А. Е. Пресняков
Образование Великорусского государства.Очерки по истории
А на востоке Юрий с братьями и племянниками ведет борьбу против мордвы, которая в эту пору проявила значительную не только оборонительную, но и наступательную энергию, и с камскими болгарами[75]; для этой борьбы создан им новый опорный пункт в Нижнем Новгороде. Не забыты и другие традиции суздальской политики: Юрий поддерживает зависимость от Суздальщины южного Переяславля[76], усиливает свое влияние в Черниговщине, пользуясь свойством своим с князем Михаилом Всеволодовичем[77]. Рязанских князей, плененных Всеволодом Юрьевичем, Юрий отпустил в их отчину, а после злодейского избиения шести князей Глебом и Константином Владимировичами помог Ингварю Игоревичу одолеть братоубийц и утвердиться на рязанском княжении.
Суздальская политика и при Юрии идет по следам Всеволода Юрьевича. Внутренние смуты и многокняжие расшатывают единство Суздальщины, но оно далеко еще не разрушено. С другой стороны, по данным наших источников нельзя установить – для времени до татарского нашествия – какие-либо примеры выделения частей Ростовско-Суздальской земли в вотчинное, опричное владение отдельных князей. В смене княжеских поколений, конечно, намечаются, как бывало и в Киевской Руси, вотчинные связи и притязания отдельных княжеских линий на определенные города и волости, но нет еще фактов вотчинного распада обширной Ростовско-Суздальской земли. История междукняжеских отношений на русском северо-востоке представляет принципиальный интерес только с кончины Всеволода Юрьевича (1212 г.). До этого момента нет и повода ставить вопрос об образовании каких-либо «вотчинных княжений» в Суздальщине.
Планы и распоряжения Всеволода о будущей судьбе его владений известны нам только по таким рассказам современников-летописцев, которые носят явные следы пережитых по смерти Всеволода смут и проникнуты определенными книжническими тенденциями.
Великий князь Всеволод Юрьевич правил столь же «самовластно», как Андрей Боголюбский, младших князей он держал подручниками, исполнителями своей воли. В рассказах о нем летописи устанавливается новая политическая терминология: титул «великого князя» последовательно означает «старейшину» среди русских князей[78]; впервые встречаем в них и обращение князей к великому князю: «господине». Как же представлял себе Всеволод постановку преемства власти – после себя? Повествование, которое дает некоторый ответ на подобный вопрос, находим в летописном своде по списку «мниха Лаврентия»; оно вошло в этот свод, видимо, из ростовского источника, так как явно составлено сторонником князя Константина Всеволодовича. Усердное стремление его обосновать право Константина на старейшинство по кончине отца обличает притом полемическое настроение, навеянное борьбой за это право между братьями Константином и Юрием. Сообщая, как в 1206 г. (6714 г.) Всеволод посылал сына своего Константина на княжение в Великий Новгород, этот повествователь вложил великому князю в уста такую речь: «Сыну мой Костянтине, на тобе Бог положил переже старейшиньство во всей братьи твоей, а Новгород Великый старейшиньство имать княженью во всей Русьской земли: по имени твоем тако и хвала твоя: не токмо Бог положил на тебе старейшиньство в братьи твоей, но и в всей Русской земли, и яз ти даю старейшиньство, поеди в свой город». Тут же – изображение в приподнятом, риторическом тоне обстановки поставления Константина на новгородское княжение от руки отца, великого князя: Всеволод вручает сыну «крест честный и мечь» – инвеституру на «пасенье людей своих от противных»; провожают его «вся братья его» все бояре отца его и все купцы (или: все мужи отца его и «вси людье») и «вси посли братья его». Сбитость некоторых черт в этом изложении, например несогласованность личного присутствия братьев Константина и роли их «послов», мешает признать весь рассказ позднейшим риторическим сочинением, а склоняет к мысли, что в нем несколько искаженно отразилась запись, более отчетливая и, вероятно, воспроизводившая нечто действительно бывшее[79]. Торжественно, по этому рассказу, встречают Константина новгородцы «от мала и до велика» с епископом Митрофаном, крестным ходом, ведут его в храм Святой Софии, где и совершен обряд посажения его на стол княжения[80]. Весьма вероятно, что книжник, сторонник Константина, использовал простой рассказ об отъезде Константина в Новгород и его проводах и внес в него ряд многозначительных черт, чтобы создать сцену, которая могла бы соперничать в политической значительности с обстановкой, в какой Всеволод передавал старейшинство Юрию. Существенно не фактическое содержание этой сценки, а вложенная в нее тенденция. Перед нами нечто новое, чуждое Киевской Руси, чуждое и новгородскому летописанию: попытка связать право Константина на великое княжение (на старейшинство не только во всей братье-князьях, но и во всей Русской земле) с его княжением в Великом Новгороде, с тем, что «Новгород Великий старейшинство имать княженью во всей русской земле». Зарождается новая историческая концепция великокняжеской власти, которая, с одной стороны, будет жить в наименовании северно-русским летописанием великого княжения «Владимирским и Великого Новгорода», а с другой – придает особую многозначительность новгородскому преданию о Рюрике, первом князе Русском. Концепция эта, как еще увидим, получила твердую опору в реальном значении, какое имело для великих князей обладание Великим Новгородом.
Но и в данном частном случае в вопросе о Константине и его притязаниях на старейшинство наш книжник не так далеко ушел, по существу, от исторической правды, освещая по-своему отношение к своему князю – его отца Всеволода Юрьевича. Положение Константина при отце было действительно исключительным. В то время как Всеволод держит остальных взрослых сыновей на княжениях вне Суздальщины (в Новгороде, Рязани, Переяславле южном), он Константина отозвал в 1207 г. из Новгорода и «остави у себе», дав ему «Ростов и инех пять городов[81] да ему к Ростову»[82]. Дальнейший ход событий показывает, что тут не было выдела Константину «вотчины» или «удела».
Характерно, что Лаврентьевский свод не сохранил рассказа о столкновении Всеволода с сыном Константином по вопросу о дальнейших судьбах великого княжения. Сведения об этом столкновении дошли до нас только в более поздних сводах, всего полнее в Воскресенской летописи, которая сообщает под 1211 г.: «Посла князь великий Всеволод по сына своего Костянтина в Ростов, дая ему по своем животе Володимер, а Ростов Юрью дая; он же не еха ко отцю в Володимерь, хотя взяти Володимерь к Ростову; он же посла по него, вторицею зва к себе, и тако пакы не иде ко отцю своему, но хотяше Володимеря к Ростову»[83]. Текст этот уже в Никоновской летописи подвергся такому толкованию, которое выдвигало вопрос о соперничестве Ростова и Владимира; тут он переделан в речь князя Константина, который говорит отцу: «Понеже много возлюбил мя еси и старейшого мя сына имаши и старейшину мя хощеши устроити, то даждь ми старый и начальный град Ростов и к нему Володимерь; аще не хочеть твоя честность тако сотворити, то даждь ми Володимерь и к нему Ростов»[84]. Весьма вероятно, что к этому же моменту относится и назначение Ярославу Всеволодовичу – Переяславля, а Владимиру – Юрьева-Польского[85].
Старейшинство во всей братье Всеволод определенно связывает со столом владимирского княжения, а разногласие с ним Константина в стремлении этого князя сохранить в своих руках и Ростов и Владимир. И Всеволод не отнял у него Ростова, но передал Владимир – Юрию, а с владимирским княжением связанное с ним «великокняжеское» старейшинство.
