Зои Сагг
Общество сороки. Одна к печали
3. Одри
Что ж, это ужасно. Меня передергивает. Несколько долгих мгновений мы смотрим друг другу в глаза. Она уже в своей школьной форме, блестящий значок с выгравированной буквой «П» приколот к лацкану. С ее по-летнему загорелой кожей, аккуратно подстриженным темным бобом и хрупкой фигурой, на первый взгляд Айви может показаться тихой и непримечательной, но ее слова наносят мне сокрушительный удар.
И я уж точно больше не хочу ничего знать об утопленнице.
– Знаешь что? Думаю, я сама тут сориентируюсь. В смысле, в школе. И выход из комнаты тоже найду. Еще увидимся. – Кажется, этого Айви не ожидала. Плечи ее напрягаются. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так цепенел. Но так же быстро она выходит из ступора и пожимает плечами.
– Как хочешь.
Я ожидаю, что она, по крайней мере, скажет мне, где столовая, но она просто молча уходит. Делаю глубокий вдох. Бессознательно ковыряю край лака на ногтях. Если я продолжу, он отойдет совсем – вместе с верхним слоем ногтя. Заставляю себя расцепить руки, сжимаю пальцы в кулаки. Эта цыпочка… эта школа… не испортят мой маникюр.
Наверняка тут не слишком сложно ориентироваться. На двери есть старомодный замок в дополнение к замку электронному, но ключа мне не дали, так что я прячу ноут под покрывало постели и закрываю за собой тяжелую дверь. Не имея конкретных ориентиров, решаю отправиться в направлении, противоположном тому, откуда мы пришли с миссис Эббот.
Боже, очень надеюсь, что не все тут такие неприятные, как моя соседка по комнате. Я привыкла к популярности… я хочу нравиться людям. Ловлю себя на том, что пытаюсь придумать способ заслужить дружбу Айви. Сумка у нее довольно старая и потрепанная, и у меня дома есть по крайней мере три похожих, которые можно привезти ей на замену.
Нет, это была старая Одри. Та, которая прогибалась под людей, словно мастер-йог, проповедующий дружбу. И куда это меня привело? Скрутило в узлы, которые невозможно распутать. Я не собираюсь делать это снова.
Когда коридор переходит в новый большой атриум с лестницами, ведущими в разных направлениях, я открываю «Снэпчат», чтобы отправить Лидии селфи. Встаю, прислонившись к полированным перилам, пытаясь захватить в кадр как можно больше великолепия зала и при этом выглядеть мило. Добавляю к фотке кучу сердечек и нажимаю «Отправить». В груди тесно. Я так по ней скучаю.
Ну, я скучаю по Одри и Лидии полугодовой давности. По тем, какими они были до того, как все изменилось. Качаю головой. Это новое начало.
Снизу с лестницы доносятся голоса, и это, как я полагаю, означает, что начинают прибывать остальные студенты. Живот у меня скручивает при мысли о том, что нужно будет знакомиться с другими людьми. Все обязано пройти лучше, чем прошло с Айви, иначе это будут два очень долгих последних года старшей школы – или шестой ступени, как это у них тут называется. Проверяю на телефоне, как выгляжу. Макияж глаз, аккуратно нанесенный утром, смазался в углах. Постукиваю по коже, тушуя его безымянным пальцем.
– Лучше не делай так на виду у хозяйки корпуса, иначе у тебя будут большие проблемы.
Глубокий голос заставляет меня вздрогнуть, и мой мобильный выскальзывает из руки. Я взвизгиваю от неизбежности того, что вот-вот произойдет, хотя и знаю, что никак не смогу это остановить. Телефон отскакивает от блестящих ступеней раз, другой.
Он останавливается у ног парня, который прервал меня. Спотыкаясь, я спускаюсь по лестнице вслед за мобильным, громко хлопая шлепанцами. Парень опускается на одно колено, сгребает мой телефон и, рисуясь, протягивает мне.
– Миледи, – произносит он. – Ваш айфон.
Я даже не успеваю сообразить, симпатичный он или нет – обычно первое, на что я обращаю внимание. Хватаю телефон из его ладони, игнорируя кривую ухмылку, и переворачиваю.
