А. Кустарник
В мире животных
– Артур, – виновато залепетал я, – кажется, я задремал…
– Вспомнил язык предков. Молодец. Как себя чувствуешь?
– Слабость какая-то…
– У тебя кровь.
– Да… знаю.
– Идём, надо спешить.
Он достал свой чудо-уменьшитель, снова крутанул ручку, стекло стало стремительно вырастать, он, как в воду, нырнул на ту сторону, раскручивающаяся лупа упала на ладонь великана, дальше всё по тому же сценарию, но в обратную сторону, мы выходили из уменьшенного состояния, перешагивая кольцо ободка. Вокруг была знакомая обстановка. Воробьи зачирикали у моих босых ног, затем улетели. На свалке кипела жизнь, я увидел четыре крупнокалиберных орудия, торчащих из середины мусорной горы, они были нацелены на башню. По одной из пушек блуждал местный житель, в руках молоток и деревянный ящик. Толпы нагих волосатых мужчин и женщин рассекали взад-вперёд с вёдрами, инструментами, компьютерными платами, пучками проводов и многим другим. У одной из женщин было шесть грудей. Я не был удивлён. Догер махнул мне, они заходили в будку Артура. Я поспешил к ним. Мы встали вокруг деревянного круглого стола, в углу аскетично обставленной комнаты стоял желтый картотечный шкаф. Один из парней достал из-под стола бутыль с водой, разлил по чашкам, Артур подняв свою, сказал:
– Рви погиб не зря. Мы знаем, чтобы изменить ход вещей, надо менять рисунок, и каждому стоит решить, какой частью рисунка он станет. Возможно, очень скоро одним придётся погибнуть, и это будет необходимо, другим придётся остаться, и это будет ничуть не легче, но каждый из нас – это часть, неотделимая часть. За тебя, брат, – на этих словах он опустил глаза, мы осушили чашки, затем уселись на пластиковые стулья. После длительной паузы Артур произнёс, обращаясь ко мне: – Дорого приходится платить за глупость.
Я молчал, мне было не подобрать слов, я осознавал, что виновен в смерти товарища.
– Осталось не так много времени, – продолжал он. – Ты должен успеть.
– Будет штурм? Я отлежусь немного и встану в строй. Я не подведу.
– Мы верим тебе. Отправляйся в комнату отдыха.
– Когда начнется штурм?
– Скоро, не волнуйся, ты такая же боевая единица, как и все остальные.
– Но выглядишь ты неважно, Чивин, – сказал мне Догер.
– Да, поторопимся, иначе он может не справиться.
Артур встал, взял свою чашку и поставил её на пол у стены, затем подошёл к желтому шкафу. Догер придержал меня, когда я хотел подняться со стула, чтобы убрать свою посуду. После того как убрали со стола, он помог мне встать на ноги, меня покачивало, Догер стал укладывать меня на стол, я не стал сопротивляться, хоть и не понимал, зачем он это делает, но мне очень хотелось прилечь. Я лёг на бок, подложив руку под голову и согнув колени. Боль в голове нарастала, и дурнота опять начала подступать. Догер сказал мне:
– Глубокий вдох носом – и медленно выдыхай ртом.
После этих слов он развернул столешницу, словно гончарный круг, в сторону, где стоял Артур. Я глубоко вдохнул, закрыл глаза и выдохнул, вокруг началась какая-то суета, я открыл глаза, Артур выдвинул один ящик, затем второй, потом первый задвинул, открыл третий, Догер залез под стол, и было похоже, будто он роет яму, как собака: из-под стола летели толщи всякой всячины, то, что являлось когда-то отдельными частями мусора, теперь слиплось, и распознать где что было невозможно. Стремительно вырастала новая свалка прямо посреди комнаты, двое бойцов, откуда-то достав грабли, разделили эту гору на две и тщательно распределяли граблями по полу от одной стены к другой, как бы расчёсывая свои кучи. Догер копал ритмично, звук походил на работу своеобразной молотилки, мусор, шмякая, падал также в ритме Догеровского копания, те двое расчёсывали мусор в своём, размеренном ритме, Артур выдвигал-задвигал ящики картотеки в каком-то произвольном, но в целом все они звучали как отрепетированный ударный бэнд, играющий танцевальную композицию. Я продолжал глубоко дышать и наблюдать за всем этим действом, вдруг моё тело словно само себя подняло, без участия разума, я уселся в позе лотоса, мой рот раскрылся, оттуда высунулся язык, будто хотел вылететь из него, он двигался так, словно лизал воздух. Мои руки приподнялись, локти и кисти были согнуты. Я поворачивал голову слева направо, сдавленно выкрикивая нечленораздельные звуки и покачиваясь в такт общему ритму. Столешница начала опускаться вниз, сквозь роющего Догера, не соприкоснувшись с ним, я опускался в глубокий колодец. Когда столешница достигла дна, я вышел из состояния транса и посмотрел вверх. Далеко светился круглый проём ямы, в которую я попал, показалась чья-то фигура, она мне помахала, потом искажённый эхом голос Догера прокричал мне:
–Спускаюсь!
