Владимир Лота
''Альта'' против ''Барбароссы''
Возвратившись в Разведуправление, Леонтьев хотел доложить о результатах встречи с «Куртом», но начальник отдела полковник Большаков сказал, что Леонтьева ожидает начальник Разведывательного управления. Во время отчета о встрече с «Куртом» Леонтьев получил от начальника военной разведки указание лично обрабатывать все донесения нового источника и лично готовить по ним проекты спецсообщений для наркома обороны и начальника Генерального штаба.
Завершая инструктаж Леонтьева, начальник разведки сказал, что нельзя исключать поступления особо важных данных, касающихся советско-германских отношений, напомнил о необходимости соблюдения осторожности в работе с источником из германского посольства.
Так Герхард Кегель восстановил в Москве связь с Разведуправлением Красной Армии. В 1940 году он передал советской военной разведке большое количество ценных сведений, которые имели важное значение для понимания политики Гитлера в отношении СССР.
В первой половине 1941 года Герхард Кегель передаст Константину Леонтьеву точные данные о нападении Германии на СССР...
ЧАСТЬ V
УГОЛ АГРЕССИИ
Глава первая
Смена «караула» на первом военном посту
Совет Народных Комиссаров СССР 8 мая 1940 года принял постановление, в соответствии с которым К. Е. Ворошилов должен был передать руководство Наркоматом обороны СССР маршалу С. К. Тимошенко.
В это же время было принято решение о назначении нового начальника военной разведки, которым 11 июля 1940 года стал генерал Филипп Иванович Голиков, командовавший до этого 6-й армией. Опыта работы в системе Разведуправления Красной Армии Ф. И. Голиков не имел.
Назначение Голикова на должность начальника военной разведки произведено «волевым» решением. Генерала никто никуда не вызывал, никто с ним не беседовал, никто не предлагал ему занять должность начальника военной разведки. Его мнением по поводу возможного назначения на должность начальника Разведуправления Красной Армии никто в управлении кадров Наркомата обороны не поинтересовался.
Почему Филипп Иванович был выдвинут на эту должность, до сих пор остается загадкой.
Попытки Голикова объяснить, что он не имеет опыта управления таким сложным «хозяйством», как военная разведка, были отвергнуты.
И. Проскурова в Разведуправлении Ф. Голиков не застал. Дела пришлось принимать без предшественника.
Герой Советского Союза генерал-лейтенант И. И. Проскуров, возглавлявший военную разведку с 14 апреля 1939 года, был освобожден от занимаемой должности и числился в распоряжении наркома обороны. В сентябре 1940 года он занимает должность командующего ВВС Дальневосточного фронта.
27 июня 1941 года генерал-лейтенант И. И. Проскуров был арестован и приговорен на основании обвинительного заключения НКВД к высшей мере наказания. Его уникальный опыт ведения воздушных боев, приобретенный во время гражданской войны в Испании, за что он и получил звание Героя Советского Союза, мог бы пригодиться в первые же дни войны, начатой фашистской Германией против СССР. Таких героев-летчиков в Советском Союзе было в то время очень мало. Тем не менее от И. Проскурова власть решила избавиться...[24]
Иначе обстояло дело с передачей должности наркома обороны – главной военной должности в СССР, образно говоря, первого военного поста в Советском Союзе.
В связи с тем, что постановлением СНК СССР не был определен точный срок передачи дел Наркомата обороны, смена «караула» на посту военных наркомов произошла только 7 декабря 1940 года.
По указанию И. В. Сталина, процедуру передачи дел контролировали Жданов, Маленков и Вознесенский.
Ответственные за смену наркомов обороны члены Политбюро заслушали доклады начальников центральных управлений и подписали «Акт о приеме Наркомата обороны Союза ССР С. К. Тимошенко от К. Е. Ворошилова».
Маршал Ворошилов пост сдал.
Маршал Тимошенко пост принял.
В «Акте...» имелся раздел – «Состояние разведывательной работы», в котором было зафиксировано следующее положение в Разведуправлении Красной Армии:
Организация разведки является одним из наиболее слабых участков в работе Наркомата обороны. Организационной разведки и систематического поступления данных об иностранных армиях не имеется.
Работа Разведывательного управления не связана с работой Генерального штаба. Наркомат обороны не имеет в лице Разведывательного управления органа, обеспечивающего Красную Армию данными об организации, состоянии, вооружении, подготовке к развертыванию иностранных армий. К моменту приема Наркомат обороны такими разведывательными данными не располагает. Театры военных действий и их подготовка не изучены...
В этом «Акте...» «досталось» не только военной разведке. Такую же неудовлетворительную оценку получили и другие центральные управления Наркомата обороны, а также практически все службы и рода войск – пехота, противовоздушная оборона, авиация, бронетанковые войска, артиллерия, войска связи и другие.
Комиссия по приему дел Наркомата обороны отметила, что штаты и табели, по которым «войска живут и снабжаются, никем не утверждены и изданы для руководства, как временные», «к моменту приема и сдачи Наркомата обороны оперативного плана войны не было», «Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ», «точно установленной фактической численности Красной Армии в момент приема Наркомат не имеет, учет личного состава по вине Главного управления Красной Армии находится в исключительно запущенном состоянии», «крайняя запущенность учета военнообязанных запаса», «мобилизационный план нарушен», «слабая тактическая подготовка во всех видах боя и разведки», «пехота подготовлена слабее всех других родов войск», «состояние учета самолетов и моторов неудовлетворительное, а качественный учет совершенно не организован и не ведется», «вооружение танковых частей в своем развитии отстает от современных требований вследствие того, что толстоброневые танки внедрены на вооружение с опозданием», войска связи «плохо обеспечены почти по всем видам имущества связи», «противовоздушная оборона войск и охраняемых пунктов находится в состоянии полной запущенности...»
Другие пункты «Акта...» были не менее тревожными.
«Странная война» СССР в 1939 году против Финляндии выявила множество недостатков Красной Армии. В финской кампании армия оказалась неспособной вести слаженные наступательные боевые действия, использовать танки, авиацию и артиллерию на направлениях главных ударов, организовывать взаимодействие в бою различных родов войск. Вероятно, это и стало причиной такой резко отрицательной оценки боеспособности Красной Армии в декабре 1940 года.
Красная Армия в 1940 году переживала трудные времена: не хватало опытных командиров, воинские части укомплектованы устаревшей боевой техникой, личный состав обучен слабо.
Такое состояние Красной Армии было зафиксировано германской военной разведкой и было доложено Гитлеру. 9 января 1941 года, беседуя с Риббентропом, он сказал своему министру иностранных дел: «Сталин, хозяин России, – умный парень. Он не станет открыто выступать против Германии... Сейчас русские вооруженные силы – это обезглавленный колосс на глиняных ногах, но невозможно предсказать его будущее развитие. Коль скоро Россия должна быть разбита, лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности... Уничтожение русской армии, захват наиболее важных индустриальных районов и уничтожение остальных станет целью этой операции...»
Гитлер говорил с Риббентропом об операции «Барбаросса». Именно об этой операции, план которой Гитлер утвердил 18 декабря 1940 года, «Альта» сообщила «Бине» на встрече 28 декабря. 29 декабря данные «Альты» уже были в Центре. Голиков приказал доложить радиограмму «Альты» Сталину, Молотову, Тимошенко и Мерецкову...
Положение в системе военной разведки, судя по содержанию «Акта...», подписанного новым наркомом обороны, тоже было не блестящим. Репрессии 1937 – 1939 годов в военной разведке не прошли бесследно.
До начала нападения фашистской Германии на СССР оставалось всего шесть месяцев. Что же удалось сделать советской военной разведке в этот критический для страны период?
Найти объективный ответ на этот вопрос, который играл и продолжает играть ключевую роль в понимании трагедии начального периода Великой Отечественной войны, достаточно сложно.