Издаю стон и плюхаюсь на ступеньку. Паутина трещин расползается по верхнему углу экрана, и одна неровная линия тянется вниз. Пусть даже я знаю, что это глупо, что это – просто телефон, который легко заменить, отправив короткое сообщение отцу, мне приходится закусить нижнюю губу, чтобы удержать наворачивающиеся на глаза слезы.
Парень садится рядом.
– Слышал, это к семи месяцам неудач.
Я закатываю глаза.
– Это про зеркала, не про телефоны. И разве не семь лет?
– Семь лет – про настоящее зеркало. Это цифровая версия. Все быстрее. – Он ждет мгновение, может, думает, что я засмеюсь или еще что. Но я все еще в шоке.
– Знаешь, я могу починить его, – продолжает он.
Вот теперь он привлек мое внимание. Я моргаю и впервые рассматриваю его. Он симпатичный, бледный парень с густой каштановой шевелюрой, острыми скулами и точеной линией подбородка. На нем школьный пиджак с рубашкой и джинсами, и так он уже выглядит лучше, чем большинство парней в Джорджии, с которыми я встречалась и которые никогда не надевали ничего кроме широких шорт и свободных футболок. Ресницы у него такие длинные, что их кончики задевают брови. Я улыбаюсь.
– Ты правда можешь?
– Ну, новенькая, тут все сразу становится проще. – Он тянется во внутренний карман пиджака и достает старый айфон в дешевом чехле с покемоном. – Возьми этот. Чехол можно поменять, – добавляет он.
Я вскидываю бровь.
– Ты что, какой-то дилер с черного рынка айфонов?
Он смеется, и этот звук так громко отражается от стен большого атриума, что я ежусь. Школа так напоминает церковь, что его смех как будто оскверняет ее святость. Но сам он, кажется, ничего не замечает. Может, когда привыкаешь к этому месту, можешь вести себя так шумно, как хочется.
– Нет, не так. Мы неправильно начали. Я – Теодор.
Я улыбаюсь.
– Одри.
– Ах, – отвечает он.
– Что значит это «ах»?
Он вспыхивает, и румянец с его щек поднимается до линии роста волос. Это мило.
– Ты новая соседка Айви.
– О, так ты знаешь Айви?
– Все знают Айви, – отвечает он. В конце фразы его губы кривятся. – Так как насчет, скажем, пятидесяти фунтов за телефон? – Он раскачивает передо мной чехлом с покемоном.
Я встаю, вдруг почувствовав неловкость. Я не стану покупать паршивый старый телефон у этого парня. Сжимаю свой разбитый мобильник, словно щит.
– Я оставлю себе этот.
– О, нет, ты не поняла. Всем нужно…
– Обойдусь. – Я спускаюсь на несколько ступеней.
– Ну, если передумаешь, большую часть времени я торчу в ОКС.
Киваю, но я понятия не имею, что такое ОКС и где это. Я просто хочу убраться отсюда. Пока в Иллюмен Холле я познакомилась с тремя людьми, и они все вели себя со мной странно. Я этого не ожидала.
Я спускаюсь вниз по лестнице, но меня тут же захлестывает волна студентов, входящих через тяжелые двойные двери.
Бросив взгляд назад, обнаруживаю, что Теодора уже нет. «К лучшему», – думаю я. В конце концов, я рассталась с Бренданом совсем недавно. На самом деле у меня все еще хранится голосовое сообщение от него, которое я так и не прослушала.
Встряхнув головой, выбрасываю мысли о горячем английском парне, которого только что встретила, и еще более горячем парне, которого оставила в Штатах. Это должно стать новым началом.
Никаких драм с парнями. Никаких стервозных друзей.
И определенно никаких больше утопленников.
4. Айви
– Пожалуйста, входите в каждый ряд с левой стороны и занимайте места до самой передней части. – Я указываю на деревянные стулья у сцены, пока студенты один за другим неуклюже набиваются в актовый зал, перешептываясь и сплетничая. В воздухе витает низкий гул возбуждения новичков, смешанный с нервозностью первого дня в школе. Все остальные мрачнее обычного, особенно когда видят, что происходит на сцене. Этого достаточно, чтобы заткнуть рот даже самым болтливым.