Вокруг меня только чёрные стены, от которых веет холодом. Догер на верёвке, отталкиваясь ногами от стены, ловко и быстро спустился ко мне, сразу же нашёл скрытую под толщей грязи дверь, и мы прошли в длинный тоннель. Догер закрыл за нами дверь, и тоннель осветил странный оранжевый свет, источника которого я не мог определить, но, отражаясь от всех поверхностей, свет переливами освещал нам путь. Я тронул ближайшую стену пальцами – кажется, она была обработана лаком.
– Пойдём, – Догер махнул мне, и я пошёл за ним по этому лакированному, играющему оранжевыми переливами месту. Он скрылся в черноте неосвещаемой зоны, я поспешил за ним и, шагнув туда, оказался в полукруглой комнате. Тот же оранжевый свет играл здесь особенно изящно. Догер подошёл ко мне и передал папин диктофон, я стал рассматривать его, это было редкое устройство времён холодной войны. Через мгновение я почувствовал, что остался один, Догер покинул меня абсолютно бесшумно. Дверей в комнате не оказалось, но, вместо того чтобы удариться в панику, я продолжил изучение диктофона, так он меня увлёк. На нём было четыре кнопки: «Запись», «Воспроизведение», «Перемотка назад» и «Стоп». Я нажал на перемотку назад, но запись была уже отмотана. Я нажал «Воспроизвести». Из встроенного микродинамика донёсся шипящий звук, я всё ждал, когда зазвучит голос отца. Но звучало только шипение. Я подумал, либо запись стёрта, либо она не сначала. И вдруг меня настигло сильнейшее чувство покоя, я не мог понять, отчего это, но всё показалось не столь важным, абсолютно всё, и вместе с тем не было равнодушия, просто внутреннее напряжение исчезло, и лишь тогда я понял, что всё это время я был страшно напряжен. Мне захотелось присесть, никакой мебели не было, пришлось сесть, скрестив ноги, прямо на пол. Мне не было холодно или неудобно, казалось, я принял самую удобную позу на свете и всё, что я делал и делаю, верно, хоть и не идеально, но верно в итоге. Из диктофона раздался голос, он назвал моё имя, я не сразу узнал его, когда он второй раз обратился ко мне, сомнений не оставалось – это отец. Его послание ко мне было очень странным, он то и дело задавал какой-нибудь вопрос и замолкал, как бы в ожидании ответа, так вопрос за вопросом, потом он вдруг повысил голос:
– Чивин! Я к тебе обращаюсь! Что ты молчишь-то?
– Что? – неуверенно промолвил я.
– Что, что, – его тон смягчился, – поговорил бы со мной, я соскучился.
Я бросился к диктофону, упав на четвереньки, и приблизил лицо к динамику:
– Папа, это ты?
– Частично, – он рассмеялся, – это мои частицы, оставшиеся на этой записи, они оживают в хорошем месте вроде этой комнаты.
– Папа… Как можно тебя воскресить?
– Наверное, можно, но где мои другие миллионы частиц, я не знаю, пока будем довольствоваться тем, что есть.
Мне на ум не приходило внятного вопроса, я чуть не спросил «Как ты там?»
– Чива.
– Да, пап.
– Сынок, ты на маму не серчай, ладно, я ведь был там, слышал, как они промывали ей мозг, используя те же внушатели, она под гипнозом поверила им, хотя когда-то была одним из лучших в агентуре людей.
– А что, ты не работал за границей?
– Где я только не работал, выполнял задания Центра, распылялся, стараясь противостоять человекам, мечтал освободить зверей, боролся, и лишь когда по-настоящему распылился, тогда узнал меру всему и способ изменить ситуацию. Теперь осмотрись, под тобою земля и море, ты летишь надо всем этим, видишь?