До сих пор существует твердое убеждение, что в трагическом начале войны в июне 1941 года виновен И. В. Сталин.
Это мнение сложилось под влиянием многих факторов. И как это ни странно, особую роль сыграл и маршал Г. К. Жуков. В его неопубликованных воспоминаниях есть такие оценки:
И. В. Сталин был общепризнанным марксистом-диалектиком. Сталина все привыкли считать дальновидным, осторожным государственным руководителем, мудрым вождем партии и советского народа. Члены Политбюро в лице Молотова, Жданова, Маленкова, Ворошилова, Хрущева, Калинина и других были полностью согласны со Сталиным в его оценках обстановки и всех прогнозах в отношении действий гитлеровской Германии.
...Могло ли высшее военное руководство в лице Тимошенко и Жукова заранее развернуть войска прикрытия в боевые порядки и создать на всех стратегических направлениях группировки войск, способные отразить массированные удары германских войск, обеспечить мобилизацию, сосредоточение и развертывание главных группировок вооруженных сил? Без решения Политбюро и лично Сталина этого сделать никто не мог...
Как же мог Сталин, который не имел специальной военной подготовки, строить прогнозы о возможных военных действиях Гитлера против СССР? Для того чтобы разбираться в этих вопросах, в советском правительстве тех лет были нарком обороны, начальник Генерального штаба и другие крупные военные фигуры, маршалы и генералы, которые должны были объективно оценивать состояние советско-германских отношений и прогнозировать возможные пути их развития. Военная разведка предоставляла высшему военному руководству страны достаточно сведений, чтобы заставить ответственных лиц Наркомата обороны серьезно подумать о безопасности страны...
В 1941 году Сталин, как никто другой, нуждался в политиках и военных деятелях, мнение которых не совпадало бы с его точкой зрения и было бы основано на объективных данных. Такие данные могли поступать только от разведки. Наиболее важные секретные сведения в обязательном порядке докладывались наркому обороны С. К. Тимошенко и начальнику Генерального штаба Г. К. Жукову.
Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления» писал:
...Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали ли мы или нет конкретную дату начала и план войны.
Я не могу сказать точно, правдиво ли был информирован И. В. Сталин, действительно ли сообщалось ему о дне начала войны. Важные данные подобного рода, которые И. В. Сталин, быть может, получал лично, он мне не сообщал.
Правда, однажды он сказал мне: «Нам один человек передает очень важные сведения о намерениях гитлеровского правительства, но у нас есть некоторые сомнения...
Судя по утверждению Г. К. Жукова, высшее политическое и военное руководство СССР сведениями о готовящейся войне Германии против СССР в 1941 году не располагало.
Так ли все было?
Глава вторая
«Держите глаза открытыми и не обманывайте себя...»
Донесение «Альты» о том, что Гитлер утвердил план войны против Советского Союза, в Разведуправлении было получено 29 декабря. Именно в это время начальник военной разведки генерал Ф. Голиков находился на совещании высшего командного и политического состава РККА, которое проходило в Москве. Это совещание началось 23 декабря и завершилось в последний день 1940 года, последнего мирного года для Советского Союза.
С докладом об итогах боевой подготовки войск Красной Армии выступил начальник Генерального штаба генерал армии К. А. Мерецков.
Командующий войсками Киевского особого военного округа генерал армии Г. К. Жуков сделал доклад о наступательной операции.
Об оборонительной операции доложил командующий войсками Московского военного округа генерал армии И. В. Тюленев.
С докладами также выступили командующий Западным военным особым округом генерал-полковник Д. Г. Павлов и генерал-инспектор пехоты генерал-лейтенант А. К. Смирнов, а также начальник военной разведки генерал-лейтенант Ф. И. Голиков.
Совещание проходило, как всегда, в деловой обстановке. Ждали приезда И. В. Сталина, но на открытие он не прибыл.
Маршал С. К. Тимошенко представил Сталину текст своего заключительного выступления.
Сталин внимательно изучил доклад маршала С. К. Тимошенко, сделал незначительные поправки. В одном месте доклада он счел необходимым вписать такую фразу: «...К обороне приступают для того, чтобы подготовить наступление».
В другой абзац Сталин добавил следующую мысль: «Оборона особенно выгодна лишь в том случае, если она мыслится как средство для организации наступления, а не как самоцель»[25].
Возвращая С. Тимошенко текст его доклада, И. В. Сталин сказал, что на закрытии совещания он присутствовать не будет...
Новый 1941 год начался в Москве с тревожных сообщений из Германии. 4 января в Разведуправление Красной Армии поступило донесение «Метеора» из Берлина. Оно было ответом на запрос Голикова по поводу содержания радиограммы от 29 декабря, в котором «Альта» сообщала о принятии Гитлером решения начать войну против СССР весной 1941 года.
Голиков за несколько дней, которые он дал «Метеору» на уточнение всех деталей донесения «Альты», изучил агентурное дело Ильзе Штёбе и «Метеора», полковника Скорнякова Н. Д.
Для Голикова, который пришел в военную разведку с должности командующего 6-й армией, послужной список офицера разведки Николая Скорнякова говорил только о том, что он был хорошим военным летчиком и хорошим инструктором.
В 1936 году Скорняков окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского, командовал авиационной эскадрильей Белорусского Особого военного округа.
Из характеристик на полковника Скорнякова генерал Голиков узнал, что тот обучался в Академии Генерального штаба и 3 сентября 1939 года был командирован в Берлин на должность помощника военного атташе по авиации. Такой офицер, сделал вывод Голиков, мог стать и удачливым военным разведчиком.
То, что произошло в Берлине с военным атташе генерал-майором М. Пуркаевым, новый начальник военной разведки хорошо знал. После отъезда Пуркаева из Берлина резидентура перешла к полковнику Скорнякову...
Знакомясь с делами берлинской резидентуры военной разведки, Голиков хотел найти ответ на один вопрос: в какой степени можно доверять сведениям, поступившим из Берлина 29 декабря?
Сведения «Альты», полученные от неизвестного Голикову «Арийца», противоречили генеральному курсу, принятому в СССР, на укрепление добрососедских отношений с Германией, развитие с немцами взаимовыгодных торговых связей. Результаты визита В. М. Молотова в Берлин, его переговоры с Гитлером и Риббентропом, встречи с другими официальными лицами Германии, казалось, создали благоприятную основу для развития советско-германских отношений. Но сообщение «Альты» говорило о другом.
Понимая, какую ответственность он берет на себя, Голиков тем не менее 29 декабря 1940 года приказал направить копии шифртелеграммы из Берлина Сталину, Молотову, Тимошенко и Мерецкову, который был начальником Генерального штаба.
29 декабря 1940 года главные советские государственные и военные руководителя впервые узнали о том, что, кроме официального курса правительства Германии в отношении СССР, существует и секретный курс на войну.
Донесение военной разведки о том, что Гитлер приступил к подготовке войны Германии против СССР, противоречило всему тому, что было, и тому, чего хотели бы видеть и иметь в советско-германских отношениях Сталин, Молотов и другие советские государственные деятели.
Донесение «Альты» противоречило докладу В. М. Молотова, опытного дипломата, которому И. В. Сталин полностью доверял. Может быть, именно поэтому Сталин, прочитав донесение «Альты», не прибыл на закрытие совещания высшего командного и политического состава РККА. В его выступлении должны были прозвучать новые оценки. Сталин к таким оценкам не был готов.
Возможно, Сталин не поверил донесению военной разведки из Берлина, но не обратить внимания на донесение «Альты» он не мог...
4 января 1941 года из Берлина в Разведуправление поступило новое донесение «Метеора» о военных приготовлениях Германии против СССР.
В донесении говорилось, что «Альта» запросила у «Арийца» подтверждения правильности сведений о подготовке наступления весной 1941 года:
«Ариец» подтвердил, что эти сведения он получил от знакомого ему военного лица, причем это основано не на слухах, а на специальном приказе Гитлера, который является сугубо секретным и о котором известно очень немногим лицам.