Я стараюсь не смотреть туда и сосредотачиваюсь на предстоящей задаче.
Став префектом [3], ты получаешь множество льгот, но они сопровождаются невероятно скучными обязанностями: например, каждую неделю присматривать за учениками, наполняющими зал на собрании. Я, конечно, понимаю, что… здоровые люди ведь способны занять места в положенном порядке? Оказалось, не совсем. Если предоставить их самим себе, начнется хаос. Смотреть, как новички блуждают, словно потерянные овцы, утомительно, а необходимость пасти их, как овчарка, очень сильно истощает мой запас энтузиазма в этот мрачный вечер.
Когда я громко рявкаю на первокурсника, который решает перепрыгнуть через стулья, будто надумав потренироваться в беге с препятствиями, миссис Эббот бросает на меня один из своих взглядов, и ее пронзительные серые глаза сужаются, пока она наблюдает, как я улаживаю ситуацию. Улыбаюсь ей в ответ своим самым очаровательным оскалом, который дополняют закатившиеся глаза. У нас с миссис Эббот очень сложные отношения. Не думаю, что ей нравится мое происхождение, но она не может отрицать того, что я заслужила свое место здесь. Мы раздражаем друг друга, как склочные родственники, но мне всегда удается как-то переиграть ее.
Довольно забавно смотреть на новеньких ребят седьмого года обучения [4]. Они рот открывают от размеров зала, пялятся на потускневшие выгравированные золотом имена парней и девушек, ставших старостами и их префектами, развешанные по стенам на дощечках красного дерева, – список начинается с середины восемнадцатого века. В этом году под строкой «Префект» новым золотым листом сверкает мое имя. Но там, где должно значиться имя лучшей ученицы этого года, пусто. А Араминта Пирс – на своем месте.
Полное имя Лолы написано под большой фотографией, проецируемой на экран в задней части сцены. Даже на черно-белом фото видно, как сияет ее кожа, как сверкают глаза. Лоле бы сильно не понравилось это фото. На нем она – воплощенное совершенство, вплоть до выбившегося идеального завитка ее светлых волос, петелькой свисающего у уха. Но к концу прошлого года она выбрила широкую полосу по кругу под своими длинными волосами, а ее глаза были обведены таким черным карандашом, что светло-голубые радужки казались полупрозрачными. А еще появилась эта татуировка в виде сороки.
Все – даже ее лучшие друзья – были шокированы этим преображением.
Под фото темнела надпись:
Долорес Рэдклифф
Навсегда в наших сердцах
Эти слова заставляют меня задохнуться на мгновение. Произошедшее все еще кажется нереальным. За все те годы, что я учусь в этой школе, мы ни разу не сталкивались с трагедией такого масштаба. На сцене стоит мольберт, накрытый красным бархатным покрывалом. Я почти жду, что Лола выскочит из-под него, будто это все – одна большая шутка. Если бы она все еще оставалась с нами, все было бы совсем иначе! И на сегодняшнем собрании царствовали бы радость и веселье, а не мрачное уныние. Я стояла бы рядом с Лолой, выполняя ее поручения, тогда как она занималась бы обязанностями старосты среди девушек. Я никогда не возражала против того, чтобы взять ей утром кофе или помочь с курсовой, ведь это значило проводить время с ней, что мгновенно поднимало твой авторитет. Лола была так притягательна, так непринужденно красива, что практически все любили ее. Но не только внешняя красота делала ее привлекательной. Лола была теплой и очаровательной, и каждое слово, слетавшее с ее языка, имело вес. Ее смех заставлял улыбаться так, что болела челюсть. Находиться рядом с ней казалось так же радостно, как отдыхать на пляже, слушать шум волн, ощущать песок между пальцами ног и холодок от бутылки сидра в руках.
Без нее так пусто.
Я поворачиваюсь, моргая, и провожаю последних старшеклассников на их места. Со смерти Лолы минуло много недель – целое лето – и много закатов, знакомств, разрывов и тропических ливней Кента. Время все тикает.
Чувствую укол зависти при виде сокурсников, которые выглядят спокойными. Они улыбаются и приветствуют друг друга, как будто это обычный день возвращения в школу, как будто смерть Лолы не потрясла их так, как потрясла меня. Я поклялась, что начну новый учебный год, не позволяя этому событию влиять на меня слишком сильно. Но по тому, что я чувствую, вновь увидев лицо Лолы, ясно, что ничего не получится.
Я занимаю свое место в конце ряда, рядом с Тедди. Он – еще один префект Дома Гелиоса… и мой парень. В некотором роде. Он сжимает мой кулак, а я – поглаживаю его пальцы, но мы не встречаемся взглядами. Я могу сорваться, если сделаю это, а я не хочу сейчас расклеиваться.
По деревянной сцене стучат каблуки, и я на секунду закрываю глаза.
Миссис Эббот выходит на середину сцены и вертит в руках микрофон. Наблюдаю, как Араминта и новый староста среди мальчиков, Ксандер Тамура, встают рядом с миссис Эббот, словно ее телохранители. Один из учеников играет на пианино, стоящем на краю сцены, «Stuff We Did». Это песня из диснеевского мультфильма «Вверх», одного из любимых фильмов Лолы, и мелодия эта очень красивая и нежная. Я играю на пианино с тех пор, как подросла достаточно, чтобы сесть за клавиши, и теперь по выходным учу воспитанников школы.
– Разве вы с Кловер не играли когда-то эту песню вдвоем? – шепчет Тедди. – Этот парень играет гораздо хуже, чем вы двое.
– Да, играли. – Я улыбаюсь при упоминании Кловер. Она на два года младше меня – мой птенчик, – и к своей миссии ее наставника я отнеслась очень серьезно. Она наверняка где-то за кулисами, регулирует свет и прокидывает кабели в своей вызывающей футболке с какой-нибудь грубой надписью, надетой под пиджак. Не знаю, как ей это удается, но я откровенно восхищаюсь ее смелостью. Все знают Кловер. Если вдруг возникнет пикет по поводу количества воды, которое потребляет школа, или того факта, что в столовой недостаточно блюд для веганов, будьте уверены, Кловер возглавит его с каким-нибудь мудреным лозунгом, а иногда – в те редкие моменты, когда он не заперт в офисе миссис Эббот, – еще и с ее мегафоном.
Мы с Кловер очень разные. Она любит медитацию, пение в хоре и может днями ходить, не брея подмышки и ноги, просто чтобы доказать, что женщины не обязаны соответствовать ожиданиям социума. Она как горчица: ты либо любишь ее, либо ненавидишь – но ей на это плевать. Я восхищаюсь страстью, которую она вкладывает во все, что делает. В этом мы с ней родственные души, а следовательно – друзья.
Голос миссис Эббот возвращает меня к реальности.
– Добро пожаловать, студенты Иллюмен Холла. Вполне уместно будет начать наш год с того, чтобы уделить минуту и вспомнить об огромной потере для нашей маленькой общины: Долорес Рэдклифф, или, как многие из вас звали ее, Лола. – Миссис Эббот переступает с ноги на ногу. Голос у нее дрожит. – Я также хочу воспользоваться возможностью поблагодарить тех из вас, кто помог полиции своими рассказами о произошедшем и свидетельскими показаниями. Представляю, насколько трудным стало это лето для многих из вас.
То тут, то там по всему залу слышится тихое сопение, и по кругу щедро расходятся бумажные салфетки. Близкие подруги Лолы, Джейн и Элоиза, сидят справа от меня, громко всхлипывая и сморкаясь. Ее действительно все любили. Она обладала способностью заставлять людей чувствовать свою принадлежность к школе: даже при том, что члены ее семьи учились в Иллюмен Холле почти со времен его основания, она этим не кичилась.
Лола видела что-то во мне. Сложно объяснить наши отношения… Я не считалась одной из ее лучших подруг, но равнялась на нее, а она меня опекала. У меня всегда присутствовало чувство, будто я знаю ее… может, даже лучше, чем те, с кем она постоянно проводила время. Официальная причина смерти, названная полицией, – несчастный случай, поскольку Лола не оставила никаких записок семье. Но всех нас снова и снова предупреждают об опасности прогулок вблизи скал, особенно ночью. Говорят, чтобы мы не ходили туда специально, не приближались к краю – так что слово «самоубийство» само собой приходит на ум в итоге всех размышлений на эту тему. Думаю, невозможно угадать, что за демоны обуревают твоего ближнего.