Я оторвал взгляд от динамика диктофона и с ужасом осознал, что лечу над неизвестной землёй, справа зеленело море, подо мной сверкал жёлтый берег, упираясь в могучие серебристые скалы. Голос отца продолжал звучать, теперь уже в моей голове, он сказал:
– Чива, снижайся.
Я медленно делал это, отчаянно отдавая приказы телу, которое всё ещё было не моим и с большим запозданием выполняло все действия. Отец хохотал надо мной, подсказывая, тем не менее, что делать с крыльями и как поворачивать туловище, чтобы преодолевать потоки воздуха. С большим трудом я приземлился. Голос в голове замолчал, я просто стоял на песчаном берегу, не зная, что делать дальше, мимо меня прошло пять существ, смутно напоминающих людей, наряженных в рыб, как из какого-нибудь театрального спектакля-сказки на морскую тему. Они были покрыты мелкой чешуёй, головы были небольшими, округлыми, ступни ног казались чуть длиннее человеческих и странных форм, у одних ближе к треугольной, у других к овальной. Я пошёл за ними, они обернулись, и я отчетливо ощутил их мирный настрой по отношению ко мне. Один из них издал звук, схожий с высокочастотным сигналом, который был смешан с резким запахом, не похожим не на что, что я чувствовал раньше. И звук, и запах передавали информацию, которую я сразу же понял всем телом, как вопрос, но это был не один вопрос вроде «кто я» или «откуда я», это были сразу несколько вопросов и возможных вариантов ответов на них, шло это одним потоком и воспринималось моим телом целостно, я сразу выдал ответ, не задумываясь, также высокими частотами и вздыбив перья в районе шеи и чуть хлопнув крыльями. Лишь спустя несколько секунд мозг осмыслил мой диалог с ними. Я обратил внимание на свой способ общения, это был не птичий язык, это была смесь птичьего и других звуков, незнакомых мне ранее, также интересно было, как тело участвует в разговоре, хлопки крыльями были еле слышны, и, несмотря на шум моря неподалёку, мои собеседники прекрасно меня понимали. Они спросили, не желаю ли я составить им компанию и сходить на ярмарку, что неподалёку, я ответил, что с радостью схожу с ними. Мы сделали несколько шагов в сторону скал, неожиданно земля под нами словно прокрутилась, по крайней мере так мне показалось, мы в то же мгновение оказались в посёлке среди десятков различных существ, очень странных, но почему-то не пугающих, смутно похожих кто на ящерицу, кто на медведя, на енота, на змею. Также там были существа, напоминающие собак. Все они показывали друг другу какие-то фокусы, тело, как обычно, поняло сразу, что происходит, и было максимально расслабленно, а вот до мозга, вернее, до осмысления, всё доходило с некоторым запозданием. В центре посёлка была организована, как они сказали, ярмарка, но там ничего не продавали, я спросил своих новых знакомых – чем все заняты? Мне показали предмет, один в один похожий на игрушку «волчок», показывало существо, неуловимо напоминающее медведя, этот «медведь» держал чёрными тонкими пальцами волчок за вытянутую часть перед моим лицом, раскрутил его прямо в воздухе, и волчок стал раскручиваться, вися в воздухе, стремительно увеличивая скорость вращения, за несколько секунд он раскрутился так быстро, что, будто бы в чём-то зыбком, стал утопать в воздухе и пропал в итоге полностью. В то же мгновение в том самом месте рассеялся свет длинными ресницами. Это свечение было очень ярким, и даже в такой ясный день оно слегка ослепило меня. Свет тянул свои нити во все стороны, мы же, стоя вокруг, молча наблюдали, в скором времени свечение пропало. Мне объяснили, что здесь, в этом месте для встреч, все существа приносят созданное ими что-либо и отдают другим, как, например, эту «шутку» (примерно так они определили волчок, и всех существ и прочие понятия я переводил для себя знакомыми мне словами), отданную «медведю» той «собакой». Я спросил, кто из существ чаще всего что-нибудь приносит, «рыбы» указали на «собак». Я спросил, что им даёт наблюдение за такими изобретениями, они ответили, что они созерцают, больше ничего, это их цель – созерцать чудеса природы. Я спросил, чем они питаются, они ответили, что их существа претерпели несколько эволюций, теперь у них нет нужды в пище, только в воде, самыми важными для них являются места, в которых они находятся, и расположение их тел относительно окружающего мира, важным фактором является положение солнца. В зависимости от этих факторов они чувствуют себя полными сил либо быстро устают, если место плохое или неверное расположение вещей в пространстве. Я спросил, как ночью они определяют верное расположение вещей, то есть любых объектов, деревьев, гор, оврагов, рек, построек и так далее, а также их самих относительно солнца. Они сказали, что ночью солнце по-прежнему на своём месте, это они находятся относительно него, поэтому они всегда знают, где его расположение, после чего они дружно рассмеялись, выразив смех короткими раскачиваниями, похожими на народный танец, также, когда они были веселы, радужки их глаз меняли цвета, это чувствовало опять же скорее тело, нежели я успевал уловить это взором. Они рассказали мне, что сейчас у них идёт война, эта война длится давно, и связана она с теми видами, для которых эволюционный процесс происходит по-другому вследствие объективных причин – таких, как изначальные места обитания, обмен веществ, рацион, возможность трансформации тела и уровень его восприимчивости. Они назвали на своём языке существ, которые более походили на собак: эти существа обитали и развивались в наиболее благоприятной, разнообразной среде, и тела изначально были восприимчивы и гибки. Поэтому путь эволюции у них происходил легче, чем у многих других. Но это лишь вопрос времени, так как абсолютно все существа на этой планете идут по пути развития и приходят к новым ступеням своей эволюции так или иначе. Поэтому они скорее обороняются от вспышек агрессии других видов. Хотя даже когда нас убивают массово, агрессор всегда оставляет половину существ, не вырезая всех до одного, он не травит реки и не громит результаты нашего творчества, так как чувствует баланс, который нельзя нарушать. Я рассказал им, что в будущем сюда придут те, кто поработят всю планету и попытаются уничтожить её, они сказали, что знают про это, ведь они – частицы, которые находятся в моём времени, их время статично, они просто отрезок воспоминания самих себя, сохранившийся в земле, и они действительно живы в этом воспоминании, но они никуда дальше своего воспоминания не двинутся. И повлиять на события моего времени они, конечно же, не могут. Подул прохладный ветер со стороны моря, стало зябко, дневной свет потускнел, я почувствовал, что у меня мало времени, что я очень скоро покину их. Я спросил, как можно понять смысл их творчества на примере волчка, они ответили, что волчок был собран из «мозаики хода вещей», также это можно было понять как «рисунок действия». Сами они ничего не изобретают, они используют мозаику всего на свете, элементы которой используют в творчестве, создавая что-либо, далее могут модернизировать своё детище или разобрать в исходный вид, что и сделал создатель волчка, он разобрал свою «шутку». Эти знания воспринимались моим телом как давно известные, не давая разуму сойти с ума, оно в момент передачи информации мозгу заряжало эту информацию каким-то особым теплом, ум начинал возбуждаться, но его окутывало это тепло, и успокоение следовало за принятием полученного знания. Я моргнул, и они вдруг пропали, а перед глазами снова была полукруглая комната. И на миг я вновь вернулся к ним, исчезнув лишь на секунду, они так же стояли, окружив меня, глядели своими странными лицами, я хотел поблагодарить их, как опять оказался в комнате, и было мне ужасно холодно. Свет заменила тьма, я весь дрожал, пытался нащупать диктофон. Вдруг где-то впотьмах раздалось слабое шуршание. Ко мне пробивался сигнал, казалось, он был совсем рядом. Глаза всё никак не могли привыкнуть к такой бездонной тьме, постепенно нарастала паника, появилось удушье. Шуршание стихло, и я потерял единственный намёк на ориентир, удушье яростно охватило меня. Я потерял контроль, бросился в сторону, откуда, как мне казалось, мы вошли сюда, но чёрная пустота не заканчивалась, я упал на единственное осязаемое, что осталось, – это ледяной пол. В агонии катался я по нему, и сквозь панический шок пронзила сознание мысль, что смерть пришла, что это конец. Но замерцала комната оранжевым, и диктофон, заикаясь, обнаружил себя, рваными кусками отцовского голоса закружился надо мною звук. И в тот момент, когда и свет, и звук установились окончательно, я задышал полной грудью. Перестало быть холодно, и пол медленно согревался. Голос отца что-то рассказывал, иногда обращался ко мне и, не дожидаясь ответа, продолжал говорить. Я сказал:
