Александр Зорич
Люби и властвуй
Эгин тихо затворил дверь, даже не посмотрев в сторону всхлипывающей Вербелины. Хлопанье дверями в Своде Равновесия не приветствуется.
Он сам оседлал Луз. Сам открыл ворота. И, пришпорив сонную кобылу, понесся по дороге, не оглядываясь. Не ровен час столкнешься взглядом с умной двуногой собакой, следящей за тобой из кустов боярышника и попивающей новоордосское винцо из серебряной фляжки. Не смешно.
Сомнений нет – она хотела склонить его к Обращению, а затем порадовать милостивых гиазиров из Опоры Благонравия. Или даже лучше. Бдительный аррум Гастрог лично дал ей указание поступить так, дабы подвергнуть Эгина испытанию, которое, конечно же, окажется не в его пользу, и получить предлог, чтобы уничтожить его по всем правилам…
Впрочем, в последнее Эгину мало верилось. Он прекрасно знал, что если Свод Равновесия желает уничтожить своего человека, то не нуждается ни в предлогах, ни в правилах.
Итак, она интриговала против него.
«Впрочем, – заметил Эгин, когда дорога вышла из лесу, внизу замаячили окраины Пиннарина и на душе стало легче, – я не могу сердиться на Вербелину, ведь я сам донес на нее Норо, когда застал ее, полуобнаженную, за увещеваниями на псарне. Такая служба».
Глава 4
Вечеринка
1
– Мракобесие чистейшей воды! Но, если хотите, я считаю все эти штуки наподобие «летающих когтей» и рогатых метательных секир таким же мракобесием! Махровым мракобесием! – довольно агрессивно разглагольствовал Онни, самый молодой из присутствующих.
Все присутствующие были младшими офицерами Опоры Вещей.
Отчего-то при каждом новом повторении слова «мракобесие», не иначе как прилепленного к его языку оружейным клеем, он отставлял свою чашку с вином и прикладывал указательные пальцы ко лбу наподобие рогов. Со стороны это выглядело комично, чем не мог не воспользоваться Иланаф.
– Рогатым мракобесием, правильно, Онни? – иронично, словно бы заискивая, подсказал он.
Ирония ускользнула от изрядно захмелевшего Онни. А потому он, не чувствуя подвоха, перевел на Иланафа помутневший взгляд и подтвердил:
– Именно это я как раз хотел сказать.
Все прыснули со смеху. Эгин, разумеется, тоже смеялся. Но никто из его товарищей не подозревал, каких трудов ему стоило это веселье.
Он проспал как убитый весь прошедший день. Это было для него внове – две нормы сна за один «всхрап»! И вот теперь прихлебывающему согретое белое вино Эгину, чей мозг был затоплен многочисленными и беспорядочными обрывками новых впечатлений, казалось, что мир как-то подозрительно подмигивает ему со всех сторон.
– А потому я и говорю, что ты хоть с абордажными топориками, хоть с «волчьим зубом», хоть с иглохвостом против меня иди. Если я с мечом – капец тебе, не много и не мало. Капец, потому что это мра-ко-бе-сие.
– Ну не скажи, не скажи, – нарочно возражал Иланаф. – А если он тебе раньше все лицо «летучими лотосами» изуродует? На тебя ни одна баба потом не глянет, будь она даже страшнее жабы. И твой меч тебе уже не поможет.
Разговор шел, как обыкновенно бывало под конец таких пьянок, о сравнительных достоинствах различных видов оружия.
И хотя мнения всех присутствующих были известны и, что самое любопытное, совпадали по большинству вопросов, на остроте споров это никак не сказывалось.
Сейчас Онни играл партию «простака», поливая отборной руганью всякие летающие диковины. Такие, например, как ножи с выскакивающими лезвиями или метательные секиры, выполненные в форме двух пересекающихся молодых лун из отличной стали. А Иланаф упивался ролью зрелого аналитика, взвешивающего все «за» и «против», прежде чем высказаться, ссылаясь на авторитет своего бывшего наставника Эрпореда.
Эгин понимал, что с таким же успехом Иланаф мог ругать все, кроме меча, а Онни упрекать его в скудоумии и узости взглядов. Таковы уж у них, в Своде Равновесия, представления о веселье.
2
– Я вижу, любезный Эгин повесил нос, – встрепенулся Онни, когда разговор в очередной раз зашел в тупик. – Хуммер меня раздери, если я, получив рах-саванна, буду так же похож на гнилую тыкву, как и он!
В душе Эгина как будто оборвалась струна. Каждый раз, когда его называли Эгином, а не Атеном окс Гонаутом, в его душе обрывались струны, а на сердце скребли кошки. И хотя умом он прекрасно понимал, что его сослуживцы Иланаф, Онни и Канн – это люди, которым он может доверять как самому себе, и что кому, как не им, звать его Эгином, а не Атеном, но… он не мог привыкнуть к этому, как ни старался.
«Наверное, Иланафу тоже не по себе, когда я зову его Иланафом, а не Цертином окс Ларвом». Эгин, снова ставший центром всеобщего внимания, встал и улыбнулся друзьям. Он прекрасно понимал, что товарищей не проведешь фальшивым оскалом, ведь каждый из них читал в лицах, как в открытой книге, но счел улыбку долгом вежливости.
– Я предлагаю выпить за то, чтобы повышение, которое получили я и любезный Иланаф, не обошло стороной ни тебя, Онни, ни тебя, Канн.
Эгин был совершенно искренен. Это чувствовали все. Выпили с удовольствием.
Крепкий гортело обжег гортань, прочертив огненную дорожку от горла до самого желудка.
Онни и Канн засияли. И в самом деле, они славно служат Своду, точнее – Князю и Истине. Отчего бы их тоже не повысить? Впрочем, для этого нужно отличиться в каком-нибудь особенном деле наподобие того, какое на днях выпало на долю Эгина. Об этом слегка заплетающимся языком и поведал товарищам Онни.
– Не знаю про Эгина, – махнул рукой Иланаф, тотчас же помрачнев, – а я получил повышение совсем по другой причине. Нет, мои личные заслуги тут ни при чем.
– Не дури, Иланаф, – недоверчиво бросил Канн.
Никто из присутствующих не сомневался в том, что звания в Своде Равновесия не раздают кому попало и за что попало. По крайней мере раньше такие прецеденты не наблюдались.
– Ни при чем, – твердо и зло повторил Иланаф. – Мой успех – всего лишь следствие чужого провала, милостивые гиазиры. Кто-то должен был занять место гиазира Неназванного, потому что должен же его кто-то занимать.
Ему никто не отвечал. Не возражал. С ним не спорили. Обсуждать провалы Свода на пирушках было не принято. От такого – один шаг до крамолы.
– Ну да все равно выпьем. Надо хоть выпить, раз думать о таких штуках не положено! – неожиданно истерически расхохотался Иланаф. Столь же неожиданно он замолк и захрустел яблоком.
Все уткнулись в тарелки, чтобы не смотреть на гримасу отвращения и злобы, какой было искажено лицо Иланафа. Таким Эгин не видел своего товарища никогда. Безусловно, Иланаф был пьян, как и все присутствующие.
Но не только. Иланаф был чем-то обижен, унижен, уязвлен. В груди Иланафа, похоже, клокотал тот же вулкан, какой не давал покоя самому Эгину. «Странно, что я не замечал за ним этого раньше», – подумал Эгин.
– На посошок – и по домам! – мягко сказал Эгин, чтобы как-то разрядить обстановку и продолжить мысль Иланафа в нейтральном ключе.
«На посошок… на посошок», – эхом повторили остальные, крепко ухватившись за кувшины, словно в них было все спасение.
И в самом деле, когда вслух начинают говориться такие вещи, о каких только что откровенничал Иланаф, весельчак, балагур и жизнелюб, это первый и самый верный признак того, что настало время расходиться.
3
– Понимаешь, Эгин, Свод Равновесия простоит долго. Но мы все – покойники. – Онни, похоже, передался нервический пессимизм Иланафа. – Я тебе объясню, если хочешь…
– Хочу, – охотно откликнулся Эгин. На самом деле ему было все равно.
– Вспомни, как наставлял нас Занно, когда учил фехтовать. Ты только вспомни! Он говорил так: чтобы победить, нужно навсегда расстаться с желанием победить. И не только с ним. Еще с желанием пощеголять перед противниками своей техникой, всякими трюками и показать ему все, что знаешь. А еще нужно отказаться от стремления держать врага в страхе… А еще…
– Помню-помню, – улыбнулся Эгин. Он помнил эти наставления так же хорошо, как то, что он – чиновник Иноземного Дома Атен окс Гонаут. – А еще, и это самое главное, нужно избавиться от желания побороть те недостатки, которые ты только что перечислял, Онни.
– Все верно, – закивал Онни, опираясь о руку Эгина.
Похоже, ноги повиновались ему гораздо хуже, чем язык.
– И что с того?
– Да вот что: если ты не выполняешь этих требований, когда фехтуешь, тебя убивают. Рано или поздно. Мы все – и ты, и я, и Иланаф, и Онни – вроде бы научились оставаться невредимыми в поединках. Это хорошо. Плохо другое. То, чему учил нас Занно, верно не только по отношению к искусству владения мечом. Оно верно всегда. Но в жизни мы совсем не такие. Когда мы возвращаем мечи ножнам, мы начинаем дру-гу-ю жизнь. Мы снова наполняемся желанием победить и прочими пороками, от каких Занно отвадить нас так и не сумел…
– Может, ты и прав, Онни, – примиряюще откликнулся Эгин. – Но это вовсе не значит, что все мы покойники.
– Значит-значит, – сказал Онни с недоброй усмешкой. – То, что мы, четверо, собираемся вот так у Иланафа уже четвертый год – это в общем-то чудо. Я чувствую: будет что-то неладное. Уж больно все идет гладко… Кто знает, соберемся ли мы еще хоть раз? Разве ты не чувствуешь чего-то похожего?
Эгин отрицательно замотал головой. Конечно, последние дни выдались тяжелыми, муторными, суматошными, но он ничего такого не чувствовал! Нет!
«Наверное, во мне говорит сейчас детское желание противоречить, спорить с тем, с чем уже давно согласился», – подумал Эгин. Но он прогнал эту мысль прочь.
Эгин никогда не замечал за Онни ни сентиментальности, ни тяги к рассуждениям о бренности всякого благополучия. Тем страннее было идти вот так по Серому Кольцу Пиннарина и вести беседы, которые офицерам Свода Равновесия вести не пристало.
«Философия не к лицу вам, мальчики», – говаривал – по другому, правда, поводу – Норо окс Шин. Нарушая этот шутейно-серьезный завет, и Эгин и Онни чувствовали некую неловкость, неуместность происходящего.
Быть может, поэтому оставшуюся часть пути они проделали в молчании.
Наконец показался спасительный перекресток. Эгину, который жил на Желтом Кольце, – направо. Онни, чей дом располагался у Южных Ворот, – налево.
– Увидимся! – сказал на прощанье Онни.
– Увидимся, – повторил Эгин. – Я очень надеюсь, что ты ошибаешься, приятель. Очень надеюсь. Послушай, может, я все-таки провожу тебя, а?
Но Онни уже не слышал его слов. Решительным, но не очень твердым шагом молодого подвыпившего офицера он удалялся в ночь, до отказа набитую трелями цикад и смрадом преющих лошадиных куч.
Глава 5
Внутренняя секира
1
«Нужно было все-таки проводить Онни до дома. Не то упадет в какую-нибудь лужу и проспит там до утра. В ушице из грязи и собственной блевотины», – подумал Эгин, глядя на то, как его друг, перецепившись о крыльцо какого-то строения, едва удержал равновесие.
Но тут же устыдился этой мысли. С каких это пор офицеры Свода Равновесия начали сомневаться в способностях своих коллег добраться домой после двух кувшинов белого вина и некоторого количества гортело?
Нет, провожать Онни не стоило. Но и идти домой Эгину тоже не хотелось.
В самом деле, что он там забыл? Спать он все равно не станет, читать… от одной мысли об этом ему становилось тоскливо. Не напиваться же перед зеркалом, в самом деле!
Эгин решил прогуляться по Желтому Кольцу, а потом, быть может, и до моря в надежде, что занятие сыщется само собой. Или его сама собой посетит какая-нибудь новая блистательная идея.
Он ускорил шаг и пошел в направлении, противоположном собственному дому, дому Голой Обезьяны. Некоторые любили называть его еще домом Четырех Повешенных, чему тоже имелось обоснование в виде пространной «исторической легенды», скорее всего фальшивой.
Рано или поздно, даже идя прочь от дома, он все равно придет к тому же знакомому портику, украшенному единственной статуей, – полуголым уродом, в котором какие-то невежи узнали обезьяну. Ибо Желтое Кольцо на то и кольцо, чтобы в конечном итоге обессмысливать направление движения.
Было тихо. Собак в домах для знатных особ и чиновников, а только такие и стояли на Желтом Кольце, содержать запрещалось специальным указом. К счастью.
Правда, богатые матроны плевать хотели на указы и пестовали-таки своих патлатых любимцев. Но у местных несчастливых собак были перерезаны голосовые связки – чтобы те лаем не выдали себя патрулям Внутренней Службы. Других здесь не держали. Эгин не любил собак.
Город спал, а дома пялились на него своими пустыми глазницами. Пока они выпивали, прошел небольшой дождик. Было весьма свежо. Эгин шел вперед, не глядя под ноги.
– С-сыть Хуммерова! – неожиданно громко выругался он, когда его правая сандалия погрузилась в лужу, притаившуюся возле крыльца обшарпанного дома.
Над крыльцом крупными буквами было выведено «Сдается».
– Что вы сказали? – спросила девушка, осторожно высунувшаяся из-за двери, заскрипевшей на всю улицу.
2
Ситуация была из числа идиотских. Эгин спешно нацепил на лицо маску чиновника иноземного дома Атена окс Гонаута. Любезника, дамского угодника, вежливого и обходительного рвача. Начинающего дипломата и самозабвенного крючкотвора. Он обернулся к девушке, чья перепуганная мордашка была еще бледнее, чем бледный огрызок луны на небе, и, поклонившись, отвечал:
– Прошу меня простить, госпожа.
– Но вы же еще ничего не сделали, за что же мне прощать? – понизив голос, спросила девушка.
– В самом деле ничего, – усмехнулся Эгин.
Повисла странная пауза. Эгин не совсем понимал, чего девушка от него хочет. На уличную девку она была вовсе не похожа. С другой стороны, приличные девушки – жены и дочери тех, кто селится на Желтом Кольце, – не заговаривают вот так с прохожими. Служанка? Может, в доме что-то стряслось?
– Вы не могли бы зайти сюда, милостивый гиазир? – попросила она Эгина, смущенно улыбаясь. – Мне нужно кое-что спросить, а на улицу выходить неловко. Пожалуйста, дело срочное!
Эгин пожал плечами и, поглядев в обе стороны, неспешно взошел на крыльцо.
– Да вы не думайте, я совсем не то, что вы думаете, – уже почти шепотом сказала девушка, давая ему проход.
«Она бы еще „не бойтесь, пожалуйста“ сказала», – усмехнулся Эгин.
Дверь со скрипом затворилась. Эгин и его новая знакомая оказались в кромешной темноте затхлого коридора. Вопреки едва оформившимся опасениям Эгина, дом был совершенно пуст. Ни сутенера, ни молодчиков, сподобившихся на грабеж. Даже как-то скучно.
3
– Снизойдите, милостивый гиазир, я попала в ужасную историю. Я совсем не знаю города, а мне нужно добраться хотя бы до Северных Ворот, чтобы там нанять кого-нибудь себе в спутники. Но я совершенно не знаю, как туда идти, – начала свои сбивчивые объяснения девушка.
– Я с удовольствием провожу вас сам, – развел руками Эгин. – Если вы не будете возражать.
– Пожалуйста, тише, – взмолилась девушка, оттаскивая Эгина от двери.
– Это ваш дом? – перейдя на глухой заговорщический шепот, поинтересовался Эгин, оглядывая своды и лестницы, имевшие очень неухоженный вид.
– Конечно нет! К счастью! – возмутилась его собеседница. – Но поймите меня верно, я не воровка…
– Мне трудно понимать вас верно, – заговорил в Эгине новоиспеченный рах-саванн Свода Равновесия. – Ибо вы еще не сказали мне, что вы тут делаете и почему мы говорим шепотом. А ведь это очень интересно, – добавил он, смягчаясь.
Эту тираду девушка выслушала, стоически сжав губы и вздрагивая при каждом шорохе одежд Эгина.
Но когда Эгин закончил, она не нашла ничего лучшего, как закрыть лицо подолом платья – надо сказать, довольно богатого – и разреветься, громко всхлипывая, вздрагивая всем телом и шумно шморгая носом.
Эгин невесть зачем стиснул рукоять меча. Для самоуспокоения?
Нет, он не стал ее утешать. Он знал по опыту, что обыкновенно это приводит к противоположным результатам. Не только у женщин, но и у мужчин тоже.
Прислонившись спиной к стене, он тихо сполз вниз с безучастным видом. Ждать, пока она закончит реветь, придется долго. А ждать на корточках гораздо легче. Особенно после двух кувшинов белого вина и некоторого количества гортело.
4
– Извините, – спустя довольно короткое время сказала девушка, хлюпнув носом напоследок. – Мне трудно держать себя в руках.
Эгин буркнул что-то наподобие «ничего страшного», отмечая, что его ночной собеседнице наверняка не больше шестнадцати-семнадцати.
Он заключил это по той старательности, с которой та разыгрывала умудренную опытом даму. Эгин испытующе воззрился на нее снизу вверх, требуя обещанных объяснений.
– Все довольно просто. Я сбежала от людей, с которыми бы не хотела больше встречаться. Разумеется, мое отсутствие уже замечено. Меня наверняка уже начали преследовать. Я думаю, очень скоро меня разыщут, если только вы не поможете мне покинуть город. В этом доме я спряталась, потому что не знаю толком, куда идти. Он пуст, потому что сдается. Где-то там на верхних этажах должен быть сторож, поэтому мы и говорим шепотом.
– Это, разумеется, очень плохие, жестокие люди, – с беззлобной иронией предположил Эгин.
Он не любил романы о необузданном арруме Эре окс Эрре. От них в мозгах у таких девчушек множатся незабудки и цветут буйным пустоцветом фиалки.
– Это не важно, – ответила та с серьезностью укротительницы каракатиц. – Я не воровка, не гулящая. Я, как вы, наверное, заметили, не служанка и не рабыня. Я не сделала ничего плохого и не имею мужа, который мог бы настаивать на своих правах. Я думаю, этого достаточно для того, чтобы вы помогли мне, если у вас есть на то желание.
– Разумеется, есть, – отвечал Эгин, переваривая услышанное.
Разумеется, она не первое, не второе и не третье. Главное – она скорее всего не клиентка Свода Равновесия. Хотя бы уж потому, что даже самые бездарные эрм-саванны Опоры Благонравия никогда бы не дали сбежать шестнадцатилетней девчушке у себя из-под носа, сколь бы малый проступок та ни совершила.
А если она, предположим, неверная жена, так его, Эгина, это не касается. Пусть с этим разбирается дворянский суд. Она ведь дворянка, ага?
– Тогда пойдемте, – взмолилась девушка, опасливо озираясь.
– Пойдемте, – откликнулся Эгин, вскакивая на ноги.
В голове его уже рисовалась кратчайшая дорога к Северным Воротам, куда так страстно стремится его спутница. Теперь оставалось по ней пройти. И вдруг вежественный чиновник Атен окс Гонаут возопил внутри Эгина, вслед за чем и сам Эгин отрепетировал вслух:
– Простите, госпожа, я забыл представиться! Атен окс Гонаут, толмач-письмоводитель Иноземного Дома.
– Очень приятно, – смутилась и, наверное, покраснела черноволосая девчушка. – Я – Овель исс Тамай.
Вот этого Эгин не ожидал. Не ожида-а-ал…
Овель исс Тамай! Стало быть, родственница Сиятельного князя, а точнее, его жены, княгини Сайлы. Вот ведь! Оказывается, иногда на ночных улицах Пиннарина можно встретить простоволосыми и заплаканными таких женщин, аудиенции у которых в иное время и в ином месте ты мог бы безуспешно добиваться месяцами. Даже будучи офицером Свода.
Хм… исс Тамай. Эгин даже немного оробел. «Так, значит, Хорт окс Тамай, владелец „Дикой утки“, тоже ее родственник?»
– Простите, госпожа, невольный вопрос.
– Да-да, – испуганно откликнулась девушка, прильнув ухом к двери.
– Вам, должно быть, приходится родственником и Хорт окс Тамай?
Девушка словно бы окаменела. На секунду, не больше. Но пока эта секунда длилась, ее лицо казалось ликом траурного барельефа в тлетворной глубине фамильного склепа. Склепа Тамаев, к примеру.
– Приходится дядей, – отвечала она, взяв себя в руки.
– Жаль, что ваш дядя не может позаботиться сейчас о вашей безопасности, – с искренним сожалением сказал Эгин.
– В самом деле жаль, – ледяным шепотом отвечала Овель исс Тамай.
Эгину достало деликатности прекратить расспросы. Тем более что на улице, по-видимому, назревало нечто еще более интересное, чем беседа с хорошенькой девушкой.
5
Эгин не ослышался. То был собачий лай.
Но откуда, милостивые гиазиры? Откуда?! А как же указ? Куда смотрит Внутренняя Служба?
Собак было по меньшей мере две. И были они вовсе не салонными шавками, которым их заботливые «мамочки» перерезают голосовые связки. Насколько можно было судить по звукам, то были мощные, здоровые псы, наподобие тех, что были в фаворе у Вербелины. Да только что они делают на Желтом Кольце?
– Это за мной! – вздрогнула Овель. – Они шли по следу, они сейчас будут здесь.
Как ни странно, на этот раз с самообладанием у нее было все в порядке. Никаких слез, никаких истерик. «Впрочем, многовато будет истерик для одного раза», – подумал Эгин.
Он понял, что самое время взять ситуацию в свои руки.
Он отстранил Овель, рванувшуюся к двери, закрыл предательски заскрипевшую дверь на засов и, стиснув запястье девушки мертвой хваткой, вовсе не похожей на жантильные прикосновения чиновников Иноземного Дома, решительно потащил Овель в глубь дома.
Доходные дома на Желтом Кольце были устроены приблизительно на один и тот же манер. И этот достойный крысятник был похож на дом Голой Обезьяны если не как брат-близнец, то по крайней мере как кузен.
Жилые помещения на втором, третьем этажах. На первом – людская, кухня, конюшни и отхожие места. Коль скоро дом сдается, а значит, пока пустует, должен быть пуст и первый этаж.
Сторож, конечно, не дурак и предпочитает дрыхнуть в самом роскошном из господских покоев. Вдобавок он наверняка мертвецки пьян – даже запамятовал запереть двери на ночь. (Днем двери фешенебельных домов, отведенных под съем, никогда не запирались, чтобы всяк желающий мог зайти внутрь и примериться к роли нового хозяина апартаментов.)
Это означало, что навесные замки на засовах черного хода, который выводит на так называемое сточное кольцо, тоже скорее всего остались незапертыми.
На него-то и рассчитывал Эгин.
Внезапно Овель встала как вкопанная и, воззрившись на Эгина своими бездонными карими глазами, сказала:
– Я боюсь, что у вас будут неприятности, милостивый гиазир Атен окс… окс… Не важно. Лучше бы вам, наверное, уйти.
– Значит, вы передумали идти к Северным Воротам? – поинтересовался Эгин не без некоторой издевки.
– Можно сказать, что да, – сказала Овель, и ее глаза налились слезами.
Эгин зло сплюнул на пол. От этого новоордосского во рту всегда горько. Мерзавцы добавляют что-то к винограду, чтобы он быстрее бродил.
Цепкие пальцы Эгина несколько ослабили хватку. Он окинул Овель недоумевающим взглядом.
Растрепанные волосы, даже не причесалась, дурочка. Очень богатые серьги. Ценой в конюшню из пяти голов. Наспех зашнурованное на груди платье с какими-то благородными вензелями. Тамаев, надо полагать. Ситцевая нижняя юбка выглядывает снизу из-под подола: трогательно и очень по-детски. Она порвана и чем-то испачкана. Босые ноги тоже, разумеется, в грязи.
Ресницы Овель задрожали, как будто в предвкушении крупных, жемчужных слез, которые вот-вот посыплются на холодный пол людской. Уголки ее губ поползли вниз.
Эгин стиснул зубы. Он сызмальства терпеть не мог плачущих женщин. К числу несомненных добродетелей Вербелины исс Аран надлежало отнести то, что она до вчерашнего дня ни разу не плакала при Эгине. Ни с корыстными целями, ни с бескорыстными.
Впрочем, о Вербелине он в тот момент не думал.
– Вы передумали. Но я не передумал. Мне сейчас самое то – прогуляться к Северным Воротам, – процедил Эгин и начал возиться с засовами на двери черного хода.
Замки, однако, не то были все-таки заперты, не то что-то приржавело…
«Зачем я хлопочу об этой девушке? Что я делаю в этом доме? Что вообще здесь происходит?» – ни тогда, ни после Эгин так и не смог дать полного и исчерпывающего ответа на эти простые вопросы.
Тогда он понимал только одно: эту странную девицу, родственницу Сиятельного князя, ни в коем случае нельзя оставлять на поживу людям, без всякого страха разгуливающим по Желтому Кольцу со своими голосистыми волкодавами.
6
– Это еще что такое? – раздался хриплый голос откуда-то сверху.
Сторож. Ясное дело, это он. Странно, как еще раньше не проснулся. Овель схватилась за локоть Эгина. «Ага, все-таки не хочешь оставаться», – хмыкнул Эгин, не прекращая возни с замком.
– Я спрашиваю, что вы, двое блудников, тут делаете, парша вас возьми! – Сторож спускался вниз. В руках у него был допотопный лучинный светильник. – Вы что же тут, спаривались не по правилам? В честном доме господина Малла? Пользуетесь тем, что старый человек прилег на часок отдохнуть? И откуда такие падлы только берутся! С виду благородные, а по чужим домам шастают…
Каждый новый риторический всплеск сторожа сопровождался отчаянным скрипом ступеней лестницы.
Старый человек прилег отдохнуть! Надо же! Эгин бросил оценивающий взгляд на сторожа, благо лампа освещала заросшее щетиной, обрюзгшее лицо последнего.
Да этому «старому человеку» никак не больше сорока. Как, например, Норо окс Шину. А как представляется возможность побрюзжать, такие немедля примазываются к убеленным сединами старикам!
Наконец-то замок поддался. Все-таки приржавел. Дверь распахнулась в сырую бесприютность «сточного кольца». Эгин обернулся – сторож был уже совсем рядом.
Этот пьяный хрыч, разумеется, не опасен. Он безоружен. А если бы даже и был вооружен, что такое сторож против офицера Свода Равновесия? Самое подлое и с его точки зрения правильное, что он может сделать, это начать бить в пожарный колокол.
Дескать, «Грабят! Горим! Прелюбодеи!». Колокол. Шум… Эти люди с собаками, пожалуй, будут обрадованы и пожалуют сторожу, упростившему их поиски, пару медных авров. А что пожалует ему сам Эгин?
– Эй, вы! – нарочито развязно начал сторож, держась на опасливом отдалении. – Я знаю, что вы тут делали, и сейчас об этом узнает вся округа. Но я знаю один способ все уладить. Мне он нравится.
– Сколько? – спросил Эгин, заслоняя своей спиной Овель, совершенно ошалевшую от неожиданности и стыда.
«Бедняжку небось не учили, что оскорбления нужно глотать с тем же равнодушием, с каким больной глотает микстуры. Вдобавок она небось ожидает, что за прозвучавшее обвинение мне, как и всякому дворянину на службе у Иноземного Дома, придется ни много ни мало вызвать этого пьяного мудака на поединок. На честный поединок!» – Эгином овладела беспричинная веселость.
Сторож, почесав пятерней затылок, тупо шевелил губами и загибал пальцы на правой руке.
Лампу – чтоб не мешала – он поставил на пол. Что-то складывал, умножал или просто бормотал под нос что-нибудь вроде «Только б не продешевить, только б не продешевить…».
– Быстрее, а то не получишь ничего, – с нажимом сказал Эгин.
Он начинал нервничать. Он знал, что люди с собаками отыщут их укрытие очень быстро.
У них осталось в запасе не более трех минут. Потом собаки однозначно укажут своим хозяевам местоположение Овель. Неведомые преследователи постучат в дверь. Потом выломают ее. Потом…
«Нет, Шилолова кровь, к тому моменту мы уже должны быть у меня дома».
А потом они с Овель будут мчаться к Северным Воротам. Эгин – на Луз. Овель – на гнедом грютском Вакире.