Я так крепко стискиваю кулаки, что на ладони отпечатываются маленькие полумесяцы. Доктор Кинфелд не обрадуется… может, мне придется записаться к ней на еще один сеанс терапии, хотя я уже официально выписана.
– Но хотя мы скорбим и пытаемся научиться жить с чувством утраты и печали, мы должны также помнить, что Долорес Рэдклифф не хотела бы, чтобы мы вспоминали о ней только со слезами, потому что в нашей жизни она была источником света и красоты. Поэтому я с радостью сообщаю, что при поддержке родителей Лолы, мистера и миссис Рэдклифф, в этом году мы переименуем в ее честь бассейн.
Зал разражается громовыми аплодисментами, когда миссис Эббот указывает на мистера и миссис Рэдклифф, которые, как я теперь вижу, сидят в первом ряду. Миссис Рэдклифф по-прежнему одета в траурное черное платье с красным пятном шарфа на шее. Мистер Рэдклифф рядом с ней выглядит печальным. Сбоку от него – красивый старший брат Лолы, Патрик, которого я не видела с тех пор, как он много лет назад уехал в университет. Он был старостой, когда я только поступила в Иллюмен Холл. Рэдклиффы являлись знатью Иллюмен Холла. Даже их родители познакомились тут.
Лола станет единственной, кто никогда не окончит эту школу.
– У нас также есть прекрасный портрет Долорес, который я попрошу ее родителей продемонстрировать в конце сегодняшнего собрания. Его повесят у входа в Дом Гелиоса, где она провела столько счастливых лет. Если кому-то нужно будет поговорить со школьным психологом, прошу, договоритесь об этом через своего тьютора или подойдите прямо ко мне, – продолжает миссис Эббот. – Помощь доступна каждому, кто в ней нуждается, поэтому, пожалуйста, не страдайте безмолвно.
Теперь она переходит к стандартной части своей речи, которую мы слышим каждый год. Эти слова звучат успокаивающе. Они – привычная часть жизни в Иллюмен Холле. Они – словно страховочная сетка. Я прямо чувствую, как расслабляюсь, мускулы расплываются по стулу. Я и не осознавала, какое напряжение вызвали эти разговоры о смерти Лолы.
– Продолжая, я хотела бы поприветствовать наших новых студентов! Мне жаль, что ваш первый день начался так, но Иллюмен Холл приветствует вас с распростертыми объятиями, и мы рады, что вы теперь здесь.
Как раз в тот момент, как миссис Эббот собирается перейти к вопросу о том, почему Иллюмен Холл – лучшее место для учебы и роста, раздается громовой удар… и электричество отключается. Зал погружается во тьму. Слышатся аханье и вскрики, но голос миссис Эббот перекрывает шум.
– Все сохраняйте спокойствие!
Без микрофона она с таким же успехом могла бы попытаться успокоить стадо антилоп гну, готовящихся к паническому бегству. В зале нарастает напряжение, какое-то желание бежать, двигаться, и ветер бьет в лицо, как будто кто-то уже открыл дверь, чтобы спастись.
Вся эта сцена длится всего пару вдохов, затем раздается еще один хлопок, и свет снова включается.
– Извините, – раздается голос из глубины зала. Словно сурикаты, мы поворачиваем головы все одновременно и видим седого разнорабочего в темно-синем комбинезоне, вытирающего руки о грудь. – Полетел предохранитель. Теперь все в порядке.
– Успокойтесь, пожалуйста, – повторяет миссис Эббот, едва сдерживая раздражение. – Как вы все знаете, в школе ведутся работы, которые скоро закончатся, но пока могут случаться непредвиденные сложности.
Но шум в зале снова нарастает. Тедди сжимает мне плечо.
– Это ты мне дала? – Он поднимает неоново-оранжевый прямоугольник – листовку.
Я отрицательно качаю головой.
– Нет, конечно нет.
– О, и у тебя такая же, – замечает он.
Я опускаю взгляд на колени. Точно, там лежит флаер: прямоугольник розового цвета, которого не было еще несколько минут назад.
Нахмурившись, я поднимаю его и переворачиваю.
Я ЗНАЮ, КТО УБИЛ ЛОЛУ…
И ОДИН ИЗ ВАС — СЛЕДУЮЩИЙ
http://whokilledlola.com
5. Одри
Черт. Значит, она – причина, по которой моя комната проклята.
Закрывая глаза, я вижу лишь черно-белое фото глядящей на нас девушки. Долорес Рэдклифф. Должно быть, она действительно много значила для школы – по всему залу плакали ученики.
А потом упали эти листовки. Они напугали меня до смерти. Но я ни за что не пойду на тот сайт. Я приехала сюда, чтобы скрыться от подобных драм.
– Ты в порядке? Выглядишь немного бледной.
Поднимаю взгляд, сердце несется вскачь. Я так долго сидела на своем стуле, что зал успел почти опустеть. Обнаруживаю, что оказалась наедине с двумя девушками, обе – в безукоризненной школьной форме. Я узнаю ту, что стоит ближе, – эта студентка была на сцене рядом с миссис Эббот.
– О да, прошу прощения, – отвечаю я.
– Мы, кажется, еще не знакомы? Я – Араминта Пирс, староста этого года. – Она широко улыбается мне, ее длинные светлые волосы, собранные в высокий конский хвост, слегка покачиваются.
– А я – Бонни, – говорит девушка пониже, стоящая прямо у нее за спиной. – Я в первом классе шестой ступени, как и ты.
– Ты Одри Вагнер, верно? – спрашивает Араминта, присаживаясь на пустой стул передо мной.
– О… – Моргаю несколько раз, ошеломленная. – Это я. Верно.
– О боже! У тебя такой милый акцент! Такое чувство, будто я на съемочной площадке «Нэшвилла» [5].
– Ну разве ты не прелесть, – говорю я, изо всех сил стараясь изобразить Долли Партон [6]. И слышу одобрительный визг Араминты.
– Прошу прощения, я не поприветствовала тебя, когда ты приехала. Я стараюсь приветствовать каждого новенького. Но, уверена, Айви рассказала тебе, как тут что устроено! Она так умна, правда?
– Хотя, может, не так чтобы любит делиться, – подмигивает Бонни.
Араминта смеется.
– Хорошее замечание! Как вы, поладили?
– Эм.
Чем дольше затягивается пауза, тем шире она улыбается.
– О, какая я глупая! Как староста я интересуюсь всеми. Тебе придется привыкнуть к тому, что меня тут очень много и я сую нос во все твои дела. – Она грозит мне пальцем и смеется.
– Ну, мне очень приятно познакомиться с вами, – говорю я.
– Как тебе школа пока что?
Глаза у нее такие большие, а лицо такое открытое, что мне сложно солгать.
– Отлично! – отвечаю я, хоть и сквозь слегка стиснутые зубы. Может, все дело в моем акценте, но Араминта ничего не замечает.
– В нее невозможно не влюбиться, – щебечет она, пока Бонни согласно кивает. – Но ты должна кое-что знать. – Староста заговорщически наклоняется ко мне. – В школе существует иерархия. Младшие, мы называем их недолетками, помогают ученикам шестой ступени. Бегают по школе, выполняют наши поручения и все такое.
Я морщу нос.
– Немного странно, нет?
– Полагаю, только если не привык к такому. Но потом ты поймешь, что в Иллюмен Холле многое делается именно так. Все равно недолетки в основном помогают префектам.
– Префектам? – переспрашиваю я.
Араминта театрально хлопает себя по лбу.
– Конечно! Американка, откуда тебе знать. Префекты – это как школьные надзиратели, – со смехом поясняет она. – Ты узна́ешь их по этим маленьким значкам. – Она достает ярко-желтый значок в форме щита с черной буквой «П», выгравированной посередине. – У меня, как видишь, значок немного другой. – Это ярко-красная звезда с золотой буквой «С». – Раньше там были буквы «СД» для старост-девочек и «СМ» для старост-мальчиков, это Ксандер. Но на десятом году обучения наша Кловер подала петицию, что необходимо сделать их более гендерно-нейтральными, так что теперь мы просто старосты. Хотя я все еще называю себя старостой-девочкой, потому что именно так себя и идентифицирую!
