А. Е. Пресняков
Образование Великорусского государства.Очерки по истории
Волнения не утихли после бегства князя Андрея. Сквозь отрывочные записи, какие сохранили дошедшие до нас летописные своды, выступают черты напряженной тревоги и жажды противодействия, с какими Русь встретила первые моменты организации татарского владычества. С этими настроениями, а не с какими-либо междукняжескими счетами правильнее связывать известие о том, что в начале 1254 г. тверской князь Ярослав, «оставя свою отчину», ушел «с боярами своими» в Ладогу и во Псков. Отсюда его призвали к себе новгородцы, выгнав из города Александрова сына Василия. Василий удержался в Торжке до прибытия великого князя Александра, и новгородцы смирились, приняли его снова на княжение. Та черта этих волнений, что за Василия Александровича стояли бояре новгородские, а против него – черные люди, связывает их с дальнейшими событиями, когда на Русь явились татарские «численники». В татарское «число» были ими сперва положены Суздальская, Рязанская и Муромская земли, причем татары «ставиша десятники и сотники, и тысящники, и темники». Затем пришел черед исчислению Новгородской земли. По первым же вестям об этом «мятошася людие через все лето в Новгороде», а когда в Новгород прибыл великий князь Александр с татарскими послами, из Новгорода бежал во Псков сын его Василий. Александр вывел сына из Пскова, сослал его «на Низ» и сурово покарал его советников, «кои князя Василья на зло повели». Однако новгородцы не допустили сбора «десятины и тамги»: «не яшася по то», хотя дали дары царю и послов отпустили с миром. Только через год страх нового татарского нашествия на Русь привел новгородцев к горькой покорности; и то «бысть мятеж велик в Новегороде», когда «раздвоишася людие и створиша супор: большие веляху меншим ятися по число, а они не хотяху». Великому князю Александру пришлось дать стражу для охраны ордынских послов, но дело, в конце концов, уладилось: «окаянные» уехали «вземше число», а великий князь Александр посадил в Новгороде на княжение сына Дмитрия. Вскоре поднялось волнение против «насилия поганых» по городам «низовской» земли: народное восстание выгнало из Владимира и Суздаля, Ярославля и Переяславля «бесермен» – откупщиков татарской дани и их сборщиков. Великий князь Александр поспешил в Орду к хану, «дабы отмолил люди от беды». Энергия и власть великого князя удержали русских людей от безнадежной траты сил в разрозненных вспышках противодействия иноземному игу. Для этого пришлось преодолеть не только брожение народного негодования, но и глубокие разногласия в княжеской и боярской среде. Александр провел свою ордынскую политику: и в отношениях Руси к власти хана – он подлинный великий князь всей Северной Руси.
Таким же носителем великокняжеской власти видим Александра Ярославича и во внутренних делах Северной Руси, и в ее внешних отношениях. Его сын Василий отражает в 1253 г. набег Литвы на новгородские владения; в 1256 г. Александр, по вестям из Новгорода, что шведы ставят укрепления на реке Нарове, ходил «со всею силою, с новгородци и суждальцы» и «повоева Поморие все»; в тяжелую годину восстания против татар Александр, уезжая в Орду к хану, отправил брата Ярослава и сына Дмитрия и «все полки с ними» воевать вместе с новгородцами и союзной Литвой на Юрьев против немцев. Неизбежная тягота борьбы с внешним врагом и невозможность вести ее на два фронта должны были сильно повлиять на политику Александра по отношению к татарам.
И внутри владимирского великого княжения еще не видно черт политического распада. Ростовские князья, братья Васильковичи, сыновья Василько Константиновича, по смерти отца «седоста в Ростове на княжении»; с 1251 г. младший, Глеб, княжит на Белоозере, но этим не разбито единство ростовской отчины. Князь Глеб участвует во всех ростовских делах нераздельно с братом, и только после его смерти (на Ростовском княжении) настанет выделение Белозерского княжества из Ростовского в особую отчину Глебовичей, не без борьбы, однако, с Борисовичами, стоявшими за единство владения ею. Ростовские Васильковичи при великом князе Александре Ярославиче всецело его подручники. Они, видимо, сразу примкнули к его политике. Князь Борис был в Орде, когда там разыгралось трагическое дело Михаила Всеволодовича Черниговского, и вместе со своими боярами уговаривал Михаила «сотворить волю цареву». Глеб Василькович был первым из русских князей, который «оженися в Орде». Есть указания на особо близкие отношения Александра Невского к Васильковичам: с князем Борисом он посылает дары Улавчию, ордынскому временщику при хане Берке; в Ростов едет из Новгорода, уладив тамошнюю смуту, поделиться успехом с епископом Кириллом и ростовскими князьями.
Великий князь играет первую роль в делах Ростовской епископии. Ростовское княжество – лишь особый элемент в составе владимирского великого княжения.
Судьба Ярославля, который также входил в состав ростовской отчины Константиновичей и выпал на долю Всеволода Константиновича, а после его гибели в татарское лихолетье перешел к Всеволодичу Василию, сложилась весьма своеобразно в момент кончины этого князя, при владимирском княжении Андрея Ярославича. Василий Всеволодович умер в 1249 г., оставив после себя вдову и дочь. Умер он во Владимире, где тогда же находились у князя Андрея – великий князь Александр и ростовские князья. На этом съезде князей и было, по-видимому, решено оставить Ярославль с волостями за вдовой-княгиней Ксенией и ее дочкой Марией Васильевной. Быть может, тогда же намечено было обручение ярославской княжны с Ростиславичем Федором, который княжил на Можайске, а благодаря этому браку «достася ему Ярославль». Это событие навсегда вырвало Ярославль из состава ростовской отчины. При великом князе Александре Ярославиче и долго позже – в Ярославле нет местной княжеской власти, которая играла бы более или менее заметную и самостоятельную роль, но нет и основания говорить о выходе Ярославля из прямой связи с великокняжеской властью.
В Угличе сидят третьестепенными князьями сыновья Владимира Константиновича, на которых и угасла эта линия ростовских князей.
Владельческое положение самого Александра Ярославича и его братьев было определено предсмертным рядом их отца: Святослав Всеволодович, заняв великое княжение, «сыновци свои посади по городом, якоже бе им отець урядил Ярослав». Мы не знаем содержания этого Ярославова уряженья, но предполагаем, что с ним совпадает распределение владений между Ярославичами при великом князе Ярославе, и позднее Александр на великом княжении сохраняет свое вотчинное отношение к Переяславлю, которое переходит и на его старшего сына, а на Переяславле он княжил еще при жизни отца. Есть основание признать, что Андрею Ярославичу назначены по «ряду» его отца – Городец Поволжский и Нижний Новгород; в 1256 г. сюда он вернулся, как «в свою отчину», а в следующем получил ханское пожалование, стоившее великому князю Александру немалых даров ордынцу Улавчию и самому хану. Притом соглашение с братом придало к его владениям еще Суздаль. Князь Андрей не играл при брате сколько-нибудь самостоятельной роли, ездил с ним в Орду и в Новгород, исчезая в среде окружающих великого князя Александра князей; он пережил брата лишь на несколько месяцев. То же самое можно сказать и о третьем Ярославиче – Ярославе. После бурных событий начала 50-х гг. XIII в. Ярослав княжит спокойно в Твери, едет в 1258 г. с Александром в Орду, идет в 1262 г. от него в поход на немцев. На Костроме сидел Василий Ярославич, которому в год кончины великого князя Александра лишь исполнилось 22 года; на княжение в Галиче мерянском умер в 1255 г. Константин Ярославич, ездивший от великого князя Ярослава Всеволодовича к великому хану в Монголию, а после него – его сын Давыд, о котором только и знаем, что скончался он в 1280 г., причем летопись называет его князем Галичским и Дмитровским.
Существование всех этих княжеских владений по-прежнему не говорит еще о подлинном политическом распаде Владимирского великого княжества. Великий князь Владимирский в эпоху Александра Ярославича Невского единый и бесспорный представитель всей Северной Руси перед ордынской властью, защитник всех ее областей перед напором западных врагов, распорядитель всех ее боевых сил. Но на отдельных «волостях» великого княжества «княжат и владеют» местные князья, которые имеют на то право, не зависящее от воли великого князя, то «семейно-вотчинное» право, которое издревле составляло основной элемент «княжого права в Древней Руси». Это право вотчинное, наследственное, приобретено, в принципе, самим рождением и семейное, так как его существо в праве всех сыновей владетельного князя на отцовское наследие – общую этим сыновьям «отчину». Реализуется оно либо согласно «ряду» отцу, который определяет, какую именно долю получит каждый из сыновей, либо – особенно для сыновей, малолетних в момент отцовской кончины, их наделением по воле дяди или старшего брата, которому они отцом «приказаны» или даны «на руки». Доли князей наследников в общей их отчине будут позднее называться «уделами» (XIII в. этого термина еще не знает), князья станут говорить о долях своих, как об «уделах вотчины своея», но для данного времени ни в терминологии, ни в существе владельческих отношений князей не видно ничего принципиально нового сравнительно с основами «княжого права» в Киевской Руси. Вотчинные тенденции княжого владения еще слишком подчинены силе политического единства Великороссии, которое имело опору во власти владимирского великого князя, чтобы могла развернуться на их основе определенно иная система отношений. Время великого князя Александра Ярославича напоминает, однако, тот момент в истории Киевской Руси, когда во главе ее стояли Владимир Мономах и сын его Мстислав. При значительной силе объединяющей великокняжеской власти, во внутреннем строе земли уже закреплены основы владельческого обособления сложившихся местных вотчинных княжений. Ростовские владения Константиновичей признаны особой наследственной владельческой единицей; определились вотчинные владения для всех князей – Ярославичей и их потомства. И сам великий князь Александр вотчич на Переяславле-Залесском, который один только и составляет отчину, в строгом смысле слова, его сыновей. Великокняжеская власть еще лишена надлежащей территориальной базы, ее главенство – чисто политическое, и в этом причина ее слабости и упадка. Внутренние силы страны организованы вне ее прямого воздействия по поместным княжествам и легко могут стать из опоры общей политики великорусских князей под главенством владимирского великого князя – фактором разрушения этого главенства и всего объединения, в условиях внутренней борьбы. По этому разрушительному пути и пойдет история Владимирского великого княжества после кончины великого князя Александра Ярославича. Давление татарского владычества, установившееся при его правлении с таким напряжением внутренних отношений Руси, несомненно, сыграло крупную роль в развитии упадка великокняжеской власти.
II
При великих князьях Ярославе Всеволодовиче и Александре Ярославиче лишь устанавливается татарское владычество над Северной Русью; утверждение определенных форм зависимости вызвало глубокий разлад в политических настроениях и княжеской и общественной среды. Наши источники сохранили лишь несколько указаний на этот разлад, отрывочных и часто глухих намеков, но и по ним видно, какой он был острый и напряженный. Александру Ярославичу удалось его преодолеть и найти для того опору в части князей, духовенства и боярства. Но едва ли будет преувеличением сказать, что авторитет великокняжеской власти вышел из эпохи Александра Невского сильно расшатанным; Александр поддерживал его не только личной энергией и личным влиянием, но и страхом татарской кары и прямой опорой в татарской силе. Над великокняжеской властью стала новая власть, чужая и чуждая, но формально признанная и обладавшая грозной реальной силой. Она стала постоянным фактором внутренних политических отношений Великороссии, настолько самостоятельным и обособленным от коренных элементов русского традиционного политического строя, что ее влияние могло быть использовано в борьбе политических сил как в пользу, так и против усиления великокняжеской власти.
То же можно сказать и о другой опоре владимирских великих князей – обладании Великим Новгородом. Обладание это – необходимый момент в их политике: великое княжение и строилось, со времен Юрия Долгорукого, в непрерывной связи с борьбой за Новгород Великий. И книжники летописцы, сохранившие запись: «Сяде по браге своем великом князе Александре Ярославиче на великом княжении в Володимери брат его князь велики Ярослав Ярославич и бысть князь велики Володимерскый и Новогородцкий», были правы в своем понимании дела. Александр Ярославич укрепил, казалось, на прочнейшем основании эту связь Великого Новгорода с владимирским великим княжением, добился постоянного признания своей власти над Новгородом, держал его через сыновей, оборонял новгородские и псковские волости силами «низовской» земли, сливая местную их политику в области внешних отношений с общими задачами великокняжеской власти. Его господство над Новгородом положило прочные основания традиции, что стол новгородского княжения «отчина» для князей «низовской» земли, но открыло, с другой стороны, возможность двоякого понимания этой традиции: отчичами стола новгородского могли выступать его сыновья, Александровичи Невского; права на это княжение мог предъявить, а по существу реальных своих интересов не мог не предъявлять каждый обладатель великокняжеского стола. Обладание княжой властью в Великом Новгороде стало самостоятельным фактором в борьбе за и против великокняжеской власти, открывая Господину Великому Новгороду широкие перспективы как влияния на эту борьбу, так и развития в ее условиях своего «народоправства» путем закрепления за новгородцами вынужденных уступок со стороны княжеской власти.
Само основное значение великокняжеской власти – общее руководство политическими судьбами Великороссии и, прежде всего, ее самообороной от внешних врагов – стало падать под давлением повой политической обстановки, когда татарское владычество почти парализовало проявление великорусской энергии в наступлении к югу и востоку, а самооборону Великороссии поставило, на этих пределах, в новые, крайне тягостные условия мелкой пограничной борьбы. Настает период некоторого разобщения задач этой великорусской политики, что ведет к расстройству общего участия великорусских сил в их разрешении и организующего руководства ими. Функции великокняжеской власти дробятся и переходят по частям в руки тех или иных местных князей, а разрешение каких-либо вопросов, в которых заинтересованы все представители княжеской власти, достижимо только общими их соглашениями, при коих носитель великокняжеской власти не всегда даже первую роль играет (тем более что сплошь и рядом оказывается неустранимым вмешательство ордынской власти), или же путем вооруженной борьбы, прямых усобиц.
Все эти моменты политического упадка владимирского великого княжения развернулись с большой силой в последние десятилетия XIII в.
При рассмотрении этих событий внимания требует, прежде всего, само положение княжеского рода по отношению к преемству на великокняжеском столе. Это уже не род потомков Всеволода Юрьевича Большое Гнездо, отчичей всей Ростовско-Суздальской земли. Это – только Ярославичи, сыновья и внуки великого князя Ярослава Всеволодовича. Спор о старшинстве и власти идет только между ними, словно только им одним великое княжение отчина и дедина. Такое сужение круга возможных претендентов на старейший стол не новость в древнерусских междукняжеских отношениях; и ранее – на киевском юге стремление ограничить этот круг пределами одной семьи возникало каждый раз, как на старшем столе появлялся сильный и деятельный князь. Но в данном случае дело представляется более сложным: крупная и яркая сила Александра Ярославича грозит преломить в сознании следующих поколений представление о преемстве по Ярославе Всеволодовиче и выдвинуть новую тенденцию, новые притязания на исключительное преемство по Александре его потомков, помимо боковых линий Ярославова дома.
Впрочем, такие притязания Александровичей Невского не могли проявиться с достаточной силой и определенностью сразу после его кончины. Старший из сыновей Александра, опальный Василий, исчезает с исторической сцены после злополучной для него катастрофы 1257 г.; дальнейшей судьбы его не знаем. Второй, Дмитрий, был еще отроком и не мог по смерти отца удержаться в Новгороде, где жил номинальным представителем великокняжеской власти: новгородцы по первым же вестям о кончине великого князя Александра выслали его сына из города.
Обстоятельства перехода великокняжеской власти к князю Ярославу Ярославичу сильно запутаны в изложении наших летописных сводов. Но внимание к немногим точным датам, какие можно установить, позволяет признать, что немедленно по смерти великого князя Александра «выгнаша новгородци князя Дмитрия Александровича из Новагорода, сдумавше с посадником с Михаилом, и спослаша по князя Ярослава Ярославича», а 27 января 1263 г. «посадиша его на столе». К этому моменту естественно приурочить и заключение первого из договоров Великого Новгорода с князем Ярославом Ярославичем. Новгородцы использовали благоприятный момент для закрепления в форме письменного договора той «старины и пошлины», которая во многом терпела, по утверждению договорной грамоты, от «насилья на Новгороде», какое «деял» Александр Ярославич, от чего Ярослав должен впредь «отступиться». Новгородцы добиваются возможно прочных гарантий своей политической свободы, построенной на все расширяющемся «народоправстве» и все крепнущей связанности действий княжеской власти обычно-правовой «стариной и пошлиной» Великого Новгорода. С другой стороны, договорная грамота вскрывает (в своей заключительной части) значение тех торговых интересов, какие склоняли новгородцев искать не ослабления, а укрепления связи Великого Новгорода с великим княжением.
Момент, благоприятный для этой новгородской политики, был создан вокняжением в Новгороде князя Ярослава ранее, чем он стал великим князем; все его поведение показывает, что он нуждался в новгородской помощи и спешил утвердить за собой новгородское княжение в связи со стремлением к великокняжескому столу. Было ли причиной тому возможное соперничество старшего брата Андрея, которое Татищев построил как факт, или опасение притязаний Александровичей Невского, на что указывает связь призвания Ярослава с изгнанием из Новгорода князя Дмитрия Александровича, надо допустить, что новгородская помощь обеспечила успех Ярослава в Орде, как это не раз бывало и позднее с претендентами на великое княжение.
Двойственное отношение Великого Новгорода к великокняжеской власти весьма сильно отразилось на деятельности великого князя Ярослава Ярославича. Крепнет в эту пору обособление Новгорода и Пскова, как самостоятельных политических сил. У них своя политика по отношению к западным соседям, и великим князьям приходится все более считаться с нею, даже – волей-неволей – ей подчинять свои действия.
Бурные события 1263-го и следующих годов в литовско-русских областях выдвинули самостоятельное значение Пскова и усилили его особое значение в западных отношениях Руси. В 1265 г. явился в Псков беглецом литовский князь Довмонт «со всем родом своим», стал организатором псковских боевых сил, вождем их борьбы с Литвой, руководителем местной псковской политики. Водворение в Пскове литовского князя поразило великого князя Ярослава; он спешит «со многою силою Низовскою» в Новгород, «хотя ити на Псков, на князя Доманта», но новгородцы «возбраниша ему, глаголюще: оли, княже, тебе с нами уведався тоже поехати на Псков». Успешные боевые действия Довмонта увлекли новгородцев; помимо великого князя они рвутся к активным, наступательным действиям и, видимо, находят сочувствие в младших князьях, прежде всего в Дмитрии Александровиче, на которого и выпала роль продолжателя отцовских подвигов. После целого года смут новгородцы добились, помимо великого князя, организации большого похода русских князей на Раковор под руководством переяславского князя Дмитрия Александровича. Битва под Раковором была удачна, но стоила больших потерь, а главное, не дала никаких результатов, кроме озлобления соседей. Немцы не замедлили ответить набегом на Псков, а с русской стороны боевая энергия угасла, князья разъехались, не учинив, подобно тому как в 1228 г., мира и «никакого добра». Создалось положение, из которого не было выхода без обращения к великому князю. И после долгих раздоров и сношений с великим князем Ярославом новгородцы вынуждены передать свое дело в его руки. Ярослав добился смены нескольких должностных лиц, избрания тысяцким своего кандидата и тогда только призвал «низовские» полки и татарскую помощь, чем принудил «„немцев“ вернуть весь полон и отступиться всей Неровы». Восстановление руководящей роли великого князя во внешней политике Великого Новгорода соединено с попыткой Ярослава заново усилить свою власть и в делах внутреннего управления; он стал поступать в Новгороде как вотчинный владелец, не считаясь ни с новгородской «пошлиной», ни с торговыми отношениями Великого Новгорода. Ярослав лично долго пробыл в Новгороде, на Городище, но в 1269/70 г. поднялся «мятеж» в Новгороде, «хотяще князя Ярослава изгнати из града»; его сторонников били и грабили, а ко князю послали, «исписав на грамоту всю обиду его», с требованием, чтобы он пошел прочь из Новгорода, «а мы себе добудем князя», и настояли на отъезде великого князя Ярослава с Городища, хотя, по летописным сообщениям, он заявил новгородскому вечу через сына Святослава и боярина Андрея Воротиславича готовность «лишиться» всех незаконных захватов и целовать крест «на всей воле новгородской». У новгородцев был готов кандидат на стол их княжения: князь Дмитрий Александрович, но он уклонился от соперничества с дядей, а когда Ярослав «нача полки копить на Великий Новгород», призывая и татар в помощь, князь Дмитрий повел своих переяславцев против Новгорода по зову великого князя. Однако за Новгород вступился второй Ярославич – Василий; Василий поехал в Орду с новгородскими послами и «возврати рать татарскую», убедив хана, что «новгородци пред Ярославом правы». Великий князь Ярослав не смог смирить новгородцев силою, вынужден был искать мира на всей воле новгородской под поручительством всех русских князей: новгородцы подняли на защиту все пригороды и волости свои. Потребовалась увещательная грамота митрополита Кирилла к новгородцам и его поручительство за великого князя, чтобы привести их к примирению с великим князем Ярославом.
Эти новгородские дела за время великого княжения Ярослава Ярославича заслуживали подробного обзора по их показательности для упадка великокняжеского авторитета. Опора, какую великий князь искал во власти ордынского хана, оказалась «палкой о двух концах»; хан – в положении верховного судьи русских отношений признал новгородцев правыми перед великим князем, но предстательству их послов и князя Василия Ярославича. Необходимость для «великого княжения Владимирского и Новгородского» обладания Великим Новгородом возвышала значение Новгорода в общерусских делах. В ту пору широкое развитие новгородской торговли давало руководящим сферам господина Великого Новгорода значительные материальные средства; эти сферы приобретали особый вес в Орде и у князей, а с другой стороны, усалилось самостоятельное, даже решительное значение новгородских и псковских интересов в вопросах западной великорусской политики. Зависимость великого князя от ордынской власти и новгородской силы ослабляла его авторитет по отношению к другим князьям, которые могли искать и искали самостоятельных связей и с той и с другой ради собственной выгоды и честолюбивых стремлений.
Эти общие черты политического положения Великороссии в последние десятилетия XIII в. создавали весьма благоприятную почву для развития княжеского владельческого сепаратизма в ущерб объединению всей Великороссии под общей властью Владимирского великого князя. Строго говоря, у нас нет достаточных оснований, чтобы сказать про самого великого князя Ярослава Ярославича, что его главная опора не столько великое княжение, сколько его вотчинные тверские владения; в роли его «подручников» видим князя Юрия Андреевича Суздальского, Глеба Смоленского, вероятно, и других младших – ростовских, ярославского, в составе «низовской» его рати. Однако брат его Василий Ярославич и племянник Дмитрий Александрович ведут свою политику, подрывая великокняжеский авторитет и в Орде, и в Новгороде Великом, и в своей княжеской среде. Князь Василий Ярославич остановил наступление Ярослава на Новгород – предстательством за новгородцев перед ханом и свидетельством в их пользу. Осторожное поведение князя Дмитрия Александровича объясняется, быть может, тем, что у великого князя Ярослава было от хана разрешение смирить Новгород. Но возможен, кроме того, и иной мотив; есть указания на то, что великий князь Ярослав стремился примирить с собой Александровичей и иметь их на своей стороне. Выше мы видели, что он в 1265 г. в «Новегороде остави князя Дмитрия Александровича», княжившего там, при отце и ради призвания Ярослава на новгородское княжение оттуда изгнанного; а затем послал ему в помощь свои полки для новгородского похода, затеянного против его воли. С другой стороны, младший Александрович, Андрей, княжил на Городце Поволжском и Нижнем Новгороде, что могло произойти только по соглашению с великим князем.
Вся деятельность Ярослава Ярославича – борьба за сохранение подлинной силы великокняжеской власти; не видно в этой деятельности «вотчинного владельца» Тверской земли, хотя Ярослав – тверской князь – сохраняет Тверь, как личное княжое владение, и по занятии великокняжеского стола, а после его кончины (в 1271 г.) тверской отчиной владеют его сыновья Святослав и Михаил. Единственная подлинно «тверская» черта в биографии великого князя Ярослава Ярославича – его погребение в тверском храме Святых Козьмы и Дамиана; Ярослав скончался на пути из Орды, и его тело повезли хоронить не во Владимир, а в Тверь. Сообщив о кончине великого князя Ярослава, летописные своды пишут по старому шаблону: «Того же лета седе в Володимери на столе князь Василей Ярославич Костромские и бысть князь великий Володимерский и Новгородцкий». На деле произошло нечто иное. Василий Ярославич, по-видимому, обеспечил себе ярлык на великое княжение тотчас после смерти брата и поспешил занять великокняжеский стол и стольный Владимир, но тут узнал о сношениях князя Дмитрия Александровича с Великим Новгородом и отправил туда своих послов, а когда новгородцы «яшася за князя Дмитрия», сделал, по-видимому, попытку перехватить его по дороге к Новгороду, но не успел, и князь Дмитрий «седе на столе» в Новгороде. Тогда Василий захватил Торжок, посадил там своих наместников, вернулся во Владимир и подготовил новый поход на Новгород, одновременно из Владимира, откуда выступил сам великий князь с владимирским «великим баскаком» и «многими татарами царевыми», и из Твери, откуда пошел на новгородские волости Святослав Ярославич (тоже с «татарами царевыми»). Однако и на этот раз дело свелось к разорению новгородских волостей. Великий князь Василий вернулся во Владимир и распорядился захватом всех новгородских купцов с их товарами во Владимире, Твери и Костроме; началась обычная при разрыве с великими князьями дороговизна хлеба в Новгороде. Князь Дмитрий Александрович сделал попытку организовать отпор «всею областью новгородскою», но рать дошла только до Торжка, где засели наместники великого князя, и стала тут вечем, которое решило «отметатися» от князя Дмитрия, а звать на княжение великого князя. Князь Дмитрий ушел от них в свой Переяславль, а в Новгороде «посадили на столе» великого князя Василия.
Кратковременное великое княжение Василия Ярославича (ум. 1276 г.) – бледная страница в летописной традиции, ничем характерным не отмеченная, кроме новгородских дел.
127. Лаврентьевская летопись. С. 450. Сама терминология этого известия вызывает на сопоставление отъезда Ярослава с бегством Андрея.
128. Там же. С. 450–451. Полнее ПСРЛ. Т. VII. С. 160–161.
129. Неясно, кто эти советники князя Василия. Новгородская I дает такой текст: «Князь Александр выгна сына своего из Плескова и посла в Низ, а Александра и дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел» (С. 278; то же Воскресенская летопись – ПСРЛ. Т. VII. С. 161); Никоновская летопись (т. X, с. 142) выпускает непонятного «Александра», и потому «дружина» стала в ее тексте дружиной князя Василия. Не новгородцы ли этот Александр и его дружина? Указатель «Новгородская летопись по синодальному харатейному списку» превратил этого Александра в «начальника дружины князя Василия Александровича»!
130. Полный горечи «менших», рассказ с жалобой на бояр, что при установлении дани они «творяху себе легко, а меншам бе зло» (ПСРЛ. Т. VII. С. 162). Хронология этих известий сильно спутана и несогласованна в разных летописных компиляциях.
131. Разногласия эти глубоко захватили влиятельные общественные группы: князь Андрей Ярославич «здума со своими бояры», что лучше покинуть княжение и родину, чем служить ханам; Ярослав бежал из «отчины» – «с боярами своими»; в Новгороде борются две партии: одна склоняет новгородцев к покорности требованиям хана и великого князя Александра, другая – наводит князя Василия Александровича на «зло» сопротивления политике великого князя-отца.
132. Крайняя скудость наших сведений о русско-татарских отношениях XIII и начала XIV в. (едва ли случайная, так как замалчивание или, по крайней мере, смягчение фактов, тягостных или противоречащих воззрениям и тенденциям книжника-летописателя, – характерная особенность наших летописных сводов) не дает возможности учесть результаты татарской политики Александра Невского. Быть может, ими объясняется отсутствие иных, кроме одного, приведенного выше, следов татарских десятников, сотников, тысяцких и темников? Вопрос о времени, когда сбор дани и выплата татарского «выхода» ордынским властям перешли в руки князей, неразрешим с достаточной определенностью. Не знаем, в чем состояла «ослаба от насилья татарскаго» по смерти хана Берке (ум. в 1266 г.), отмеченная в летописных записях (ПСРЛ. Т. X. С. 145). С. М. Соловьев отметил, что после 1269 г. (когда упомянут Амраган, великий баскак Владимирский) нет больше помина о баскаках; что после переписи 1275 г. – «не упоминается больше о перечислении – ясный знак, что ханы, по разным причинам, начали оказывать доверенность князьям и что последние взяли на себя доставку дани в Орду», что князь Андрей Александрович обвинял перед ханом брата, великого князя Дмитрия, в уклонении от уплаты дани. Соловьев говорит об «удалении баскаков, численников и сборщиков дани» без возможности датировать и различить моменты этого освобождения Руси от постоянного и непосредственного воздействия ордынских властей. Однако terminus post quem для этого процесса – время Александра Невского. Надо признать, что активная роль княжеской власти в удовлетворении татарских требований и постепенное вытеснение прямых агентов власти хана с Руси начались с его времени (см. Соловьев С. М. История России. Кн. I. С. 1158). Русская письменность сохранила память об Александре Невском как о «хранителе и заступнике» Русской земли (Мансикка В. Й. Житие Александра Невского. С. 101).
133. Новгородская I летопись. С. 274, 277 и 281; ПСРЛ. Т. V. С. 190; Т. VII. С. 163.
134. Никоновская летопись разделяет Ростовское и Белозерское княжение с 1238 г., переделав запись своего источника: «А в Ростове седоста Васильковичи Борис да Глеб на княжение» (см. ПСРЛ. Т. IV. С. 34) в такую формулу: «А князь Борис Василькович сяде в Ростове, внук Констаньтинов, правнук Всеволож, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнук Владимера Маномаха, пращур Всеволож, прапращур Ярославль, препрапращур великого Владимера, а брат его князь Глеб Василькович сяде на Беле езере» (ПСРЛ. Т. X. С. 113). Книжник, ее составитель, не согласовал этого с сохраненным и в его труде известием 1251 г.: «Князь Глеб Василькович [внук Константинов, правнук Всеволож, преправнук Юрья Долгорукого] иде на Белоозеро, в свою отчину» (Там же. С. 138; ср. Лаврентьевская летопись. С. 449; Т. VII. С. 159). A. B. Экземплярский полагает, что Белозерский «удел мог существовать даже ранее 1251 г., хотя Глеб и жил пока в Ростове» (Указ. соч. Т.П. С. 155, примеч. 455); понимать это надо так, что, возможно, предназначение князю Глебу Белозерского княжения – по «ряду» отца, если он успел его сделать, или по «уряженью» князей – родичей с великим князем относительно малолетних ростовских князей, когда они «посажены» на Ростовское княжение.
135. Лаврентьевская летопись. С. 451. Перед тем Глеб ездил в Монголию к великому хану. В 1276 г. братья ходили в Орду с другими князьями по зову хана Менгу-Темура в поход против Ясов. Борис умер в Орде перед походом, а Глеб вернулся на Ростовское княжение.
136. Лаврентьевская летопись. С. 451: в 1256 г. «князь Борис поеха в Татары, а Олександр князь послал дары; Борис же быв у Улавчия, дары дав и приеха в свою отчину с честью». Никоновская поняла по-своему: «Князь же Борис Василькович Ростовский иде в Татары со многими дары; также и Александр Ярославич посла послы своя в Татары со многими дары» (ПСРЛ. Т. X. С. 140–141).
137. Лаврентьевская летопись. С. 452. Возможно, что великий князь Александр нашел опору своей политики в духовенстве. Митрополит Кирилл, ставленник Даниила Галицкого, был, по-видимому, посредником в сношениях своего князя с Андреем Ярославичем, но затем остается в течение ряда лет на севере. В решительный момент – 1251 г. – оба Кирилла, митрополит и епископ Ростовский, ездили к Александру в Новгород, а затем митрополит встречает Александра «со кресты у Золотых ворот» во Владимире, когда тот вернулся из Орды ханским ставленником на великое княжение, и участвует в обряде посажения. Упоминается он во Владимире и в 1255 г., а в 1256 г. сопровождает Александра в Новгород (ПСРЛ. Т. VII. Т. 161; впрочем, известие это весьма сомнительно и не подтверждается другими летописями). Предположение Голубинского, что митрополит Кирилл, быть может, «после 1252-го и 1256 гг. не уходил из Северной Руси и провел в ней сподряд все время с 1250-го по 1263 г.» (История Русской церкви. Т.П. С. 57), – вероятно, тем более что в 1261 г. по его благословению решено дело об управлении Ростовской епархией, в 1262 г. состоялось поставление нового ростовского епископа Игнатия, а в 1263 г. митрополит Кирилл совершает обряд погребения тела великого князя Александра. Е. Е. Голубинский указывает и на то, что митрополит Кирилл только в 1274 г. поставил нового епископа во Владимир на место убитого татарами в 1228 г. Митрофана и склонен приписать Кириллу мысль если не о перенесении во Владимир митрополии, то об оставлении Владимирской епархии за митрополитами. На севере должно было состояться поставление епископа Митрофана на новую Саранскую епархию в 1261 г. – быть может, также момент в татарской политике великого князя Александра.
138. Так, например, в деле назначения архимандрита Игнатия в помощь престарелому епископу Кириллу (Лаврентьевская летопись. С. 452); по кончине епископа Игнатий стал его преемником.
139. Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 73–75. В Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. X. С. 153–154) находим любопытную справку по поводу неожиданного появления под 1277 г. ярославского князя Федора Ярославича: «Подобает же о сем ведати како сей глаголется князь Федор Ростиславич Ярославский». Перед нами, очевидно, не воспроизведение какого-либо источника, а сводка сведений и соображений книжника-летописца, источники коих нам неизвестны и не поддаются проверке. Приемлемыми их можно считать только потому, что ничто в других источниках им не противоречит, а они пополняют пробел в истории Ярославского княжества. Предположительно можно источником этой «справки» считать данные о родословии ярославских князей, собранные в пору составления Никоновской летописи для Государева Родословца. Эта «справка» была, впрочем, известна и составителям Воскресенской летописи, которая дает краткую выписку (т. VII, с. 173) из ее редакции, еще не стилизованной в манере Никоновской летописи.
140. Этот брак, видимо, связан с западнорусскими отношениями ростовских князей. Василько Константинович был женат на дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича; Всеволод Константинович женился в 1227 г. на дочери Олега Святославова, по-видимому князя Курского (ПСРЛ. Т. VII. С. 134; Т. X. С. 94; на с. 157 Никоновская летопись сообщает ее имя – Марина); Всеволодова княгиня надолго пережила мужа (скончалась, по Никоновской летописи, в 1279 г.) и могла играть роль в этом деле. Обручение малолетней четы (Марии было, по весьма вероятному расчету Экземплярского, года четыре, так как ее отец умер 20 лет, едва ли более, от роду; Федор Ростиславич до 1276 г. не выступает в летописных известиях, что дает некоторое основание считать его весьма юным; умер он в 1299 г.) фактически имело, а могло иметь и в намерениях старших князей, политическое значение, быть может, в связи с замыслами князя Андрея Ярославича, который искал объединения русских сил против татар. Вокняжение в Ярославле можайского отчича приводило Можайск в связь с великим княжением Владимирским, а с 1279 или 1280 г. Федор, хоть ненадолго, владел и Смоленском, оставаясь, однако, деятельным участником владимиро-суздальской политической жизни. Связи Федора Ростиславича с обеими половинами Руси закреплены и замужеством его дочерей: одну он выдал за галицкого князя (Давида Константиновича), а другую – за белозерского (Михаила Глебовича).
141. Долгая пассивность князя Федора Ярославича объясняется не только его юностью, но и для дальнейших лет тягостным семейным положением. Его житие, какое составил инок Антоний по поручению великого князя Ивана III и митрополита Филиппа, использовало, по всей видимости, семейные предания ярославских князей; по его рассказу, князь Федор был надолго задержан в Орде, а по смерти жены не мог вернуться в Ярославль, отвергнутый тещей и боярами, которые стали править именем его сына Михаила. Князь Федор вернулся в Орду, где пробыл несколько лет; тут он женился на ханской дочери (во крещении Анне), тут родились два его сына (Давид и Константин); только по смерти сына Михаила (попытка Экземплярского установить дату этой смерти дает 1289 или 1290 г. – т. II, с. 79–80) Федор занял стол ярославского княжения с татарскою помощью. См. житие в «Великих Минеях Четиих» под 19 сентября и в Степенной книге (ПСРЛ. Т. XXI. Ч. 1. С. 307).
142. Летописи отметили только даты кончины Андрея (1261) и Романа (1283 или 1285) Владимировичей (Лаврентьевская летопись. С. 452 и 458; ПСРЛ. Т. VII. С. 162 и 178).
143. Лаврентьевская летопись. С. 448.
144. Воскресенская летопись (ПСРЛ. Т. VII. С. 160) замечает при сообщении о бегстве Андрея в 1252 г. из Русской земли, что он, пробыв несколько времени в Швеции, «прииде в свою отчину»; под 1256 г. находим в Лаврентьевской летописи (с. 451) странную запись: «поехаша князи на Городец да в Новгород», и тогда же великий князь Александр послал Бориса Ростовского ублаготворять ордынца Улавчия дарами; и то же повторяет Никоновская летопись, без комментария, но два ее списка дают чтение «князь» (сохраняя, однако, «поехаша», т. X, с. 140). С 1257 г. князь Андрей появляется в ряду русских князей, едет в Орду с великим князем Александром и другими. Никоновская летопись впредь зовет его Суздальским и, по-видимому, права в своем заключении, хотя сама же спутала генеалогию суздальских князей (быть может, следуя родословной передержке князей Шуйских; весь спор об их происхождении от Андрея Ярославича или от Андрея Александровича, сына Невского, считаю разрешенным возражениями A. B. Экземплярского против С. М. Соловьева, см. Великие и удельные князья Северной Руси. Т.П. С. 388); поводом к этой путанице послужили судьбы Суздаля, Городца и Нижнего после смерти Андрея Ярославича. По-видимому, запись под 1256 г. надо действительно понять как известие о приезде Андрея на Городец и Нижний, что Воскресенская летопись и называет его возвращением «в свою отчину» (так понял и В. Н. Татищев: т. IV, с. 27). О кончине его и погребении Воскресенская летопись обобщает: «Преставися князь Андрей Ярославич суждальский, положен бысть в Суждали» (1263; т. VII, с. 164). Родословные материалы Никоновской летописи определенно указывали на происхождение суздальских князей от Андрея Ярославича (см. ПСРЛ. Т. X. С. 144), но под 1365 она дает иную, противоречащую этим материалам, генеалогическую справку (Т. XI. С. 4), руководясь ею и в других «поправках» (например, Т. X. С. 176). Предположение A. B. Экземплярского (Указ. соч. Т. II. С. 387), что князь Андрей Ярославич получил Суздаль вместе с Городцом и Нижним в 1247 г. от дяди Святослава Всеволодовича (стало быть, по «ряду» отца), не вяжется с позднейшими судьбами этих владений, как их сам Экземплярский излагает; не согласованы и указания о том, что произошло по смерти Андрея Ярославича. Причина всей этой путаницы, кроме редакционной работы книжника – составителя Никоновской летописи, не сумевшего преодолеть противоречия своих генеалогических материалов, также в необоснованном представлении, будто исконна связь Городца и Нижнего с Суздалем, как «пригородов» с главным, старейшим городом.\\\У Татищева находим (т. IV, с. 27) любопытное замечание, что Александр Невский, по возвращении Андрея Ярославича «из Немец», «хотяше ему Суздаль дати, но не смеяше Царя».
145. ПСРЛ. Т. VII. С. 163.
147. Своего рода психологический парадокс в оценке великого княжения Александра Невского отразился весьма характерно на литературной истории его огромной посмертной популярности, которая явилась плодом глубоко волнующих переживаний его эпохи и дальнейших судеб Великороссии. Его татарская политика шла вразрез с наиболее популярными течениями общественного чувства; оппозицию приходилось подавлять сурово, даже жестоко. Сильное недовольство ею не заглохло, – свидетельства об этом недовольстве сохранились даже в письменности, полной прославления его памяти, тем более что оно живет и далее в укоризнах потомкам Невского за то, что «любили татар паче меры». С другой стороны, политически влиятельные группы раздражены властностью великого князя Александра; новгородцы долго помнили, как Александр «деял насилие на Новегороде». Но все эти черты исторической традиции только оттеняют огромную популярность Александра, быстро разросшуюся в культ его памяти. Вскоре после кончины князя и под сильным ее впечатлением некий «самовидец», которому князь Александр «свой господин», составил «слово» в его память, в форме «плача» – сказания о его кончине; оно разрослось в целую «светскую биографию» князя, а вступлением к ней исследователи склонны признать известное «Слово о погибели Русской земли». Весьма ценный анализ памятников письменности, связанных с прославлением Александра Невского, у H. И. Серебрянского: «Древнерусские княжеские жития» («Чтения в Московском обществе истории и древностей», 1915 и отд.). H. И. Серебрянский справедливо указывает, что содержание «слова о погибели» нет необходимости относить непременно и только к событиям 1237–1238 гг. «Страх погибели страны испытывался и позднее ужасов Батыева нашествия, а иногда он принимал особенно обостренную форму» (С. 207). Для характеристики настроений XIII в. Серебрянский приводит, с одной стороны, указания на вспышки народной «ярости» против насилья поганых, с другой – на моменты паники («тогды же бе пополох зол по всей земли и сами не ведяху и где кто бежит» – Лаврентьевская летопись. С. 446) и угнетенности («и бяше видети дело стыдно и велми страшно, и хлеб во уста не идяшеть от страха» – Там же. С. 458). Эти настроения, усугубленные сознанием, что бусурманские нахождения постигают Русь не только «за неправду нашу», но и по вине князей, «зане живяхуть в которах межи собой» (Там же. С. 458), были существенным фактором нараставшей идеализации великого князя Александра и высокой исторической его оценки: «Слово о погибели Русской земли» ставит его в определенную историческую перспективу «от великого Ярослава и до Володимера и до нынешнего Ярослава и до брата его Юрья князя Володимерьскаго».
148. ПСРЛ. Т. X. С. 144; XV (изд. 2-е). С. 33. Фактически эта «запись», конечно, не соответствует действительному ходу событий, по крайней мере хронологически. Впрочем, она, быть может, передает формулу ханского ярлыка?
149. Кроме его кончины в 1270/71 г. (ПСРЛ. Т. VII. С. 170).
150. «Выгнаша новогородци князя Дмитрия Александровича, сдумавше с посадником Михаилом, зане князь еще мал бяше» (Новгородская I летопись. С. 283; ПСРЛ. Т. VII. С. 164).
151. Ни один из наших летописных текстов не упоминает о новом выступлении Андрея Ярославича с притязаниями на великое княжение по смерти Александра; у Татищева (т. IV, с. 32) – известие о таком выступлении (принятое Соловьевым, кн. I, с. 844 и Экземплярским, т. II, с. 450, но не Карамзиным, т. IV, начало гл. III и примеч. 114) в весьма сомнительном контексте. Сильно перебит в наших сводах порядок изложения событий, последовавших за смертью Александра Невского. Одни своды упоминают о смерти князя Андрея ранее известия о вокняжении князя Ярослава, другие наоборот. Воскресенская летопись (ПСРЛ. Т. VII. С. 168–164) ставит перед сообщением о смерти великого князя Александра заглавие: «Преставление великого князя Александра Ярославича Невского и по нем седе на великом княжении брат его князь Ярослав Ярославич Тверский», но в тексте – после статьи о смерти Александра (под 6771 г.) говорит только об изгнании князя Дмитрия из Новгорода, о призвании и посажении (27 января) князя Ярослава на Новгородское княжение, о его женитьбе и о кончине князя Андрея, а посажение Ярослава на стол великого княжения во Владимире вовсе не отмечает. Так, согласно Воскресенской летописи, по смерти Александра (ум. в ночь с 14 на 15 ноября 6771–1262 г.) – в январе (27) того же 6771 (то есть 1263 г.) состоялось посажение княя Ярослава в Новгороде. Тверская летопись (ПСРЛ. Т. XV. С. 403) относит смерть Андрея и посажение Ярослава к 6771 г., но это последнее связывает с владимирским настолованьем («сиде на столе в Новегороде Ярослав Ярославич и бысть князь великий Володимерский и Новогородскый»; формула явно неточная); Софийская I летопись (т. V, с. 192) и Новгородская I летопись (С. 283) вовсе опускают момент вокняжения Ярослава во Владимире, а посажение его на новгородском столе отнесли к 27 января 6773 г. (1265 г.), тут же излагая события в Литве, которые разыгрались в 1263 г., причем Софийская I летопись (список Царск.) сохранила запись о смерти князя Андрея после водворения Ярослава в Новгороде, так что и смерть эта попала на 1265 г. Никоновская летопись (т. X, с. 140) под 6771 г. дает только сообщение о кончине Александра Невского, а вокняжение Ярослава во Владимире отнесла к началу 6772 г., затем идут: изгнание князя Дмитрия из Новгорода, прибытие великого князя Ярослава (посылка за ним из Новгорода опущена) в Новгород, его женитьба, а затем – смерть князя Андрея. Татищев (т. IV, с. 32) дает под 6671 (1263) г. сообщение о кончине Александра Невского, а затем такой рассказ: «О великом же княжении бысть пря братии его Андрею, иже преже бе на великом княжении, и Ярославу Тверскому, брату его меншому, а нехотяще меж собою сваритися, послаша послы своя в Орду к хану Беркаю; хан же повеле Ярославу к себе быти. Егда прииде Ярослав во Орду и хан прият его с честию, даде ему доспех, и повеле обвестити его до чину на великое княжение, коня же его повеле вести Володимеру Резанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда во Орде, и Августа месяца отпусти с послом споим Жанибеком и с ярлыком на великое княжение», а далее; «6772–1264. В сентябре пришед из Орды князь великий Ярослав Ярославич седе по брате своем, великом князе Александре Ярославиче на великом княжении в Володимере». Трудно определить, что у Татищева опирается на данных его источников; в порядке событий он следует Никоновской летописи, которая вообще лежит в основе всего изложения, и всего правильнее признать строки о споре князей Андрея и Ярослава татищевским выводом из того порядка событий, какой ему дан Никоновской летописью; весьма сомнительно упоминание о «чине» ордынского «обвещения» на великом княжении, а имена действующих тут князей вызывают неразрешимое недоумение: в данное время не знаем никакого Владимира Рязанского (на Рязани княжил Федор Романович; состав рязанской княжеской семьи см.: Иловайский. История Рязанского княжества. С. 91); не ясно, какого тут можно разуметь Ивана Стародубского: дядя Ярослава Иван Всеволодович едва ли был в живых (о нем не слышно с 1238 г.), а его внук Иван-Калистрат Михайлович, умерший, по Никоновской летописи, в 1313 г. (т. X, с. 179), если был на свете, то малолетком, а, по той же летописи, в Стародубе княжил его отец князь Михаил Иванович (т. X, с. 153, под 1276 г.); впрочем, весьма возможно, что сведения Никоновской летописи о стародубских князьях ошибочны, так как Воскресенская летопись упоминает под 1315 г. о кончине не Ивана (как Никоновская), а Михаила Ивановича Стародубского, который ею же упомянут под 1281 г. в числе князей – участников похода на Переяславль (т. VII, с. 187 и 175), с чем согласно и указание некоторых родословцев, считающих Ивана-Калистрата сыном Ивана Всеволодовича и отцом Михаила (Экземплярский. Указ. соч. Т. II. С. 179 и 180).\\\Важнее то обстоятельство, что Татищев должен был иметь опору в источниках для датировки признания за Ярославом великого княжения и его посажения на великокняжеском столе – августом 6771-го и сентябрем 6772 г. (сама датировка месяцем без числа обычна в летописных сводах). Основная схема событий у Татищева: 14 ноября 1262 г. умер Александр Невский; затем – сношения с Ордой и поездка князя Ярослава к хану; в сентябре 1263 г. его возвращение во Владимир и посажение на столе великого княжения – весьма вероятна и сходится со схемой Воскресенской летописи.\\\В итоге – для хода событий основными датами надо признать: 14 ноября 1262 г. кончина Александра Невского, 27 января 1263 г. – посажение князя Ярослава Ярославича на новгородском столе; в сентябре 1263 г. – на великокняжеском столе.\\\Причина спутанности изложения (и хронологии) этих событий – в использовании нашими сводами (общим их источником митрополичьим сводом) двух повествований, которые не укладывались в летописную хронологическую сеть: «Сказания о мужестве и житии великого князя Александра Ярославича», которое вовсе дат не давало, и сказания о князе Довмонте, где изложены были и литовские события со времен Миндовга и которое врезалось в изложение свода, спутав и порядок его, и хронологические приурочения. Кроме того, Никоновская летопись вносит особые редакционные приемы (в духе общих своих тенденций): приезд великого князя Ярослава в Новгород перенесен на время после занятия им великокняжеского стола, с устранением упоминания о том, что новгородцы «послаша по князя» и «посадиша его на столе», вместо чего читаем: «Иде князь великий Ярослав Ярославич в Новгород и приаша его новгородци с радостью и с честью великою» (т. X, с. 144).\\\С. М. Соловьев (История России. Т. I. С. 844) отнес смерть князя Андрея к весне 1264 г. (вероятно, под влиянием Карамзина, т. IV, начало III гл.; иначе не понимаю, откуда эта «весна»), и не обратил внимания на то, что сентябрь 6772 г. относится к 1263, а не 1264 г.
152. С этим «посажением» совпала женитьба князя Ярослава на «Юрьевой дщери Михайловича»; если эта Юрьевна внучка посадника Михаила Федоровича, которого Александр Невский водворил на посадничестве в 1257 г., то можно видеть в нем сторонника сближения Великого Новгорода с великокняжеской властью, а самому браку Ярослава придать политический характер; Ярослав ищет поддержки новгородского боярства, а руководящие сферы Новгорода – влияния на великого князя, с которым и заключили первый до нас дошедший договор.
153. Соотношение двух старших договорных грамот Великого Новгорода с князем Ярославом определить, по крайнему моему разумению, довольно трудно. Едва ли этот вопрос вполне разрешен замечаниями A. A. Шахматова в «Исследовании о языке новгородских грамот XIII и XIV века» (в «Исслед. по русскому языку», изд. Имп. Акад. наук. Т. I. С. 229–230).\\\Не вижу, почему договорная № 1 (по изд. Собрания государственных грамот и договоров (далее – СГГиД) и в приложении у A. A. Шахматова) «несомненно древнейшая в ряду всех прочих». Колебания текста в договорных грамотах таковы, что едва ли возможно свести их к одному основному «формуляру», несмотря на буквальное иногда повторение отдельных формул. В грамоте № 1 есть особенности, которые склоняют скорее к мысли, что это вторая редакция договорной Новгорода с Ярославом. Именно, в № 1 читаем: «А что, княже, мыт по твоей земли и по иной волости и по всей суздальской земли» и т. д.; отсутствие этих слов во втором договоре, хотя они имеются в позднейшем договоре Новгорода с Ярославом (№ 3), непонятно. В № 1 они стоят на особом месте: после строк, заключающих, по существу, текст княжеской крестоцеловальной порядной: «А на том ти, княже, на всем хрест целовати бес перевода при наших послех», и равнозначных последним строкам № 2-го: «На том ти на всемь хрест целовати по любви без всякого извета в правьду при наших послех». За такими заключительными словами идет в № 1 добавление: «А мы ти ся, господине княже, кланяем: а что, княже, мыт по твоей земли и по иной волости и по всей суждальской земли, а то, княже, имати по 2 векши от лодье и от воза и от лну и от хмелна короба, а дворяном твоим по селом у купцов повозов не имати, разве ратной вести; тако, господине княже, пошло от дед и от отець и от твоих и от наших и от твоего отчя Ярослава». В № 2 есть только не развитый подробнее намек на это домогательство мытных норм: «А от Новгородца и от Новоторжца у мыта имати от воза по 2 векши и от хмелна короба», а о льготе в повозной повинности (очевидно, для торгующих вне новгородской земли) нет упоминания. Позднейшая договорная, № 3, целиком использовала № 1, причем ввела его заключительное «покланяние» – статьей договора, наряду с другими, и дополнила его рядом пунктов, вытекавших из таких действий Ярослава во время его новгородского княжения, которыми нарушались права новгородцев (отнял грамоту отца своего, определявшую право князя посылать осетерника и медовара в Ладогу; «посудил» некоторые грамоты отца и брата; устанавливал слободы и мыта на новгородской волости и т. д.) или из новых, приобретенных новгородцами привилегий («а гостю нашему гостити по суждальской земли без рубежа, по Цареве грамоте»). С № 2 сближают эту грамоту (№ 3) только 3 пункта: «ни грамот даяти» без посадника (что, естественно, связано в № 3 с ее добавлением: «суда не судити»); в Русу ездить «на третью зиму» (вместо «ездити осень» первой грамоты) и в Ладогу «ездити на третее лето». Едва ли эти три пункта, как и сопоставление таких пунктов грамоты № 2, как: «ни свобод ставити по новгородской волости» и «а из суждальской ти земли Новагорода не рядити, ни волостий ти не роздавати» с соответственными установлениями третьего договора («а свобод ти, ни мыт на Новгородской волости но ставити» и «а на Низу, княже, новгородца не судити, ни даний ти раздавай») свидетельствуют о текстуальной зависимости № 3 от второй грамоты.\\\Грамота № 2 дает текст, менее выработанный и формально, и по содержанию, чем первая, а писана так, что местами «форма букв и чернила совершенно иные, нежели во всем тексте», причем второе из этих мест дает впечатление пробела основного текста, не без труда заполненного другой рукой («вставленные буквы очень близки друг к другу и с трудом помещены между словами короба и на том, принадлежащими 1-му писцу» – см. описание грамоты в исследовании A. A. Шахматова, с. 240). Только то обстоятельство, что к этой грамоте была приложена печать («печати не сохранилось, но есть знак, что она была» – A. A. Шахматов), мешает признать ее «проектом» договора, который состоялся в форме грамоты № 1. Во всяком случае, не вижу никакой возможности признать ее «вторым» договором, заключенным между Великим Новгородом и князем Ярославом после «первого», которого документ в первой грамоте нашего собрания договорных. Если это самостоятельный акт, то такова могла, скорее, быть редакция договора, заключенного в 1263 г. при посажении Ярослава на стол новгородского княжения, а договор грамоты № 1 – его «обновление» по утверждении Ярослава Ярославича на великом княжении (осенью 1263 г.), может быть, в первый приезд его в Новгород великим князем (в начале 6772 г. (1264 г.)).
154. Не вижу оснований для уверенности A. A. Шахматова, что договорные грамоты такого же типа, как дошедшие до нас, то есть определяющие или стремящиеся определить возможно полнее ограничения, какие налагала новгородская «старина и пошлина» на власть князя в Новгородской земле, существовали и ранее, даже со времен Всеволода Мстиславича (1125–1130; см. указанное исследование A. A. Шахматова, с. 229). В первом договоре князя Ярослава с Новгородом упоминается грамота его отца, Ярослава Всеволодовича, касавшаяся княжеских прав на рыбную ловлю и бортные угодья в Ладоге. Такими грамотами по отдельным вопросам новгородской «старины и пошлины» мог накапливаться материал ее формулированных норм, на котором выросли более систематические договорные грамоты общего характера, которых – для нас – первая представительница и есть новгородская грамота князю Ярославу Ярославичу от 1263 г. В пользу такого представления о значении этой грамоты, что она не случайно и не только «для нас» первый документ этого типа, говорят: неустойчивость договорного «формуляра»; характерный тон «поклоняния» относительно привилегий в Суздальской земле для новгородских купцов, с аргументацией, что «тако пошло от дед и от отец» как князя, так и их, новгородцев, по без уверенности, что таково их приобретенное право; наконец, стремление утвердить представление, что излагаемые в договоре нормы действительно «старина и пошлина», та самая, на которой (предполагаю, что без формулировки в письменной форме) целовали крест деды и отцы князя и отец его Ярослав. В грамоте № 2 «дедов и отцов» еще нет, а сказано, по чтению A. A. Шахматова, «на цем то целовал хрест отець твой Ярослав», как и «пошлина» новгородская определяется только тем, «како держал отець твой»; такого, слишком узкого, определения «старины и пошлины» нет в договорной № 1, нет и в позднейших. Изучение новгородских договоров с князьями крайне затруднено тем, что для большинства их не дошли до нас ответные княжеские грамоты того типа, как № 4.
155. В источниках наших нет сведений о поездке Ярослава к хану; но поехал он – новгородским князем, и участие в этой поездке новгородских послов более чем вероятно.
156. В 1266 г. Дмитрий Александрович выдал за Довмонта свою дочь Марию (ПСРЛ. Т. V. С. 7).
157. Известия летописных сводов о новгородских событиях этих лет весьма отрывочны и многого недоговаривают. В 1265 г. Ярославу пришлось уступить новгородцам, и он выпустил из рук руководство западными отношениями. При этой его неудаче выдвинулся Дмитрий Александрович: его великий князь Ярослав, уходя со своими полками восвояси, «в Новегороде остави» (т. VII, с. 167); но князь Дмитрий, очевидно, покинул Новгород через год – во время смут в Новгороде, о которых, впрочем, прямое упоминание находим только в Никоновской летописи («мятеж бысть усобной». Т. X. С. 145); новгородские – молчат о «мятеже», отмечая только пожар Неревского конца, однако с намеком: «мнози от того разбогатеша» – Новг. I, с. 286): новгородцы в том же году участвуют в походе князя Довмонта на Литву без князя со своим воеводой Елевферием Сбыславичем (там же). В начале 6776 г. (осень 1267 г.?) в Новгороде стал князем Юрий Андреевич (суздальский), которого С. М. Соловьев (История России. Кн. I. С. 845) считает «наместником Ярославовым»; с этим князем новгородцы затеяли поход под Раковор (Везенберг), и это поход не княжеский, а вольное предприятие новгородцев, как видно из той его «вечевой» черты, что цель похода вызвала большие разногласия («хотеша ити на Литву, а инии на Полтеск, а инии за Нарову» – там же) и была изменена по выступлении рати после больших раздоров в самом войске. Неудача похода заставила новгородцев с посадником Михаилом призвать князя Дмитрия Александровича, а по соглашению с ним (Соф. I и Воскр.; т. V, с. 193 и т. VII, с. 167) призвать на помощь великого князя Ярослава, который и прислал свои полки с сыновьями Святославом и Михаилом. В новом походе под Раковор участвовали под общим воеводством князя Дмитрия, кроме двух Ярославичей, князь Юрий Андреевич, Константин Ростиславич Смоленский («зять Александров»), Довмонт с псковичами и какой-то князь Ярополк. Присылка рати от великого князя Ярослава была явно вынужденной уступкой: дальнейший ход событий показывает, что он был против войны с немцами.
159. ПСРЛ. Т. VII. С. 169; Новг. I, с. 290–292; Т. X. С. 174.\\\Тотчас возникло и разногласие великого князя с новгородцами: после заключения мира с немцами великий князь Ярослав собрался было «итти на Корелу, и биша челом новогородци князю Ярославу и едва умолиша его не итти на Корелу, князь же отсла полки назад» (т. VII, с. 169; Новг. I, с. 292).
160. Новгородцы так «исписали на грамоту всю вину [обиду] его»: «чему еси отял Волхов гоголними ловци, а поле отял еси заячими ловци? чему взял еси Алексин двор Морткинича? чему поимал еси серебро на Микифоре Манускиниче и на Романе Болдыжевичи и на Варфломеи? а иное: чему выводишь от вас иноземца, которыи у нас живуть? а того много вины его» (Новг. I, с. 292; ПСРЛ. Т. VII. С. 169). В договорной грамоте 1269/70 г. указаны еще обиды князя Ярослава: отнял грамоту отца своего о пользовании рыбными ловлями и бортными угодьями в Ладоге; «посудил» грамоты отца своего и брата и подавал «на те грамоты» свои, новые; отнял у Кирилла Хотунича дани с новгородского погоста и отдал их попу святого Михаила (а это городским попам «не пошло»): держал закладников на Торжку, как и Юрий Андреевич; та же грамота поясняет обвинение в «выводе» иноземцев: Ярослав «затворил» немецкий двор, приставив к нему своих приставов, а это столкновение с немцами, по-видимому, связано с недоразумениями по поводу возврата немцами полона и пограничных земель.
161. Мотив Василия Ярославича, по летописи: «жаль мн своея отчины»; возможно, что наводка татар на русские области Ярославом дала популярный повод для его выступления. Василий послал своих людей в Новгород; дальнейшие отношения показывают, что им использован случай приобрести расположение Великого Новгорода и противопоставить пошатнувшейся популярности Дмитрия Александровича свои связи с влиятельными силами Новгорода. В посольстве к хану видим Михаила Пищанича, который играл видную роль и в отношениях Александра Невского к Новгороду (Новг. I, с. 279 и 293). Для этих событий см. Соф. I (ПСРЛ. Т. V С. 196–197), Воскр. (т. VII, с. 169–170), Новг. I (с. 292–294).\\\С. М. Соловьев так объясняет поведение князя Василия Ярославича: «Этот князь вступился за старый город не по сочувствию с его бытом, но из соперничества с братом; как князь Костромской, Василий боялся усиления князя Тверского, ибо такое усиление грозило не только правам его на княжество Владимирское, по даже независимости его княжества – Костромского» (История России. Кн. I. С. 846). Конечно, нет даже повода ставить вопрос о какомлибо особом сочувствии князя Василия особенностям новгородского строя и быта, но нет в источниках указаний на то, чтобы Ярослав Ярославич подготовлял передачу великого княжения сыну (старшему Михаилу, который умер вскоре по кончине Ярослава, в 1271 г. – ПСРЛ. Т. IV. С. 42; Т. V. С. 198) мимо брата Василия, нет и намека на его покушения против «независимости» Костромского княжества, кроме захвата новгородских купцов «в Костроме и по иным городом» (договорная 1269/70 г.), что могло сблизить князя Василия с новгородцами, но не дает еще повода говорить о противоречии интересов Тверского и Костромского княжеств. Таким «насильем» ставился разве вопрос об отношении местного князя к великокняжеской власти.
