ему было ясно, что деревня, погружённая в окружении густого леса, представляла собой ловушку, рискуя заблудиться на неизведанных тропинках. Это раздирало душу виной за неспособность помочь, всё же молодой человек бережно питал надежду, что болезнь скоро исчезнет, как это было с ним. А теперь же они в пути, где ему предстояло сегодня спать, оставалось тайной, но эта неопределённость не казалась безнадёжной.
Главный герой истории – женщина, мечтающая не просто о роскошном обилии мимолётных желаний, но и первозданной гармонии, её надежды наполнены нежностью и искренностью, словно цветок распускается под лучами тёплого солнца, её мысли наполнены чистотой и стремлением заботиться о том, кого она неистово любит, она хочет, чтобы каждый день был наполнен смехом, радостью и безмерной любовью, каждый счастливый момент – часть её истории, и он, непреходящий, словно вечность, запечатлён в памяти. Но, счастье – это непостоянное состояние, оно не является непрерывной панацеей жизни, это лишь путешествие, на пути которого нередко встречаются испытания, и в гуще сложного периода внутри зажигается огонь решимости, непреклонная сила растёт, а прочность становится бесконечной – стоит помнить об этом.
– Кофе? – синьора Морритт сидела в больничном коридоре, когда доктор протянул ей бумажный стакан, наполненный ароматным напитком, следом протянул сладкую бабу́, зная, как она её обожает, был уверен: Аньеза не сможет отказаться от угощения, затем опустился рядом.
– Давно я не пила кофе из автомата, – синьора ещё не попробовала его вкус. Порой то, что мы видим – тень иллюзии, созданной ветром реальности.
– Нет, дорогая, ты не права. Я лично заварил тебе кофе, а из кофейного автомата здесь только стакан, кружки нет, – словно с проникновенным выражением он не добавил фразу: «Вот так вот».
Синьора Морритт с наслажденьем доедала сладость, внимательно и аккуратно принимая каждый кусочек, не допуская ни единого пятнышка на своём обличье.
– Не хочешь поговорить? – задал вопрос доктор. Не мог понять, почем она не позволяет вместе с ней пройти трудный путь, хорошо, решения принято – и это её выбор, но всё же каждый отказ лишь разбивает поверхность его настойчивости, но не глубину стремления, он себе уже давно признался, что его сердце в её власти, и он бессилен с этим бороться, да и не хочется ему, он готов рисковать.
– И да, и нет.
– Неопределённый ответ. Хорошо, ты должна понимать, что постоянное безмолвие никуда нас не приведёт. Знаешь ли ты, что ты противоречивая? Говорила: судьбы не отпускаешь, а сама? После завтра я уеду в Америку на месяц, а также у меня появилась возможность там остаться. У тебя есть месяц, любой знак: сообщение, звонок – приму это за «да» и вернусь обратно, – доктор Ривьеве ушёл, в сердце у них у обоих щипало.
Кьяра Риццо держала руку спящего сына, сердечная тревога, сопровождавшая последние дни, сменилась облегчением. Медсестра ставила капельницу, по её пророчеству пациент уже через семь дней покинет больничные стены, но сейчас его организм слаб и требовал полного покоя, она предложила синьоре отправиться домой, Кьяра замешкалась.
– Я могу остаться здесь? – У Кьяры не было с собой ключей от квартиры сына, да и Сильвио забрал все вещи Гэвина, ехать домой было далеко, и оставаться одной ей не хотелось.
– Но у нас нель…
– Кьяра, – Грета перебила медсестру, – Вы можете переночевать у меня. Завтра привезу вас сюда. Согласны?
– Это было бы замечательно.
Уже дома Грета приготовила чистую постель, достав из шкафа одеяло специально для синьоры, затем переоделась, сняв с себя уличную одежду, облачилась в пижаму из шортов и майки, она наслаждалась домашним уютом, не стесняясь, мягкие тапочки оберегали ноги от холода, сделала небрежный пучок на голове, локоны выскользнувшие из узла, игриво обрамляли лицо, в этой пижаме, тапочках и небрежном пучке она была свободной, она была самой собой, недолгое время спустя, примерно через тридцать минут, мисс решила уточнить у гостьи, необходимо ли ей что-нибудь. Время на панели духовки приближалось к девяти, а за окном раздавался прерывистый лай собак, Грета отварила дверь комнаты, но обнаружила, что Кьяра уже погрузилась в крепкий сон, с каким же безмятежным спокойствием заснула женщина, потушила свет, всё ещё держа ручку двери, при первом же прикосновении к которой гладкая сталь хладнокровия окутала пальцы, Грета тихо закрыла её и сама улеглась на постель – тяготы дня плавно сошли на нет. Вообразив морской прибой, который был похож на шёпот ракушек у уха и, пленяя слух, он унёс в мир таинственных просторов, или же ноги понеслись вперёд, появилось ощущение невесомости, и с поразительной неожиданностью произошло падение на милость хлопковому полю, сжимая в руках белую, только несладкую вату, словно снотворный покров мягкой нирваны. Но тут наступает утро, время приближается к пяти, телефон настойчиво звенит, Грета ненавидела, когда её будили, вместе с ней просыпалось раздражение, она без труда, интуитивно, протянув руку к телефону, проведя по экрану сенсора, отклонила вызов, телефон не утихал, после пятого звонка она поняла: что-то не так, прищурившись, смогла разглядеть нечёткие буквы.
– Слушаю, папа.
– Грета, прости за ранний звонок. Твой пациент задаёт вопросы, беспокоится, от неизвестности он готов в халате пойти искать такси.
– Какой ещё пациент? – не сразу сообразив, что отец имел в виду.
– Милая, вчера по твоей просьбе, привезли Гэвина Фалько в больницу, он проснулся и хочет, чтобы его отпустили домой.
– Как он вообще в своём состоянии пытается уйти?
– Этому нет объяснений, Грета.
– Может дать ему успокоительное или снотворное?
– Не лучшая идея. Расскажи мне, что ему передать.
– Папа, ты на работе?
– Да.
– Я приеду, жди меня. Стой… Только жди меня с кофе.
При входе в больницу она всегда ощущает себя затерянной на борту космического корабля, каждая деталь является новейшей, а встретить в эпицентре медицинского прогресса дивных роботов – покорные существа могут измерить температуру или, например, перевезти груз, уже не является изумлением, абсолютно всё превращается в рутину. Грета успела скушать банан и апельсин, отец ждал у входа с обещанным кофе, если синьор провёл ночь на работе, значит вчера были длительные часы операции, после которой тревожность поселилась в его мысли, и он оставался поблизости с больным, наблюдая за его показателями.
– Всё хорошо? – миссис забрала стакан с горячим напитком и поцеловала отца в щёку.
– Безусловно.
– Папа, скажи, Гэвина можно отвезти домой?
– У него есть во что переодеться? – уточнил синьор.
– Не думаю.
– Пойдём, разберёмся со всем.
Интересно, что рано утром Гэвин проснулся отчего-то с приливом сил, словно не он две недели лежал, едва способный донести эхом свои слова до Алонзо, он нашёл выключатель и зажёг свет, самым неожиданным для него стал вид возвышающего над его головой белоснежного потолка, среди вопросов, ломающий его разум, на первом месте стоял именно вопрос о преображении сгнившего потолка. Он ничего не помнил.