Я почти не слушаю, как Араминта трещит о том, что префекты должны «помогать ровной работе домов» и «контролировать занятия младших», что для меня звучит как тяжелая работа. По крайней мере, теперь я понимаю, что за значок видела у Айви. Перевожу взгляд на Бонни, которая смотрит на Араминту так, будто у той из задницы солнце светит. Я подавляю желание хихикнуть при этой мысли прежде, чем Араминта поймет, что я не слушаю. Уверена, она сказала бы, что префекты – это не повод для смеха.
– Так у тебя уже была полная экскурсия?
– Еще нет, – отвечаю я, резко переключая внимание.
– Хотела бы я провести ее сама, но Бонни столько знает о школе. И она учится с тобой, будет приятно видеть знакомое лицо в классе. Я вас пока оставлю! Мне все равно нужно разобраться со всем этим беспорядком. – Встав, Араминта подхватывает одну из этих листовок и тут же с отвращением бросает ее на пол.
Сама я намеренно ни к одной не прикасалась. Я вижу, что многие студенты скорбят о своей погибшей однокласснице, но не могу позволить втянуть себя в это. Уверена, что все это – печальная история и, судя по краткому взгляду на строки, отпечатанные на разбросанных повсюду бумажках, существует много вопросов по поводу смерти этой девушки. Но это не мое… ну, не мое дело.
– Готова? – спрашивает меня Бонни. Когда она улыбается, маленькие ямочки появляются на ее покрытых веснушками щеках. Она кажется довольно милой, и я напоминаю себе, что не стоит бояться заводить новых друзей. Я уверена, они вовсе не похожи на тех, что остались дома. И не все будут такими грубыми, как моя соседка по комнате.
– Полностью. Идем.
Бонни ведет меня из зала по длинным извилистым коридорам в кафетерий или, как она его называет, столовую. Произведения искусства висят практически на каждой стене, от картин с деревьями и странными викторианскими зданиями до бессмысленных абстрактных изображений. Дорога, по которой мы идем, теплая и светлая, но время от времени мимо мелькают входы в длинные коридоры, которые исчезают в тени. Когда я останавливаюсь, чтобы всмотреться в темноту, кажется, становится холоднее.
В этой школе перехватывает дыхание буквально от всего. Столовая светлая и современная, накрыта огромным куполообразным стеклянным потолком, словно теплица с растущим в центре деревом. Бонни поясняет, что есть и более официальный обеденный зал, но по большей части все устраиваются тут. У меня урчит в животе – я не ела с тех пор, как приехала сюда, и отказалась от предложения Айви показать, где тут можно перекусить.
– Ты ведь в Доме Гелиоса, верно? – спрашивает Бонни, как только мы берем кофе навынос и слегка черствый маффин из кондитерского лотка в углу столовой. Мне уже нравится эта девушка.
– Ага, – отвечаю я.
– Так, это круто, это один из самых старых домов. Я в Нове, там только девчонки. Ты много знаешь о Домах?
Я качаю головой. Бонни улыбается, ей не терпится поделиться своими знаниями.
– Ну, в Иллюмен Холле их всего шесть, все они под разными звездами. Это своего рода страсть основателя Иллюмен Холла, лорда Брэйтбона, безумно богатого торговца с необычайным интересом к астрономии и астрологии. Вначале существовало лишь два дома, Гелиос и Полярис. Но по мере того как росло число студентов, добавлялось все больше домов, чтобы сохранить «семейную» атмосферу школы и ощущение, что она маленькая. Дом Нова был построен, когда тут впервые разрешили учиться девочкам. В передней Дома Нова висит портрет его первой управляющей, леди Пенелопы… я могу показать тебе в следующий раз, хочешь?
Я улыбаюсь.
– Спасибо.
Следует неловкая пауза, Бонни, наверное, ждет, что я продолжу выражать благодарность, но я не знаю, что еще сказать. Я чувствую, как она выносит мне приговор, и знаю, что должна привлечь ее на свою сторону. Я не хочу изолироваться от всех, кого встречаю в этой школе.
– Вау. Прямо огромный массив истории. Не думаю, что когда-нибудь начну ориентироваться во всем этом!