В подтверждение этого он приводит еще некоторые основные доводы:
1. Его беседы с руководителем Восточного отдела министерства иностранных дел Шлиппе, который ему сказал, что посещение Молотовым Берлина можно сравнить с посещением Бека[26]. Единомыслия не было достигнуто ни по одному важнейшему вопросу – ни о Финляндии, ни о Болгарии.
2. Подготовка наступления против СССР началась много раньше, но одно время была несколько приостановлена, так как немцы просчитались с сопротивлением Англии. Немцы рассчитывают весной Англию поставить на колени и освободить себе руки на Востоке.
3. Несмотря на то, что Германия продает СССР военные материалы, предала забвению занятие Буковины, «не замечает» пропаганды СССР в Болгарии, Гитлером враждебные отношения к СССР не были изменены.
4. Гитлер считает:
а) состояние Красной Армии именно сейчас настолько низким, что весной он будет иметь несомненный успех;
б) рост и усиление германской армии продолжаются. Подробное донесение «Альты» по этому вопросу – очередной почтой[27].
Вторая мировая война, начавшаяся 1 сентября 1939 года, стала катастрофой для народов Европы. Война разлучила Ильзе Штёбе с Рудольфом Гернштадтом навсегда. Ильзе оказалась в Берлине и продолжала дело, начатое Рудольфом. Гернштадт был в Москве и всячески старался помочь «Альте» в выполнении свалившихся на нее обязанностей резидента советской военной разведки в столице Германии.
С августа 1940 года и до 21 июня 1941 года Ильзе Штёбе написала мужу несколько писем и получила на них ответы. Письма эти не похожи на любовные послания молодой женщины возлюбленному. Ответы Рудольфа Гернштадта тоже не отличаются особой лиричностью. Тем не менее эти письма свидетельствуют о личных отношениях двух людей, которых связывала большая дружба и которые в молодости решили всецело подчинить себя борьбе против Гитлера.
22 августа 1940 «Альта» писала «Арбину»:
Мой дорогой Старина! Благодарю тебя за твое письмо. К сожалению, в ответ я ничего не могу сообщить такого, что могло бы тебя обрадовать.
Прежде всего твоя просьба в отношении письма к Хуберу. Руди Хубер умер 7 января. Я собиралась навестить его в рождественские праздники, но не смогла этого сделать. По-видимому, уже в декабре, когда он просил меня приехать к нему, он чувствовал себя плохо. Два посвящения в книгах, которые он прислал мне в качестве рождественского подарка, звучали, это я почувствовала только потом, – как прощание. Смерть Руди Хубера на меня сильно подействовала, и нужно признаться, что и сегодня еще я вспоминала о нем с болью. Его последние мысли, жесты и слова принадлежали мне. И если я подумаю о том, чтобы снова начать жить, то я должна была бы жить иначе, чтобы лишь тогда заслужить все то хорошее, что сделал для меня Руди Хубер.
О смерти Руди я сообщила нашему общему другу по спорту и просила его известить об этом тебя. В выполнение этого поручения я также мало верю, как и в выполнение моей второй просьбы через них. Второе поручение было связано с «Вельтвохе». Шумахер беспокоился о тебе. В феврале я два раза была в Швейцарии, и он несколько раз спрашивал о тебе. Он даже предлагал заняться твоим поиском, потому что был уверен, что тебе приходится плохо. Доказательством этому он считал, что последний раз ты дал знать о себе, когда сообщал о том, что нуждаешься в деньгах. «Вы должны меня правильно понять, – говорил мне Шумахер, – не то, что я беспокоюсь о деньгах, а меня тревожит то, что Гернштадт, такой надежный человек, поэтому что-то должно значить, если он о себе не сообщает».
Я как раз и просила нашего друга обо всем этом тебе рассказать с тем, чтобы ты послал Шумахеру какую-нибудь успокаивающую весть. Жаль, что это оказалось невозможным.
С Шумахером ты еще можешь договориться, но вот с Тургауэром это невозможно.
Итак, к сожалению, я совсем не могу тебе помочь. Единственное, что успокаивает меня в этом отношении, это то, что в Румынии в сегодняшних условиях ты не сможешь устроиться. Самое лучшее, если ты останешься там, где ты есть. Ведь может быть и так, ты направишься в США, где ты, между прочим, можешь встретить меня по окончании войны. Мои тренеры[28], которые проявляют чрезвычайную любезность и заботу обо мне, предложили мне такую возможность, которой я смогу воспользоваться после окончания войны. Между прочим, это меня не обязывает, потому что срок «после войны» настолько неопределенный и дальний, что спокойно можно сказать: да. (Между прочим, я ничего не имела бы против, если бы такой план осуществился даже после войны.)
Теперь о поездке. Я не совсем понимаю твой вопрос. Ты спрашиваешь о Франценсбаде? Спрашиваешь вообще о поездке? Или спрашиваешь о поездке вместе с одним из моих друзей? Я попытаюсь ответить. Прежде всего, Франценсбад. Я поеду в этот город в ближайшие дни вновь на обследование, но еще не на лечение. На моей данной работе я еще не имею права на отдых. Сейчас я уже в течение 10 дней в отпуске по болезни: нервы, желудок, головокружение. Старая песня. Как сказал врач, недуги мои носят производственный характер. Поэтому необходимо, как он говорит, искать первопричину болезни. Местному врачу я не доверяю. Поэтому отправляюсь в Франценсбад. Тамошний врач хорошо знает ход моей болезни, и я думаю, что он вернее, чем кто-либо другой, может сказать, что нужно делать, не меняя «производство»[29].
Должна ли я обязательно начать лечение, если он что-то найдет серьезное с моим здоровьем? Пока что я чувствую себя очень скверно. Да и работы много. Ты же знаешь, что я не мастер нашего дела, поэтому много приходится работать дома. Так что я целый день на ногах, порой без достаточного сна, отдыха и даже питания. Мою работу ты знаешь. Она доставляет мне радость и удовлетворение, из которого я черпаю силы. Но после того как от усталости я упала на улице, стараюсь по вечерам не работать. В воскресенье выезжаю в лес и высыпаюсь там под голубым небосводом.
Ты интересуешься, есть ли у меня возможности совершать поездки за границу. Есть. Я могу совершать поездки в Швейцарию и еще, вероятно, в Румынию. Румынский министр иностранных дел, у которого я брала интервью, сказал мне, что он будет рад, если я приеду в Бухарест, чтобы написать о германо-румынских отношениях несколько статей. Если Господь Бог и железная гвардия пожелают оставить его на прежнем посту, то он действительно может меня пригласить в Румынию. Обе эти поездки очень ненадежны. Но если нужно, то они осуществимы.
Ты спрашиваешь, смогу ли я провести отпуск на курорте совместно с одним из твоих друзей? Я не понимаю вопрос. Не сердись, спроси более точно[30].
Вот, мой дорогой, я ответила на твое письмо. Ты не написал мне о том, как ты себя чувствуешь. По-видимому, хорошо, если ты об этом ничего не говоришь.
Мама вспоминает о тебе с большой теплотой. Курт[31] тоже иногда упоминает твое имя. Я часто думаю о том, что, уезжая из Варшавы, я знала, что наше последнее «До свиданья!», станет роковым – «Прощай!». Я довольна, что с таким чувством я тогда протянула тебе руку и сказала мои последние слова. И как глупо, и, как в случае с Руди Хубером, безнадежно – остаться со словами, которые я все-таки не успела тебе сказать, и с сожалениями, что я уже никогда, понимаешь, никогда! их уже не могу тебе высказать... А я так хочу говорить с тобой. Обо всем. По деловым вопросам тоже. Обдумай, пожалуйста, быть может, мы все-таки сможем вести деловую переписку? Ты же понимаешь, что нерадивое отношение джентльменов и друзей не улучшает мою позицию. С работой я справлюсь. Безусловно, справлюсь. Но вдвоем все-таки лучше, чем одной.
Шлю тебе наш привет и наилучшие пожелания. И остаюсь здесь.
Ильзе.
В этом письме «Альты» много загадок. Но их можно разгадать, зная некоторые подробности пребывания «Арбина» в Москве. Накануне нападения фашистской Германии на СССР «Арбин» прошел в школе Разведуправления курс специальной подготовки и должен был вылететь для работы в Румынию. Он надеялся, что один из его старых друзей, которого хорошо знала «Альта», поможет ему получить румынские документы. «Альта» ответила, что его знакомый Тургауэр не сможет достать ему необходимые документы. Вариант вылета Рудольфа Гернштадта в одну из европейских стран через США тоже не получился. «Альта» ориентировала «Арбина» на то, что после войны они могли бы вместе работать в США. Но она понимала, что до окончания войны еще далеко. И Рудольф Гернштадт и Ильзе Штёбе чувствовали, даже больше – понимали, что им вряд ли посчастливится вновь увидеть друг друга.
Гернштадт, готовившийся к новой специальной командировке, всячески помогал Ильзе Штёбе. 24 декабря 1940 года он обратился к начальнику отдела Разведуправления с рапортом:
Товарищ подполковник! Я только что получил письмо от «Альты», в котором она сообщает мне, о чем и почему она просила Разведуправление. Желание ее состоит в том, чтобы, совершенно не отрываясь от работы для нас, выехать на несколько месяцев из Берлина в немецкий курортный городок Эгер. В своем письме она как раз просила меня поддержать ее в этой просьбе. Мне неизвестно, приняло ли Управление какое-нибудь решение по этому вопросу. Тем не менее я со всей настойчивостью хотел бы поддержать эту просьбу «Альты» по тем причинам, которые она искренне излагает в своем письме ко мне и разъясняет более понятно нашему человеку в Берлине.
Дело в том, что с 1 января «Альту» увольняют с работы. В Эгере ей предлагают место, которое, во-первых, явится хорошей крышей для нашей работы, во-вторых, предоставит ей возможность продолжить журналистскую работу. И в этом тоже заложены большие преимущества для нас.
Состояние здоровья «Альты», к сожалению, настолько плохое, что, по заключению врачей, она вообще не должна работать в течение зимы. Она должна принимать процедуры в Франценсбаде. Этот город расположен в нескольких минутах езды от Эгера. Работа «Альты» в Эгере представляет единственную возможность продолжить лечебные процедуры, хотя бы в незначительной степени, но не прерывая нашей специальной работы.
Кроме работы с «Арийцем», которую «Альта» будет по-прежнему вести из Эгера, она через каждые три недели будет приезжать в Берлин и оставаться там на 8 дней. Для нее представляет большие вербовочные возможности протекторат, расположенный недалеко от Эгера. Об этом я ей как раз собираюсь написать.
По поводу личности «Альты» не может быть никакого сомнения. Ее новое предложение является максимумом того, что может сделать «Альта» для восстановления своего здоровья. Опасность будет состоять не в том, что (даже после того, как «Альта» переедет в Эгер) «Альта» упустит что-нибудь в нашей работе, а напротив, в том, что она за счет продолжительной работы окончательно переутомит себя еще больше и мы можем ее потерять.
Поскольку время не терпит (приближается 1 января 1941 года), то я прошу Вас, товарищ подполковник, дать «Альте» телеграмму, в которой согласиться с ее предложением переехать в Эгер, если такого сообщения ей не было дано раньше. Одновременно я хочу поблагодарить вас за заботу, которую вы проявили в октябре и предоставили ей возможность выехать на несколько дней в Франценсбад для продолжения лечения.
«Арбин».
Рудольф Гернштадт написал этот рапорт 24 декабря 1940 года. Гитлер уже утвердил план операции «Барбаросса». 28 января «Альта» сообщит «Бине» основные положения этого плана. Узнав о замыслах Гитлера, «Альта» приняла решение остаться в Берлине, активизировать работу с «Арийцем» и источником «Хир», которого она завербовала самостоятельно и устроила на работу в министерство иностранных дел Германии.
Центр не мог согласиться с просьбой «Альты» о ее переезде в Эгер и, понимая ее затруднительное положение со здоровьем, предложил все-таки организовать лечение в германской столице, выделив для этих целей необходимые финансовые средства.
В первой половине 1941 года «Арбин» успел написать «Альте» еще два письма. Она отправила, видимо, тоже два ответа. Найти удалось только один, от 25 апреля 1941 года:
Дорогой старый друг!
Придет время, когда я отблагодарю тебя за твое письмо. А сейчас я хочу ответить на твое письмо пункт за пунктом с тем, чтобы не упустить ничего, что тебя интересует. И наконец, нужно использовать случай. Первый абзац твоего письма посвящен теме моей поездки в Эгер. Так что, если я начну с него, то я, так сказать, сообщу важнейшее из всего того, что хочу тебе сказать.
В Эгере я, к сожалению, никогда не была. Мое предложение тогда было «оборотом почты» отклонено, так что я еще не приступала к тому, чтобы начать подготовку. То, что я была огорчена, ты, безусловно, поймешь. Для тебя также понятно и то, что я охотно осталась на прежнем месте. В то время, как первые три месяца этого года я не имела постоянной работы, я снова делала интервью и выполняла другие мелкие работы. Между прочим, меня интересовало нечто новое. Но все связанное с местонахождением, не соответствовало мне. К счастью, на сегодня можно чувствовать себя в некоторой степени свободной, работать и в то же время иметь возможность выбирать, поскольку не являешься «служебнообязанным».
«Служебнообязанным» может быть каждый, и может остаться им навсегда: пойти на фабрику, встать у конвейера, копать картошку или делать еще что-нибудь в этом роде. О работе в такой «организации» не может быть и речи. И я искала свое место в жизни и каждый раз приходила к выводу, что ничего не найти «редакторского». Ты знаешь почему.
Антипатия к писанию, действительную причину которой ты знаешь, сегодня в моей душе выражается еще ярче. И это понял также наш Шлингель[32]. Он решил, что при условиях сегодняшнего дня с меня уже хватит заниматься пропагандой. Однажды он предложил мне побеседовать с одним из его друзей из промышленных кругов. Я сделала это, написала статью, которая всем понравилась. В результате я получила место, которое занимаю с 1 марта. Теперь я – руководитель иностранного вербовочного бюро на заводах Лингнера в Дрездене. В конце концов, рекламы Одоля делать легче, чем рекламировать «взятие под защиту чужих государств». Если бы ты знал местные условия, то ты бы сказал то же самое, что и опытный руководитель отдела иностранных реклам И. Г. Фарбен. Когда он узнал, что занимаю этот пост, он заявил: «Следовательно, нужно сказать, что если Лингнер – Верке решил предоставить этот пост женщине, то – снимай шляпу перед ней». Да, мой дорогой, так обстоят дела. Очень счастливой назвать себя не могу, потому что мне приходится чертовски трудно. Моя работа начинается четверть восьмого. То есть я встаю в 6 часов утра. Работаю официально до половины пятого. Но если бы захотел меня найти, то ты бы нашел меня здесь даже и в половине седьмого. Ты же знаешь – рекомендация обязывает выполнять свои служебные обязанности предельно качественно. Наше предприятие ограничено, что, разумеется, облегчает мне возможность освоиться с новой работой. Ты понимаешь что-нибудь в рекламе? Имеется ли там у вас что-нибудь подобное? Напиши мне как-нибудь об этом, я не могу себе представить такое явление в ваших условиях, потому что там нет конкуренции, в которой необходимо побеждать более обширными стендами, плакатами, более красивыми объявлениями, более рафинированными идеями, еще более крупными подкупами. Как мало мы все-таки знаем о вас, о вашей жизни и как мы чувствуем вас именно сегодня!