«Князь великий Всеволод созва всех бояр своих с городов и с волостей и епископа Иоанна и игумены, и попы, и купцы, и дворяны и вси люди, и да сыну своему Юрью Володимерь по себе и води всех ко кресту, и целоваша вси люди на Юрии; приказа же ему и братью свою»[86]. В остальном ряд Всеволода остался, надо полагать, тот же. «Летописец Переяславля Суздальского» приводит и наставление Всеволода сыновьям о сохранении ими «одиначества»: «И не мозета ратитися сами между собою, но аще на вас встанеть кто иных князий, то вы вси совокупившеся на них будите, и буди вам Господь помощник и святаа Богородица, и молитва деда вашего Георгия и прадеда Володимира и потом и аз благословляю вы». Характерно тут представление о заветах Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого и Всеволода Юрьевича, которыми должны руководиться потомки; представление это долго будет жить и в книжной традиции, и в общественной великорусской мысли: в свое время книжник-летописец, отмечая закрепление великого княжения за Иваном Калитой, вспомнит о нем и запишет, что Иван Данилович получил «княжение великое надо всею русскою землею, яко же и праотец его великий князь Всеволод-Дмитрий Юрьевич»[87].
Многое изменилось в строе Ростовско-Суздальской земли ко времени кончины Всеволода Юрьевича. Суздаль явно отступает на второй план после недолгого соперничества в земском значении с Ростовом. Рядом с великокняжеским Владимиром стоит Ростов, в котором Константин Всеволодович видит столь же необходимую опору своего старейшинства, как и в стольном Владимире. Его сторонник-летописец, чье изложение определило состав данной части Лаврентьевского свода, вовсе опустил сообщение о передаче старейшинства Юрию и о наделении княженьями Ярослава и Владимира, словно в «ряде» Всеволода и речь-то шла только о великокняжеском преемстве. Этот летописец выражал, очевидно, ростовские тенденции, стремления ростовского боярства. Но общественные силы, с которыми приходилось считаться княжеской власти в Ростовско-Суздальской земле, не укладываются в представление о боярстве одного города. Вспомним еще раз, как по смерти Андрея Боголюбского судьбы земли решались на съезде во Владимире «Ростовцев и Суздальцев и Переяславцев и всей дружины – от мала и до велика»; переговоры этого съезда с князьями летописец называет «речью дружинной»[88]. Тут не одни бояре действуют, а «вся дружина», то есть «бояре и гридьба и пасынки»[89]. Но бояре вершат судьбами земли. Они призвали на княжение старших племянников Всеволода – Ростиславичей, их винит летописец-владимирец за «многу тяготу» земле от управления этих князей[90]; и в них вся опора князей[91]. Лишь в борьбе с ними утвердил Всеволод свою власть в Ростовско-Суздальской земле, опираясь на свою личную дружину, на владимирцев и на то, «что бяше бояр осталося у него». Среди старших бояр – противников Всеволода выступают поименно, как крупные фигуры, Добрыня Долгий, Матвей Шибутович, Иванко Степанович. Победа Всеволода на Юрьевском поле ознаменована разгромом этого боярства: иные погибли в бою, другие пленены, а села боярские, кони и скот разграблены победителями[92]. И Всеволод правил, «не обинуяся лица сильных своих бояр, обидящих менших и работящих сироты и насилье творящих»[93]. Однако и он окружен «сильными боярами». Те самые бояре, которые расстроили в разгар княжеской усобицы попытку князей помириться путем раздела владения Ростовско-Суздальской землей[94], смирились перед силой Всеволода, когда он стал один великим князем всей земли. Что тут дело шло не только о соперничестве городов, но и о более глубоких особенностях строя Ростовско-Суздальской земли, показывают события 1211 г., когда Всеволод Юрьевич – в новом раздоре между ростовским князем Константином и владимирским Юрием – закрепляет свой «ряд» на многолюдном съезде, который И. Е. Забелину представился «первым Земским собором». Перечень общественных групп на этом съезде вызывает сомнения потому, что текст[95] дошел до нас в поздней редакции[96]. Но общий смысл известия едва ли должен терпеть от таких сомнений: перед нами явление, сходное с тем съездом, какой был во Владимире после убиения Андрея Боголюбского или при проводах Константина Всеволодовича на новгородское княжение в 1206 г.[97] Такой съезд нужен Всеволоду, чтобы провести то «укрепленье с людьми», которое обеспечило бы осуществление его ряда. Но в Ростовско-Суздальской земле это «укрепленье» не с вечем стольного города, а со всей землей на съезде «всех бояр с городов и волостей», духовенства с епископом во главе, и всей дружины при собрании горожан – купцов и «всех людей»[98].
Назначение особых княжений отдельным сыновьям не противоречило по-прежнему представлению о единстве земли, во главе которой стоит старейшина во всей братьи. За этим старейшиной утвердился в Ростовско-Суздальской земле титул «великого князя», и его политическое значение укреплено крестоцелованием «всех бояр» и всей дружины – не одного лишь стольного города. Мы видели, что Юрий Всеволодович, укрепившись на великом княжении по смерти старшего брата, ведет подлинную «великокняжескую» политику, руководя всеми силами Ростовско-Суздальской земли. Лишь одно известие о назревшем было в 1229 г. столкновении его с братом Ярославом и племянниками Константиновичами указывает на непрочность этого «единства», поскольку его основа в «одиначестве» князей. Наметившиеся при нем зачатки вотчинного раздела Ростовско-Суздальской земли – лишь позднее, чем на юге, выросли в господствующее явление местной политической жизни. И ни эти зачатки, ни сохранение политического единства при многокняжии, ни столкновения князей с боярством – ничто не дает достаточного основания строить резкую антитезу между югом и севером для XII и начала XIII в., особенно в объяснение, как возникло «удельное» или «вотчинное» дробление политического властвования. Единство обширной земли – прочнее и устойчивее на русском северо-востоке, чем в какой-либо иной русской области; и яснее тут, чем где-либо, выступает опора земского единства в боярстве и сплоченных им общественных силах. «Сильная земля Суздальская» живет своими местными интересами, политическими и торговыми, чем дальше, тем больше отрывая своих князей от более широкого «общерусского» кругозора. Но южный поэт – автор «Слова о полку Игореве» – был прав, когда обратил укоризну в забвении прежних традиций Русской земли не только к Всеволоду Юрьевичу, но и к Ярославу Осмомыслу Галицкому, к волынским Мономаховичам, смоленским и полоцким князьям. Разъединение политических интересов отдельных областей – общая черта русской исторической жизни XII в. Суздальщина становится особым семейным владением одной линии княжеского рода вслед за землями Полоцкой, Галицкой, Черниговской, одновременно со Смоленской и Волынской. Повсюду это обособление областей связано с упадком политического значения «вечевого гражданства» и с усилением княжеской власти. Повсюду наблюдаем усиление влияния бояр на внутренние и внешние судьбы земель-княжений, и борьбу с ними князей «самовластцев». Борьба эта успешнее на севере и дает более прочные результаты, но и тут не приходится говорить о падении политического преобладания «руководящих классов местного общества». Наконец, в стремлении к «подчинению младших родичей, как подручников, старшему князю государю-самовластцу» Андрей Боголюбский и Всеволод Юрьевич идут по следам Владимира Мономаха и Мстислава Владимировича, осуществляя исконную тенденцию старейшинства «в отца место». Князья русского северо-востока сохранили единство своего «великого княжения», построенного на традиционной основе, до грозной годины татарского нашествия[99]; пережило оно и эту грозу.
Глава I
Владимирское великое княжение и вотчинные княжества в XIII в
I
В изучении владельческих отношений потомков Всеволода В. О. Ключевский, следуя точке зрения, установленной С. М. Соловьевым, считал возможным «забыть на некоторое время, что, прежде чем сошло со сцены первое поколение Всеволодовичей, Русь была завоевана татарами». По его мнению, «явления, которые мы наблюдаем в Суздальской земле после этого разгрома, последовательно, без перерыва, развиваются из условий, начавших действовать еще до разгрома в XII в.»[100].
В этом суждении сказалось прямолинейное понимание идеи «органического» развития, характерное не для В. О. Ключевского, а для «юридической школы»; ее своеобразный социологический догматизм ведет к изучению эволюции форм и начал политического строя вне связи с общими условиями политической жизни. А между тем общие условия так глубоко изменились для всего Русского Севера после татарского разгрома и утверждения владычества Золотой Орды, что не могло это изменение не повлиять весьма сильно на уклад внутренних и внешних отношений Великороссии, а стало быть, на деятельность ее правящих сил и тем самым на их строй и положение в великорусской среде. Припомним общеизвестные факты.
Образование Золотоордынского царства подорвало болгарские отношения Суздальщины и если не совсем парализовало, то изменило резко к худшему условия поволжской торговли[101]. Боевое наступление и колонизационное расширение Великороссии на восток надолго остановлены. Наглядным признаком значительного объединения Суздальщины в XIII в. является судьба ее церковного строительства: оно настолько заглохло, что «строительные традиции владимиро-суздальской архитектуры были уже прочно забыты» к тому времени, когда в Москве возникли опыты их возрождения[102]. Связи с Поднепровьем почти вовсе оборваны, хоть и поддерживаются сношения с Юго-Западной Русью. Южный Переяславль исчез с исторической сцены; Черниговщина, погруженная в процесс быстрого распада, стоит – до поры до времени – вне суздальских интересов. Общее сужение кругозора и стеснение активной деятельности – необходимая предпосылка для изучения политического распада и измельчания внутренней жизни русского северо-востока. В стесненных условиях, подрывавших постановку более широких задач деятельности, падает значение владимирского великого княжения, слабеет централизующая политическую жизнь Суздальщины власть великих князей. На западе крепнет независимость Новгорода, несмотря на все усилия «низовских» князей поддержать свою власть в Новгороде; замирает на время их наступление к северу и северо-востоку, и Новгород не испытывает, как прежде, постоянного утеснения своих путей и даней. Время великих князей Ярослава Всеволодовича, его сыновей и внуков сложный период заката силы великого княжения владимирского. Постепенно назревает агония великокняжеской власти старого типа; агония эта вызвана упадком интересов, которые питали потребность объединения, давлением татарской власти, усилением самостоятельности Великого Новгорода. Эти явления вырывали у владимирских великих князей почву для усиления своей власти над младшими князьями и ее оправдания широкой политикой, которая была бы делом всей Северной Руси и питалась бы общими интересами Великороссии.
Мы почти лишены возможности учесть реальные последствия Батыева погрома. Его удары были направлены преимущественно на города; но и сельское население, поскольку не успевало укрыться в лесах, шло в полон, гибло от избиений, теряло скот и имущество, лишалось крова в пожарах. «Несть ни места, ни вси, ни сел тацех редко, идеже не воеваша в Суздальской земли» татарские загоны, твердят летописцы. Разорение было огромно. Но, как обычно бывает, единовременный, хотя и весьма тяжкий удар загладился бы сам по себе, сравнительно скоро. Тяжело легла на Великороссию с 40-х гг. XIII в. ордынская власть. Тяжкую память о ней наши источники усердно затушевывают. Однако надо признать, что в первое время она была много ближе и тягостнее для великорусской жизни, чем мы ее себе обычно представляем. По стольным городам водворились татарские баскаки с воинской силой, чтобы держать в повиновении князей и народ и обеспечить сбор дани[103]. В орде русские княжества ведались даругами, чьи наезды на Русь, как и других «послов» ханских, были и разорительны, и унизительны. Тяжкий произвол чужой и чуждой власти навис над Северо-Восточной Русью. Попытки сопротивления насильникам, вспыхивавшие в 50-х и в 60-х гг. XIII в., вызывали новые наезды и суровые репрессии. Руси пришлось смириться перед властью хана и приспособляться к новым отношениям. Давление новых условий сказывается на судьбе Ярослава Всеволодовича и на деятельности Александра Ярославича.
Только что схлынула к югу татарская сила. Ярослав занял великое княжение после брата, погибшего на реке Сити, и тотчас вступает на прежние пути великокняжеской политики. В 1239 г. Ярослав защищает Смоленск от Литвы и водворяет на смоленском княжении местного вотчича – Всеволода Мстиславича. Защита западных пределов лежит на Ярославиче Александре. В 1239 г. он с новгородцами ставит город на р. Шелони, победоносно отражает в 1240 г. нападение шведов, в 1242 г. набег на Псков немецких рыцарей. Подобно прежней деятельности Ярослава – новгородского князя, эта западная борьба Александра – проявление политики владимирских великих князей. Дорожа «низовской» обороной, новгородцы тяготились неизбежным, при таких условиях, усилением своей зависимости от княжеской власти. Но в трудную годину выхода не было. Когда Александр, «распревся с новгородци», ушел в 1241 г. «со всем двором своим» из Новгорода в Переяславль, новгородцы тотчас послали к Ярославу просить у него сына на княжение; великий князь «дасть им сына своего князя Андрея», но они новым челобитьем просили прислать Александра, устрашенные набегом литвы, немцев и чуди; «великий же князь Ярослав дасть им сына своего Александра опять». На оборону Пскова Александр идет, «поим с собою брата своего и вся воя своя». Так и в 1245 г., когда Литва совершила набег на окрестности Торжка и Бежиц, против них свешать не только новоторжская и новгородская рати, но и «низовские» воеводы с тверичами и дмитровцами, а довершает победу Александр Ярославич, отпустив новгородскую рать, «своим двором»[104].
Осенью 1242 г. (в конце 6750 – начале 6751 г.) врезывается в судьбы Великороссии новая сила – татарская власть. Ханский посол потребовал приезда Ярослава Всеволодовича на поклон хану Батыю в Золотую Орду; «и прииде пожалован»: хан признал за ним, по сообщению наших летописей, старейшинство над всеми князьями Русской земли. Ярослав ездил в Орду с сыном Константином, которому пришлось, по ханскому приказу, ехать в далекую Монголию на поклон великому хану. По возвращении Константина в 1245 г. Ярославу пришлось опять ехать к Батыю, и из Орды – в Монголию, где он «многое истомление подят» и на обратном пути умер «нужною смертью».
Новое основание княжеского права – ханское пожалование – коснулось не одного владимирского княжения. По возвращении из Орды великого князя Ярослава и, вероятно, в силу привезенных им ханских распоряжений поехали в Орду «про свою отчину» князья – потомки Константина Всеволодовича – Владимир Константинович, два Васильевича Борис и Глеб и Всеволодович Василий; Батый утвердил их отчинные права: отпустил их, «рассудив им когождо в свою отчину»[105]. Во вторую ордынскую поездку великий князь Ярослав отправился «с своею братьею и с сыновци», а вернулись «из Татар в свою отчину» его братья, Святослав и Иван, с племянниками; Ярослав же был послан Батыем в Монголию, в путешествие, стоившее ему жизни[106].
Батый утвердил внутренний распорядок княжого владения среди русских князей. Для Константиновичей их вотчиной были владения отца, который перед кончиной (1218 г.) дал сыну Васильку Ростов, а Всеволоду – Ярославль[107]; о каком-либо наделении младшего – Владимира – нет упоминания в наших источниках[108]; позднее видим его князем на Угличе. При великом князе Юрии эти ростовские отчичи выступают «за один», втроем[109]. Василько и Всеволод погибли в татарское лихолетье, оставив малолетних сыновей: Василько – княжичей Бориса и Глеба, Всеволод – Василия. Юные князья ездили в 1244 г. с дядей Владимиром Константиновичем в Орду «про свою отчину», и Батый, по характерному выражению летописи, «рассудил», чтобы каждый из них ехал в свою отчину. Осторожнее не придавать решительного значения этому отдельному выражению[110] и усмотреть в решении хана лишь утверждение status quo, согласно летописному тексту, который сообщает, что в «Ростове седоста Васильковичи Борис да Глеб на княжение» еще до первой поездки великого князя Ярослава в Орду; у нас нет сведений о спорности прав Васильковичей на Ростов[111]; за ними признано их вотчинное право, как признавалось оно в старину за «Рогволожими внуками» на Полоцк или за Ольговичами на Чернигов. Василий Всеволодович остался при своем Ярославле; своеобразной судьбы этого княжества по его смерти (ум. в 1249 г.) придется коснуться ниже. Дядя этих князей, Владимир Константинович, который мог бы претендовать на старейшинство среди них, по-видимому, мирится со скромным положением углицкого князя[112]; эта ветвь ростовского княжья сошла со сцены с Владимировыми сыновьями, и связь Углича с ростовской отчиной оказалась непорванной; эта отчина распадется, если не считать утраты Ярославля, только под московским давлением.
Младших сыновей – Святослава и Ивана – великий князь Всеволод Юрьевич поручил перед кончиной своей их брату Юрию. Юрий дал в 1212 г. Святославу Юрьев-Польский[113], но о княжении Ивана Всеволодовича имеем лишь указание под 1298 г., что ему велиий князь Ярослав дал Стародуб[114]. Эти княжения и стали вотчинами для потомства обоих князей.
Все остальные волости владимирского великого княжения – в руке великого князя Ярослава. Но в его власти и все княжие силы великого княжения; владельческий раздел в эту пору еще не знаменует политического распада. Семена этого последнего в недрах Владимирского великого княжества – те же, что в Киевской Руси времен сыновей и внуков старого Ярослава, а перевес великокняжеской силы над младшими князьями не меньше (скорее – больше), чем во времена Мономаха и Мстислава Великого; и перед ханом Батыем великий князь Ярослав выступает как старейшина «всем князем в русском языце»[115], окруженный «братьями и сыновцами». Гарантия отдельных княжеских вотчин ханским пожалованием лишь утверждала права, признанные обычаями княжеского рода, и только в будущем грозила стать фактором политического упадка Владимирского великого княжества и поводом к усиленному вмешательству ханской власти в русские отношения[116].
Стол владимирского княжения, с которым – со времен Всеволода Юрьевича – связано великокняжеское старейшинство, занял исключительное положение в ряду княжений Северной Руси, подобное тому, какое в старину занимал «золотой стол» киевский. В притязаниях на него сталкивались права на старейшинство в князьях русских с вотчинными воззрениями. Эта двойственность княжеских традиций и стремлений определила в значительной мере междукняжеские отношения по смерти Ярослава Всеволодовича. Бесспорной вотчиной его сыновей было только Переяславское княжество. Он получил его от отца еще при его жизни[117], затем по его предсмертному ряду. «Летописец Переяславля Суздальского»[118] поместил под 1213 г. рассказ о прибытии Ярослава в Переяславль с тем, что отец «удал» ему переяславцев, а его им «вдал на руце», и о том, как переяславцы ему крест целовали. Приходилось затем Ярославу княжить и в Новгороде и в Рязани, но Переяславль неизменно ему «свой» город. Та же ближняя связь сохраняется и во время великого княжения Ярослава: в Переяславле княжит старший Ярославич Александр, и город остался вотчинным владением его потомков, именно старшей линии, перейдя к сыну его Дмитрию и внуку Ивану. Однако, как еще увидим, тесная и длительная связь переяславского стола с великим княжением наложила особую печать на отношение князей к Переяславлю и придала ему несколько исключительное значение[119]. По выделении Ростова в отчину Константиновичей особую связь с великокняжеским столом сохранил из более значительных городов – и Суздаль. Ярослав Всеволодович отдал его брату Святославу, но Суздаль не стал вотчиной для Святославичей, подобно Юрьеву-Польскому; по-видимому, Святослав его утратил вместе с великим княжением[120], а сама передача Святославу Суздаля могла быть связана с рядом между братьями о будущей судьбе великокняжеского стола.
По смерти Ярослава «Святослав князь, сын Всеволожь, седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав». Однако Ярославичи не примирились с переходом Владимира и всего великого княжения к дяде Святославу. Андрей Ярославич и вслед за ним Александр поехали в том же 1247 г. к хану Батыю, а хан послал их в Монголию «к Кановичам», наследникам великого хана. Святослав не дождался их возвращения на великом княжении; «седе лето едино» и согнал его с Владимирского стола третий Ярославич, Михаил Хоробрит.
По отрывочности дошедших до нас сведений об этой поре вопрос о ближайших мотивах смуты, о том, например, стоит ли она в связи с темной историей гибели Ярослава Всеволодовича, неразрешим, но, предположительно, как выше было указано, такая связь представляется вероятной. Впрочем, даже признание этой вероятности мало чему помогает, раз мы не знаем существа разыгравшейся в Орде интриги и содержания двукратных переговоров Ярослава Всеволодовича с ханом Батыем. Одно лишь поведение сыновей Ярослава может навести на предположение, что, быть может, уже их отец, утвердив свое положение относительно Золотой Орды, сделал попытку установить преемство на Владимирском столе, в обход притязаний боковых линий, за прямым своим потомством. Такие попытки – не новость в междукняжеских отношениях: если не вспоминать о старом Ярославе, примеры тому дают действия Владимира Мономаха, старшего Мономашича Мстислава, да и всей старшей линии Мономахова рода[121].
Как бы то ни было, таковы притязания самих Ярославичей. И они имели успех, в несколько неожиданной (быть может, более неожиданной для нас, чем для них)[122] форме. Дело, если судить буквально по летописной записи, какую дает нам Лаврентьевская летопись, решалось не в Золотой Орде, а при великоханском дворе. Хановичи «приказаша Олександрови Кыев и всю Русскую землю, а Андрей седе в Володимере на столе»[123]. Как представлялся этот раздел на деле, трудно угадывать; видно только, что Новгород – под властью Александра, а Переяславль перешел от него к Андрею[124]. Поездка Святослава Всеволодовича в Орду, если она имела целью добывание великокняжеского стола, не привела ни к чему; ему пришлось доживать свой век на Юрьеве-Польском. Так сложилось положение на Руси в 1249 г. На следующий год прибыл в Суздальскую землю из Киева митрополит Кирилл, и состоялась свадьба Андрея Ярославича с дочерью князя Галицкого Даниила Романовича; совершив венчание, митрополит ездил и к Александру в Новгород. А то были годы, когда Даниил Галицкий «рать держаше с Куремсою»: в начале 1250-х гг. наблюдаем сближение между Южной и Северной Русью, которое нельзя не связать с планами борьбы Даниила против татар. Князь Андрей «здума со своими боярами бегати, нежели цесарем [то есть ханам] служити», сообщает летописец под 1252 г., когда хан послал на Андрея рать свою с царевичем Неврюем. А в то же время «иде Олександр, князь Новгородский, в татары, и отпустиша и с честью, давше ему старейшинство во всей братьи его»[125]. Александр не примкнул к замыслам брата, а поспешил в Орду, чтобы отклонить крушение своей власти и большую беду для Руси. Андрей, преследуемый татарами[126], бежал в Новгород, а затем на время скрылся за морем, в Швеции. Александр Ярославич стал владимирским великим князем.