А может, и не вполне так. Он оставит Овель у себя до утра. А утром, когда народу на улицах будет не протолкнуться, тогда они и поедут. Или еще лучше. Он оставит Овель у себя, и они вообще никуда, никуда не поедут…
– Ладно, шесть, нет, семь золотых… И никто ничего не узнает.
– Четыре – и ни одним больше, – отвечал Эгин. – Если не нравится, мне придется вышибить тебе мозги.
– Твоя правда, четырех хватит. Давай сюда!
Эгин подошел поближе к свету. Извлек из поясного сарнода четыре монеты – золотые не золотые, ему без разницы – и, приблизившись на два шага, протянул их сторожу на открытой ладони. Словно корм ручному зверю.
Сторож, алчность которого тут же затмила все прочие чувства, взял лампу и сделал два шага навстречу Эгину.
– С-сука, – только и успел просипеть сторож, когда нога Эгина, обутая в сандалию Арда окс Лайна, достала его пах в беззастенчивом ударе, а костяшки пальцев опустились точно под затылок.
Сторож медленно осел на пол.
Эгин обернулся к Овель. К счастью, она не в обмороке. А значит, еще один удар сторожу не повредит.
– Все, – заключил Эгин, направляясь к черному ходу.
«Хотя нет, не все».
Он остановился и бросил на пол перед сторожем четыре монеты. Быть может, среди них отыщется и одна золотая.
7
Прошедший дождь казался Эгину пустяковым, когда он шел по парадной стороне Желтого Кольца, вымощенной плотным желтым песчаником. Лужи там были мелкими, ручейков не было и в помине.
Исподняя же сторона Желтого Кольца, по сути, являлась конюшней после потопа. Канализационные канавы вышли из берегов. Нечистоты разлились по всей ширине длинной змеистой улочки, которой фактически и являлось «сточное кольцо».
Овель подняла юбки и зажала ноздри.
Эгин, не страдавший брезгливостью, пожалел о том, что не надел сапоги. Каждый их шаг сопровождался жирным хлюпаньем нечистот и частым дыханием Овель.
Эгин с надеждой смотрел вперед. Он очень редко удостаивал своим посещением «внутреннее кольцо», оставляя эту привилегию слугам, рабам и крысам, а потому ориентировался здесь неважно.
Хотя по служебной необходимости захаживал он и сюда. И мог судить, что до дома Голой Обезьяны оставалось не более пятнадцати минут. С такой скоростью он сам мог идти по меньшей мере вдвое быстрей, но вот Овель!
Овель, трогательно ойкнув, умудрилась поскользнуться и упасть на колени.
Вот так. «Ну хоть нос не расквасила…»
Руки благородной госпожи были теперь по локоть в вонючей маслянистой жиже, источающей запах перестоявшей мочи и крысиного кала.
– Послушайте, госпожа, будет лучше, если я понесу вас. Разве нет?
– Нет, – с подростковым упрямством сказала Овель, поднимаясь и отирая руки о подол.
«Зажимать нос пальцами теперь довольно глупо», – отметил про себя Эгин.
На периферии его сознания отпечатался обрывок собачьего лая. Или показалось?
– Может, и нет, а я все-таки понесу, – твердо сказал Эгин.
Не давая Овель опомниться, он подхватил ее худенькое тело на руки и двинулся вперед. К счастью, Овель была легка, словно ярочка.
Тем временем становилось все мельче и мельче, а значит, нести Овель становилось все легче и легче.
К запаху он тоже успел притерпеться. Овель, обхватившая Эгина за шею своей тонкой ручкой, была безмолвна. Ее грустные глаза блуждали по глухим стенам домов, подставившим свои неприглядные задницы «сточному кольцу».
Эгин остановился. Дом Голой Обезьяны должен быть теперь в пяти, ну максимум семи минутах ходьбы.
«Только бы слуги не спали. А то придется барабанить в дверь битых полчаса. Только бы Амма не спал. Кюн, конечно, услышит первым, но так как он глухонемой, ему придется делать вид, что не слышит. Да и плевать ему на стук в дверь черного хода! Хозяин-то ведь не имеет дурной привычки являться домой через черный ход, а остальные обитатели Пиннарина его вообще не интересуют, как и всякого нормального соглядатая Свода Равновесия», – размышлял Эгин.
