А. И. Лактионова
Жизнеспособность и социальная адаптация подростков
Э. А. Голубева определила способность к саморегуляции как одну из базовых способностей личности (Голубева, 1986). Она показала, что процессы, обеспечивающие саморегулятивные функции, имеют, индивидуальную меру выраженности. С этой точки зрения они являются онтологической базой для специфических – регулятивных способностей. Дж. Форд, Х. Теннен и Д. Альберт, выделяя три основных системы саморегуляции – соматическую, когнитивную и аффективную, указывают на то, что «развитие способности саморегуляции происходит в течение жизни как результат и внутренних процессов созревания, и научения в центральной нервной системе, основанного на опыте, и принимает форму проверки гипотез, результатом которой становится предпочтение некоторых „привилегированных" гипотез, которые становятся руководящими убеждениями. Психологическая травма может радикально нарушить развитие и использование способностей к саморегуляции и в критические периоды (например, раннего детства, подросткового возраста) может существенно заблокировать развитие способностей к саморегуляции» (Ford et al., 2008, p. 299).
Психологическая травма, по мнению авторов, перестраивает приоритеты в направлении защиты и сопротивления угрозе, оттягивая на эти цели основные ресурсы саморегуляции организма и запуская автоматические психобиологические процессы, направленные на выживание и адаптацию в ущерб процессам нормального развития и функционирования (Леонтьев, 2016). Это перкликается с идеями О. С. Никольской, которая считает, что в этом случае вместо форм активного взаимодействия с миром развиваются средства защиты от него. Устанавливается неадекватная дистанция в контактах, не создается система положительной избирательности, опредмечивания своих потребностей и, наоборот, фиксируются многочисленные страхи, запреты, защитные действия, ритуалы, предотвращающие опасность (Никольская, 2000, с. 11). Однако Дж. Форд, Х. Теннен и Д. Альберт, рассматривая посттравматические биопси-хосоциальные нарушения как поломку саморегуляции, указывают, что «защитные факторы (например, социальная поддержка, социоэ-кономические ресурсы, психосоциальные и биологические методы воздействия) способствуют позитивным исходам после травмы благодаря тому, что они восстанавливают или усиливают саморегуляторные способности, имевшиеся до травмы» (Ford et al., 2008, p. 316). Резкие изменения, которые производят травматические стрессоры в окружении человека и в его опыте, приводят к сбою рутинных автоматических паттернов функционирования. Негативный аспект этого заключается в поломке адаптивных механизмов, поддерживавших ранее относительно здоровое функционирование, а позитивный аспект – в толчке к осознанному переосмыслению и перестройке механизмов саморегуляции во всех сферах – когнитивной, эмоциональной, психосоматической и отношений. Именно с этим связан потенциал роста, заключенный в психологической травме (Леонтьев, 2016). Такой взгляд на потенциально позитивное влияние травматических стрессоров близок к модели вызовов (Larose, 2001), одной из моделей жизнеспособности (см. раздел 2.2).
Проблема генезиса саморегуляции и в отечественной, и в зарубежной психологии рассматривается как в связи с внешними регуляторами, так и с темпераментальными характеристиками, модулирующими проявление когнитивных возможностей и особенностей социального взаимодействия диспозиционными (личностными), динамическими (ситуационными), социокультурными (экологическими) и регулятивными (Виленская, Сергиенко, 2001; Крюкова, 2008; Мастен, Дистефано, 2016; Сергиенко и др., 2009; Masten, Coatsworth, 1998; Rutter, 1990; и др.).
Выводы
• Саморегуляция рассматривается в качестве регуляции, направленной на свою собственную активность, как оптимальный/ неоптимальный способ индивидуальной интеграции личностью собственных возможностей разных уровней для решения жизненных задач.
• Содержание психической саморегуляции отличается системным характером ее организации. Индивидуальные стили саморегуляции имеют три уровня: физиологический, включающий механизмы энергетического обеспечения саморегуляции (в структуре произвольной саморегуляции активационно-энергетический компонент является базовым), психодинамический и личностный, обеспечивающие поведенческую и эмоциональную вариабельность поведения. Таким образом, низшие и высшие уровни составляют единое целое и взаимозависимы.
• Личностный уровень саморегуляции вносит наибольший вклад в ее структуру и характеризуется как регуляция на субъектном уровне, направленная на интеграцию индивидуальных ресурсов человека. Это подтверждает тот факт, что субъект выступает системообразующим фактором всей системы регуляции. А способность к саморегуляции является одной из базовых способностей личности.
• На развитие способности к саморегуляции у ребенка оказывают воздействие как внешние регуляторы, так и его темпераментальные характеристики. Это свидетельстсвует о возможности формирования саморегуляции у детей и подростков.
• Способность к саморегуляции как одна из базовых способностей личности является компонентом жизнеспособности индивида.
3.3. Контроль поведения как психологический индивидуальный ресурс саморегуляции
В рамках исследования глубинных механизмов адаптации разрабатывается концепция контроля поведения (Е. А. Сергиенко, Г. А. Виленская и др.) – индивидуального ресурса жизнеспособности как интегративной способности к адаптации (Лактионова, 2013а, б; 2016а, б; Сергиенко, 2016б, 2017). Категории жизнеспособности и контроля поведения, являющиеся интегративными характеристиками человека, тесно переплетены. Обе категории включают внутренние индивидуальные характеристики человека и направлены на целостное изучение возможности регуляции поведения для достижения его адаптивных форм. Но они имеют и различия. Если жизнеспособность представляет собой структурно-уровневую совокупность индивидуальных характеристик и внешних регулирующих условий (семейных и социальных) (Лактионова, 2010в; Махнач, 2013б), то контроль поведения становится ее индивидуальным ресурсом, включенным в иерархическую психическую организацию индивидуальной (субъектно-личностной) регуляции (Сергиенко, 2016б).
По данным Е. А. Сергиенко, именно контроль поведения выступает основой становления саморегуляции, используя индивидуально выраженные способности (ресурсы) человека. Он рассматривается как единая система, включающая три субсистемы регуляции (когнитивный контроль, эмоциональная регуляция, волевой контроль) основанные на индивидуальных ресурсах. В качестве ресурсов когнитивного контроля автор рассматривает особенности интеллектуальных, когнитивных способностей анализировать и упорядочивать внешнюю и внутреннюю среду, создавать ментальные модели ситуации и событий, ментально оперировать внутренними моделями и представлениями, подготавливать решения, способность гибкого когнитивного контроля, особенности меры интеллекта и стилевые когнитивные способности, обозначаемые традиционно как когнитивные контроли. К ресурсам эмоционального контроля Е. А. Сергиенко относит индивидуальные особенности эмоциональности, описываемые в психологии в рамках темпераментальных и характерологических черт: интенсивность эмоций, эмоциональную лабильность, эмоциональную импульсивность, способность понимать свои эмоции и эмоции других людей, доминирующую окрашенность настроения. Произвольный/волевой контроль также опирается на индивидуальные ресурсы. Становление произвольности исполнительных действий, поведения, подчинение определенным целям, смыслам, стандартам проходит длительный путь развития в онтогенезе человека. Эта произвольность связана с развитием префронтальной кортикальной системы, обеспечивающей тормозной контроль, гибкость когнитивных и эмоциональных процессов, программирование действий, интеграцию информации. Эмоциональная регуляция тесно связана с когнитивным контролем и волевой регуляцией (Сергиенко, 2016б).
Так как субъект интегрирует все индивидуальные ресурсы человека, он выступает системообразующим фактором всей системы регуляции. Интеграция этих субсистем создает индивидуальный паттерн саморегуляции. Выраженность ресурсов имеет индивидуальный паттерн, т. е. соотношение когнитивных, эмоциональных и волевых способностей представлено у каждого человека в разных соотношениях. В качестве регулятивной функции субъекта контроль поведения становится основанием для развития предпочитаемых субъектом способов совладания и психологических защит (Сергиенко, 20166, 2017). Таким образом, контроль поведения является внутренним ресурсом жизнеспособности, показателями которой выступают совладание и саморегуляция поведения.
Вопрос о детерминантах формирования контроля поведения, имеющий большое теоретическое и практическое значение, остается открытым. Обращаясь к генезису контроля поведения, Е. А. Сергиенко высказывает предположение о том, что контроль поведения берет свое начало в фундаментальном свойстве психической организации – антиципации, которая воедино связывает предвосхищение того или иного события в окружающем мире с возможностью направлять, планировать и контролировать взаимодействие человека со средой. Антиципация проявляется в различных формах в зависимости от уровня психического развития (Сергиенко, 2016б).
Лонгитюдное исследование (Виленская, 2007), проведенное с целью изучения проблемы взаимодействия генетического и средового компонентов в развитии контроля поведения на выборке детей-близнецов раннего возраста, показало, что:
• контроль поведения является сложной многоуровневой гетерохронно развивающейся характеристикой психической организации человека и имеет сложную генетически-средовую детерминацию;
• трудный и пассивный темперамент (или характер) могут быть основой для будущей дезадаптации (низкие показатели психического развития, трудности в поведении, взаимодействии с родителями) именно в силу наличия у детей определенных проблем в регуляции поведения;
• неадекватный тип семейного воспитания (недостаточно стимулирующий или, напротив, излишне строгий) может быть дополнительным фактором дезадаптации (Виленская, Сергиенко, 2001);
• контроль поведения выступает предиктором жизнеспособности в раннем возрасте, возможно его модерирующее воздействие, в частности, на биологические факторы риска (Виленская, 2016а).
Развитие контроля поведения происходит на протяжении всей жизни человека. Первоначально он развивается от недифференцированной слитности когнитивного, эмоционального и произвольного к выделению эмоциональной регуляции на 2-м году жизни и к взаимодополни-тельности всех трех составляющих в возрасте 3 лет (Виленская, 2007).
В лонгитюдном исследовании подростков (11–18 лет) была выявлена взаимосвязь степени адаптивного поведения подростков с показателями контроля поведения и совладания. Исследование показало, что волевой компонент формируется раньше, чем когнитивный или эмоциональный, и к подростковому возрасту является наиболее стабильным, что, с точки зрения автора, объясняет его большую задействованность в регуляции поведения в раннем юношеском возрасте (Ветрова, 2010). Эти данные можно рассматривать как показатели жизнеспособности подростков.
Проведенные нами исследования (Лактионова, 2010б, в, 2013а; 2014; Лактионова, Махнач, 2015; Махнач, Лактионова, 2013) выявили взаимосвязи между жизнеспособностью и контролем поведения у подростков (см. подробнее главу 4):
Выводы
• Контроль поведения служит психологическим индивидуальным ресурсом субъектной регуляции.
• Контроль поведения является сложной многоуровневой гетерохронно развивающейся характеристикой психической организации человека и имеет сложную генетически-средовую детерминацию.
• Развитие контроля поведения происходит на протяжении всей жизни человека. В раннем возрасте он выступает предиктором жизнеспособности, оказывая модерирующее воздействие, в частности, на биологические факторы риска.
• Профиль контроля поведения как своеобразное соотношение когнитивного, эмоционального и волевого компонентов определяет не только типы стратегий совладания, но и виды предпочитаемых психологических защит.
• Контроль поведения можно рассматривать в качестве индивидуального ресурса жизнеспособности как интегративной способности к адаптации.
3.4. Психологические защиты и совладающее поведение как комплекс механизмов саморегуляции
Защитные механизмы
По данным исследований Л.И. Анцыферовой, Л.Г. Дикой, Н.Л. Коноваловой, защитная бессознательная активность входит в подсистему саморегуляции, обеспечивая «ресурсосберегающее» поведение в изменяющихся условиях и возрастающих требованиях среды (а в некоторых случаях – самой личности) (см.: Яницкий и др., 2007).
Согласно современным представлениям, защитные механизмы рассматриваются в качестве интрапсихической адаптации личности и являются нормальными, повседневно работающими регуляторными механизмами. Основная цель психологической защиты состоит не в решении непосредственно проблемы, а в редукции негативных, травмирующих переживаний за счет подсознательной переработки поступающей информации. Феномен психологической защиты связан с такими функциями психики, как приспособление, уравновешивание и регуляция. В этих процессах задействованы восприятие, память, внимание, воображение, мышление, эмоции. В силу того, что защитные механизмы независимы от сознательных желаний и намерений человека, наблюдать их можно только во внешних проявлениях. Если защита действуют слишком мощно, происходит искажение реальности, и наоборот, ее недостаточность приводит к неспособности адаптироваться к сложным жизненным условиям. Возникает социальная дезадаптация, нарушающая стабильность позитивного образа Я. Таким образом, ригидная и патологически стереотипная защита мешает здоровому функционированию (Ветрова, 2008; Грановская, Никольская, 1998; Крюкова, 2008; Куфтяк, 2012; Сергиенко, 2008; Соловьева, 2005; и др.).
А. Фрейд, описывая динамику образования защитных механизмов, показала, что образование специфических механизмов защиты в определенные сензитивные периоды психического развития стимулирует фрустрация базовых потребностей в присоединении, аффилиации, безопасности, принятии и, как следствие, в самопринятии. Ребенок к концу первого года жизни имея минимальные средства защиты от эмоциональных переживаний, связанных с неприятными и опасными стимулами окружающего мира, дает сигналы дистресса, которые в результате диадического общения (мать-ребенок) воспринимаются и обеспечивают ему безопасность. Игнорирование сигналов или только частичное их удовлетворение ведет к возникновению перманентной депрессии, являющейся предпосылкой для образования защитных механизмов. Существует определенная последовательность возникновения защитных механизмов по мере развития ребенка (Фрейд, 1993).
Однако с точки зрения Н. Мак-Вильямс доказательств того, что защиты появляются одна за другой в определенной строгой последовательности по мере развития ребенка, не существует. Опираясь на данные психоаналитических исследований, она показывает, что некоторые защиты представляют собой более «примитивный» процесс, чем другие. К защитам, рассматриваемым как первичные, незрелые, примитивные, относятся те, что имеют дело с границей между собственным Я и внешним миром. Защиты, причисляемые ко вторичным, более зрелым, более развитым, «работают» с внутренними границами – между Эго, Супер-Эго и Ид или между наблюдающей и переживающей частями Эго.
В психоаналитических описаниях в качестве «примитивных» определяются следующие защиты: изоляция, отрицание, всемогущественный контроль, примитивные идеализация и обесценивание, проективная и интроективная идентификация, расщепление Эго. Н. Мак-Вильямс добавляет к списку примитивных процессов диссоциацию, указывая на то, что примитивные защиты – это просто способы, с помощью которых ребенок естественным образом постигает мир и которые присутствуют у каждого человека вне зависимости от наличия сколько-нибудь заметной патологии. Проблемы возникают лишь в тех случаях, когда существует недостаток в более зрелых психологических навыках или когда данные защиты упорно используются для исключения возможных других. Пограничная или психотическая личностная структура может быть обусловлена и отсутствием зрелых защит, и слишком стереотипными защитами, которые препятствуют психологическому развитию или адаптации. Проблемы психотической «декомпенсации» также можно рассматривать как свидетельство недостаточности защит (Мак-Вильямс, 1998). В качестве примера можно привести исследование М. В. Богданова, который показал, что фиксация на инфантильных защитах провоцирует соматические нарушения: перенапряжение иммунной системы повышает уровень психосоматизации (Богданов, 2005). По данным Ф. Крамер, более интенсивное использование защитных механизмов в период стресса оберегает человека от психических расстройств. Так, исследуя взаимосвязи между защитными механизмами и возможным развитием эмоциональных расстройств у мальчиков младшего подросткового возраста (9-12 лет), попавших в природное бедствие (Cramer, 2015), она обнаружила, что мальчики с более высокими показателями защитных механизмов оказались менее подвержены эмоциональным расстройствам. Было также установлено, что при использовании зрелых защитных механизмов – проекции и идентификации – выявляется более сильная связь между применением защит и снижением психических расстройств (Куфтяк, 2016).
Н. Мак-Вильямс показывает, что предпочтительное автоматическое использование определенной защиты или набора защит является результатом сложного взаимодействия, по меньшей мере, четырех факторов: (1) врожденного темперамента; (2) природы стрессов, пережитых в раннем детстве; (3) защит, моделями для которых (а иногда и сознательными учителями) были родители или другие значимые фигуры; (4) усвоенных опытным путем последствий использования отдельных защит (на языке теории обучения – эффект подкрепления). С точки зрения психодинамики бессознательный выбор индивидом излюбленных способов преодоления затруднений «сверхдетерминирован», что отражает кардинальный аналитический принцип «множественной функции» (Мак-Вильямс, 1998).
Это согласуется с точкой зрения других исследователей, в соответствии с которой развитие стилевых защитных механизмов детерминируется такими факторами, как динамические особенности психики; личный опыт успешности удовлетворения базисных психологических потребностей (в безопасности, доверии, принятии, автономии, самоопределении); опыт отношений и разрешения жизненных ситуаций в родительской семье (усвоения демонстрируемых родителями образцов защитного поведения); хроническая психотравматизация личности (Никольская, Грановская, 2006; Гребенников, 1994).
Выводы
• Защитные механизмы рассматриваются в качестве интрапсихической адаптации личности и являются регуляторными механизмами, направленными на редукцию эмоционального напряжения.
• Жизнеспособность как интегративная способность к адаптации предполагает достаточную выраженность и широкий репертуар защитных механизмов (отсутствие ригидности и патологически стереотипных защит, возможность интенсивного использования защитных механизмов в период стресса), а также наличие зрелых защит.
Совладание
Совладание в отличие от психологической защиты представляет целенаправленное поведение субъекта как источник возможного преобразования ситуации. Оно является пластичным, зависящим от ситуации процессом и имеет «отложенный эффект», т. е. рассчитано на перспективу (Никольская, Грановская, 2006).
Первое упоминание термина «совладание» зафиксировано в работе Х. Хартмана (1937). В дальнейшем Л. Пёрлин с соавт. описали основные элементы формирования социально детерминированного стресса: «Процесс социального стресса можно рассматривать как объединение трех основных концептуальных областей: источники стресса, медиаторы стресса и проявления стресса.» (Pearlin et al., 1981, p. 337). Парадигма совладания со стрессом, которая появилась как доминирующая идея в социологии стресса, изучении совладания с ним и психического здоровья человека в целом на протяжении нескольких десятилетий исследовалась с помощью этих трех основных концептуальных областей. С точки зрения А. В. Махнача, все те же три концептуальные сферы, выделенные Л. Пёрлиным, исследуются сейчас в жизнеспособности человека: ее источники, медиаторы и проявления. Позже исследования совладания с внешними воздействиями во многом легли в основу понимания баланса между факторами риска и факторами жизнеспособности (Махнач, 2016). Совладание в качестве одного из компонентов жизнеспособности рассматривается многими исследователями (Лактионова, 2010б, в; Махнач, 2013; 2016; Hamill, 2003; Rutter, 2007; Charney, 2004; Pinkerton, Dolan, 2007; и др.).
Следует отметить, что термин «жизнеспособность» отличается от понятия «совладание с трудными жизненными ситуациями», так как подразумевает не только преодоление человеком трудностей и возврат к прежнему состоянию, но и прогресс, движение через трудности к новому этапу жизни. Таким образом, оно включает в себя два понятия: сопротивление разрушению, т. е. способность индивида защищать свою целостность, когда он испытывает сильное давление и способность строить полноценную жизнь в трудных условиях, что предполагает умение планировать свою жизнь, двигаясь в определенном направлении в течение какого-то времени (Ваништендаль, 1998, с. 13–14).
По мнению многих отечественных и зарубежных ученых, основная функция совладания состоит в адаптации человека к требованиям ситуации. При этом оно опосредуется как ситуацией, так и внутренней активностью субъекта, обусловленной системой его личностных смыслов и диспозиционной структурой. Концепция совладания включает поведенческую, эмоциональную и когнитивную активность, результатом которой может быть устранение трудности (стрессора), преобразование ситуации либо адаптация к ее требованиям (Анцыферова, 1993, 1994; Бодров, 2006, 2007; Дементий, 2004; Дикая, Махнач, 1996; Дикая, 2007; Крюкова, 2010, 2005, 2008; Крюкова и др., 2006; Куфтяк, 2011, 2012; Нартова-Бочавер, 1997; Постылякова, 2004; Carver et al., 1989; Singer, Davidson, 1991; и др.). К функциям совладающего поведения субъекта относят: когнитивную оценку; динамику эмоций, возможность осуществления саморегуляции; оптимальную координацию эмоциональных состояний и переживаний с целенаправленным поведением; возникновение действий, преобразующих ситуацию (возможность овладения ситуацией), а также собственное состояние (владение собой); использование своего жизненного опыта и помощи окружающих людей; коррекцию собственных ожиданий с помощью контроля над ситуацией или приспособления к ней; антиципацию (избегание, предотвращение) неразрешимых ситуаций и опасных стрессоров (Крюкова, 2010). В качестве критериев субъектного совладания рассматривают адекватность ситуации, значимость последствий выбора данного поведения, социально-психологическую обусловленность и принципиальную возможность обучения этому виду поведения (Крюкова, 2008; Сергиенко, 2008).
Р. Лазарус (Lazarus, 1991) считал психологическую защиту пассивным копинг-поведением, относя к ней избегание, подавление, отрицание-искажение реальной ситуации, в то время как для совладания характерен поиск информации, действие, рефлексия. С. Фолкман и Р. Лазарус показали, что совладание выполняет две основные функции: регуляцию эмоций (когнитивные, эмоциональные и поведенческие усилия, с помощью которых человек пытается редуцировать эмоциональное напряжение, эмоциональный компонент дистресса) и управление проблемами, вызывающими дистресс (устранение угрозы, влияние стрессора). Обе функции используются в большинстве стрессовых ситуаций, при этом их процентное соотношение зависит от того, как стрессовые ситуации оценены человеком (Folkman, Lazarus, 1980). По мнению ученых, отношения между эмоциями и копингом не носят статичного характера. Как эмоции могут облегчать процесс преодоления, так и копинг может детерминировать определенные эмоциональные состояния, при этом копинг и эмоции необходимо рассматривать с точки зрения процесса. Эмоции и копинг в норме характеризуются высокой степенью изменчивости. Таким образом, копинг – это многомерный процесс когнитивных и бихевиоральных стратегий, которые используют люди для управления требованиями в специфических стрессовых ситуациях (Lazarus, Folkman, 1991).
В настоящее время большинство исследователей связывают психологическую защиту и совладающее поведение в единую систему адаптационных механизмов личности, направленных на преодоление стрессовых ситуаций. Прогностическое значение при этом имеет соотношение механизмов психологической защиты и стратегий совладающего поведения в структуре адаптационных реакций личности, а мера их интеграции служит характеристикой зрелости адаптационных реакций (Журавлев, Сергиенко, 2011; Куфтяк, 2011, 2012, 2016а; Сергиенко и др., 2010; Яницкий и др., 2013).
Е. В. Куфтяк, пранализировав исследования, показала различия в современных моделях защитных механизмов и стратегий совладания как двух взаимосвязанных механизмов адаптационного процесса (Куфтяк, 2016а). Так, по мнению С. Каллахан и А. Шаброля (Callahan, Chabrol, 2004), защита и копинг проявляются вскоре друг за другом, но не одновременно. Стратегии копинг-поведения могут быть адаптивными, несмотря на неадаптивность предшествующих им защитных процессов, и наоборот, адаптивные защитные механизмы могут предшествовать дисфункциональным стратегиям копинг-поведения. При этом, с точки зрения авторов, модели копинг-поведения, возникающие вслед за защитными механизмами, будут основаны на измененном восприятии реальности. В свою очередь, В. Стефенс и Х. Кехель (Steffens, Kachele, 1988) считают, что в силу того, что защитные механизмы и копинг-поведение служат для выполнения одной и той же функции – индивидуальной адаптации к реальности, между ними отсутствует связь и они могут протекать одновременно. С точки зрения этой модели возможны динамические сдвиги от защиты в сторону копинга и наоборот. Механизмы защиты, обусловленные ситуацией, могут привести к адаптации и послужить толчком к появлению копинг-поведения. И. Р. Абитов (Абитов, 2007) объединяет механизмы психологической защиты, копинг-стратегии и механизмы антиципации в единую структуру «совладающее поведение», считая, что они обладают единой функцией. С его точки зрения невозможность преодолеть стрессовую ситуацию с использованием механизмов антиципации и копинга запускает в действие психологические защиты. В исследованиях, проведенных Е. В. Куфтяк, показано, что недостаток в репертуаре совладания проблемноориентированных стратегий соотносится с высоким уровнем напряженности психологических защит (Куфтяк, 2011).
Л. И. Анцыферова вводит термин «когнитивное оценивание», определяет его как некую активность личности: «Процесс распознавания особенностей ситуации, выявление негативных и позитивных ее сторон, определение смысла и значения происходящего», – указывая на значимую роль способности к оценке ситуации, от которой зависит адекватный выбор стратегий преодоления. От того, как у человека работает механизм когнитивного оценивания, по мнению Л. И. Анцыферовой, зависят стратегии, которые будет использовать человек при разрешении трудной ситуации. Если субъект расценивает ситуацию как подконтрольную, то он склонен применять для ее разрешения конструктивные копинг-стратегии (Анцыферова, 1994, с. 7). Так, по данным Н.В. Тарабриной и Н.Е. Харламенковой, наибольший вклад в связь копинга и адаптации делают воспринимаемая способность справиться со средовыми изменениями и соответствие копинга ситуации, тогда как вклад остальных минимален (Тарабрина, Харламенкова, 2016).
Стратегии совладания можно разделить на активные и пассивные. К активным стратегиям относят все варианты поведения человека, направленные на разрешение проблемной и/или стрессовой ситуации и поиск социальной поддержки. Пассивное совладающее поведение включает базисную стратегию избегания, при этом очень важным является тот факт, что некоторые формы избегания могут носить активный характер. И. А. Джидарьян показывает, что активный копинг может быть связан как с оптимизмом, так и с пессимизмом личности, доказывая тем самым необязательность связи оптимизма и активных форм совладания (Джидарьян, 2013). В свою очередь, М. А. Падун приводит данные об эффективности дефензивности, т. е. склонности человека занимать избегающую или пассивно-оборонительную позицию при встрече с жизненными трудностями. Согласно этим данным, дефензивность может отражать устойчивость человека к жизненным стрессам, «психологическую живучесть». Ряд исследований (Coifman, Bonanno, Ray, Gross, 2007; и др.) доказывает также эффективность репрессивного копинга (расхождение между самооценкой аффективного переживания и реакциями симпатической нервной системы). Так, было обнаружено, что «репрессоры» в отличие от испытуемых, не использующих репрессивный копинг, имели меньший уровень выраженности психопатологической симптоматики, меньше проблем со здоровьем и оценивались близкими друзьями как более адаптивные. В этих исследованиях было установлено, что репрессивный копинг либо не был связан с избегающим стилем совладания, либо имел с ним отрицательные взаимосвязи (Падун, 2010).
Становление и дифференциация устойчивого стиля совладающего поведения происходит в период младшего школьного возраста, что в дальнейшем определяет вектор развития личности – адаптивной/неадаптивной (Куфтяк, 2012; Грановская, Никольская, 1998; Смирнова, 2010). Так, в исследовании динамики процесса становления совладающего поведения у детей в возрасте 7-11 лет, проведенного А. В. Смирновой (Смирнова, 2010), показано:
• этот период, характеризуется неравномерностью, гетерохронностью и наличием критического течения, связанного с возрастными изменениями;
• у детей происходит постепенное становление копинг-стиля, ориентированного на решение проблемы, выбор защитного поведения приобретает большую осознанность и конструктивность;
• возраст 8 и 11 лет является критическим с точки зрения становления копинг-стиля;
• в 8 лет происходит снижение частоты использования большинства копинг-стратегий в силу процесса адаптации к школе и связанной с ней психологической нагрузкой;
• в 11 лет происходит дезорганизация или срыв уже «наработанных» механизмов защитного поведения в связи с началом нового возрастного кризиса;