162. Новгородские послы, поддержанные князем Василием Ярославичем, не только опровергали перед ханом обвинения великого князя Ярослава (великий князь и преданный ему тысяцкий Ратибор объясняли восстание новгородцев сопротивлением их сбору татарской дани – ПСРЛ. Т. VII. С. 170; Т. X. С. 148), но представили ему свои торговые обиды. Обвинению новгородцами великого князя, что он от них «выводит иноземцев», соответствует ярлык: «Менгу Темирево слово к Ярославу князю», который гласит: «Дай путь немецкому гостю на свою волость» (см. Русско-Ливонские акты, № 20). На ханский ярлык, о котором сообщает документ «Русско-Ливонских актов», новгородцы ссылаются в договорной грамоте 1269/70 г.: «А гостю нашему гостити по суздальской земли без рубежа но Цареве грамоте»; далее текст этого документа таков: «от князя Ярослава ко Рижаном и к большом и к молодым и кто гостит и ко всем: путь вашь чиста есть по моей волости; а кто мне ратный с тим ся сам ведаю; а гостю чист путь по моей волости».
163. «И совокупися в Новгород вся волость Новгородская, Пльсковичи, Ладожане, Корела, Ижора, Вожане» (Новг. I, с. 294; ПСРЛ. Т. VII. С. 170). Никоновская летопись сообщает (т. X, с. 149), что новгородцы «и немець много приведоша в помощь к себе», что само по себе вполне возможно и в духе политики ордена.
164. Договорная грамота № 3 (по СГГиД., т. I и по изд. Шахматова); на ней надпись (на об.): «се приехаша послы от Менгу Темеря царя сажать Ярослава с грамотою Чевгу и Банши».
165. С. М. Соловьев, согласно общей своей теории, видел в борьбе князей за власть над Великим Новгородом (с новгородцами и между собой) «стремление каждого великого князя усилить свое собственное княжество» (История России. Кн. I. С. 848). Все развитие новгородско-низовских отношений как при Ярославе Ярославиче, так и позднее – до самых времен падения новгородской вольности при Иване III Васильевиче – неразрывно связано с историей великокняжеской власти, с борьбой за усиление ее общего значения для всей Великороссии. Так и ранее – со времен Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского и Всеволода Юрьевича стремление «низовских» князей усилить подчинение Новгорода – черта, основная в созидании ими великого княжения Владимирского.
166. Показательно стремление великого князя Ярослава иметь на своей стороне в столкновениях с Новгородом решение хана и татарскую силу. Едва ли тут дело только в этой военной силе и в страх «татарского имени»; хан распоряжался всей военной русской силой; русские князья хаживали с полками в ордынские походы прикаспийского и кавказского края; в таких условиях приказ хана должен был обеспечивать великому князю мобилизацию всех полков «низовской земли», что – без такого приказа – становилось на зыбкую почву междукняжеских отношений и соглашений.
167. В 1304 г. князь Андрей Александрович преставился и «положен бысть на Городце»; место погребения князя всегда характерно для его владельческого положения; а затем «вечники» избили его бояр в Нижнем Новгороде (см. ПСРЛ. Т. VII. С. 184; Т. X. С. 176). О достоверности сообщения Никоновской летописи, что в Нижнем избиению подверглись именно бояре князя Андрея Александровича, и о том, как она под влиянием разноголосицы своих источников (родословцев – ср. выше) превратила мстителя за этих бояр Михаила Ярославича Тверского в Михаила Андреевича и тем запутала ряд исторических и генеалогических вопросов, см. ниже.
168. После кончины князя Андрея Ярославича в 1263 г. Суздаль остался отчиной его сыновьям (Юрию, Михаилу и Василию), а Городец и Нижний перешли в княжение князю Андрею Александровичу. Суздальские князья сохранили притязания на Городец и Нижний и добились позднее их осуществления; но в данный момент им должно было быть особо важно закрепление права на Суздаль, «вотчинное» положение коего могло оказаться весьма еще спорным (ср. судьбу Суздаля при Святославе Всеволодовиче и в момент его кончины).
169. У нас нет оснований утверждать, что князь Ярослав управлял Владимирским великим княжеством из Твери. По летописям видим его то в Новгороде, то во Владимире, то в Орде, но нет указания на Тверь как на резиденцию великого князя. Нет оснований повторить за B. C. Борзаковским: «Ярослав Ярославич руководствовался только узкими интересами, интересами своего княжества, а не общерусскими» (История Тверского княжества. С. 83; Борзаковский в оценке действий Ярослава всецело зависит от С. М. Соловьева); вернее было бы сказать, что Ярослав руководствовался интересами своей великокняжеской власти, внося, по-видимому, много личного в их понимание; антитеза «общерусских» интересов местным интересам «своего княжества» – произвольна, ибо этих последних не видно в великокняжеской деятельности Ярослава. Его заботливость о Тверском княжестве проявилась в учреждении особой Тверской епархии, но в наших источниках нет никаких сведений об этом событии, так что трудно судить о мотивах князя Ярослава и о значении этого факта для характеристики его деятельности. Знаем только имя первого епископа – Симеона; упоминается он впервые по поводу погребения князя Ярослава и то только в Никоновской летописи (т. X, с. 150; другие своды поминают его только по поводу закладки храма Святого Спаса в Твери, в 1275 г.).
170. ПСРЛ. Т. VII. С. 171.
171. Воскресенская летопись сообщает под 6730 (1271/2) г.: 1) о смерти великого князя Ярослава Ярославича; 2) о вокняжении великого князя Василия и 3) о призвании в Новгород Дмитрия Александровича; под 6781 (1272/3) г.: 1) о вокняжении князя Дмитрия в Новгороде; 2) о нападении князя Василия на Торжок и походе князя Дмитрия на Тверь и смуте в новгородском войске, которая заставила Дмитрия уступить дяде новгородский стол; и 3) о вокняжении князя Василия в Новгороде.\\\Никоновская сообщает о смерти великого князя Ярослава под 6779 (1270/1) г. и тут же о вокняжении великого князя Василия; под 6780 г.: 1) о призвании новгородцами Дмитрия; 2) о погоне за ним костромского воеводы Семена, о походе князя Василия на Переяславль и Торжок и возвращении обоих во Владимир; под 6781 г.: 1) о нападении великого князя Василия на новгородские волости с татарскою помощью; 2) о набеге на них тверского князя Святослава Ярославича тоже с татарскою помощью; 3) о дороговизне в Новгороде и захвате новгородских купцов и товаров во Владимире, Твери и Костроме; 4) о походе князя Дмитрия к Твери, переговорах с князем Василием, смуте в Торжке (где были тогда воеводы великого князя Василия), отречении Дмитрия и вокняжении в Новгороде великого князя Василия (ПСРЛ. Т. X. С. 151–152).
172. Ярослав умер на обратном пути из Орды, куда одновременно с ним ездили и Василий Ярославич и Дмитрий Александрович; быть может, князь Василий был еще в Орде, когда пришла весть о смерти брата?
173. «Присла князь Дмитрий Александрович в Новгород, хотя сести в нем княжить; также и князь Василей Ярославичь присла свои послы, хотя сести на столе; ставшим же обоим послом на Ярославля дворе, новгородца же с посадником Павшею яшася за князя Дмитрия, и послаша по него послы своя» (ПСРЛ. Т. VII. С. 172). Никоновская летопись, в духе всего своего изложения, передает почин призыва Дмитрия на княжение – новгородцам, а про послов великого князя Василия вовсе умалчивает (т. X, с. 151).
174. Великий князь Василий, узнав о новгородском посольстве от князя Дмитрия, «посла по нем воеводу своего Семена, а сам иде к Переяславлю» (т. X. с. 151).
176. Там же. Т. VII. С. 172; Т. X. С. 151–152; Никоновская летопись тщательно избегает упоминать о «поражении» великих князей на столе новгородского княжения, а вместо того пишет: «приаша его с честию». Посадник Павша, сторонник князя Дмитрия, бежал в Переяславль.
177. Не знаю, почему A. B. Экземплярский полагает, что Василий Ярославич «почти постоянно» жил в Костроме (Указ. соч. Т. I. С. 44); но «положено бысть тело его на Костроме в церкви святого Феодора» (ПСРЛ. Т. VII. С. 173).