– О, ты еще удивишься.
Мне знакомы девушки такого типа. Она хочет дать мне что-нибудь, отчаянно хочет. Я предлагаю ей единственное, что меня пока интересует, и надеюсь, что это не задаст нашей беседе неправильный тон.
– Ну, есть одно место, которое я думала найти, место, которое называется ОКС.
– О, я, конечно же, могу тебя туда отвести. Но сначала скажи, ты занимаешься спортом?
Я пожимаю плечами.
– Эм, не очень.
– Ну, им тут нравится, если мы занимаемся каким-нибудь спортом… Я – в хоккейной команде.
– Ну, думаю, мне нравится играть в теннис.
– Отлично, пойдем, посмотрим открытые корты, пока не стемнело. – Бонни хватает меня за руку, тащит через ряд двойных дверей во двор.
У меня такое чувство, будто я на ускоренном курсе об Иллюмен Холле, пока она вываливает на меня лавину каких-то установок и правил, проводя одновременно экскурсию по территории. Бонни, кажется, знает тут всех… хотя, опять же, эта школа намного меньше моей прежней школы в Саванне. Всего несколько сотен учеников в сравнении с парой тысяч.
Оказывается, тут имеется целая куча спортивных команд, к которым я могу присоединиться, клубов, членом которых могу стать, любые внеклассные занятия, какие только можно придумать. Бонни мила и дружелюбна, и я расслабляюсь в ее компании. Впервые за долгое время я смеюсь и нормально болтаю. В последние дни я чувствовала себя одеревеневшей.
– Окей, и один последний момент, прежде чем мы пойдем в ОКС. Немного странная традиция Иллюмен Холла.
– Я тебе доверяю, – отвечаю я, смеясь.
Она улыбается мне, и мы направляемся обратно к главному зданию школы. Эта часть территории Иллюмен Холла, сразу за домом, очень ухожена: сплошные фигурно постриженные изгороди и ровный газон. Мы придерживаемся песчаных, посыпанных гравием дорожек, которые вьются через парк. У одного из фигурных кустов неряшливый бородатый парень в облегающей джинсовой рубашке и заляпанных грязью брюках подрезает ветки.
– Кто это? – спрашиваю я Бонни.
Она щурится в сторону живой изгороди.
– А, это, если не ошибаюсь, внук мистера Тавистока. Эд, кажется? Они отвечают за территорию. Хотя они оба такие жуткие, что я бы предпочла не пересекаться с ними. Жена мистера Тавистока исчезла при загадочных обстоятельствах, и говорят, что ее тело не нашли лишь потому, что он знает все укромные уголки школы. – Бонни передергивает плечами, но на лице у нее улыбка.
Эта история не кажется мне забавной, но я выдавливаю улыбку, чтобы у нее сложилось впечатление, что я легко ко всему отношусь.
Солнце висит низко в небе, отбрасывая оранжевые отсветы на серый кирпич школы. Повсюду вокруг море, и ветер играет моими волосами, бросая их вокруг лица.
Если смотреть с этой точки, школа, благодаря всем пристройкам и дополнениям, представляет собой мешанину стилей. Стеклянный купол столовой и башня в дальнем конце, которая будто вышла из сказки. Бонни замечает мой взгляд.
– Это крыло художественных классов. Ну, первый этаж.
– В таком случае отстойно, что я не выбрала изобразительные искусства!
Бонни передергивает плечами.
– О, совсем даже не отстойно. Это место тоже страшное. Клянусь, если идти мимо него ночью, оно гудит, словно какая-нибудь штуковина из «Черного зеркала» [7]. Я по возможности избегаю его. Ладно, вот мы и пришли! У тебя есть пятьдесят пенсов или что-то в этом роде?
– Чего?
– Мелочь. Монетка.
Мы подошли к большому пруду с пожелтевшими лилиями и нежно журчащим фонтаном в центре. Приглядевшись внимательнее, я вижу, что каменная кладка, окружающая пруд, и дно самого бассейна укрыты монетками, яркими булавками и другими блестящими безделушками. Бонни некоторое время качает в руке серебряную монетку, а потом кидает ее в воду. Затем скрещивает пальцы и говорит:
