– Пошли бы, значит, за меня-то? В Рышкове наш дом хороший был, сами знаете… Одна невестка, братняя, это, жена… Ну и отец.
Вдруг остановился. О чем говорят? Ведь ничего этого нет…
– Но как, значит, теперь я пролетарий и эмигрант, то вы домой приехавши, за другого парня выдете…
– Никогда я вас, Петр Сидорович, не забуду, – сказала Анюта и заплакала.
– Нам уж не до того, – продолжал Петр жестоко. – Нам чужой хлеб теперь осталось есть, да и его нету… Куда пойдешь? Своих много, чересчур даже… Лихом не поминайте…
Анюта плакала.
– Что уж вы… Может, Бог даст…
– Бог даст? Чего там Бог даст? Может быть, и Бога-то никакого нету…
Анюта испугалась, и даже плакать перестала. Глядела на него серыми, простыми глазами.
– Как так нету? Бог-то, Он видит… Петр помолчал, насупившись.
– Видит, да не слышит. Правду говорили товарищи: врут все попы… А коли и не врут, так где Он, Бог-то? Здесь, что ли? Там Он у нас остался. Сюда не хватает.
– Петр Сидорович, – залепетала Анюта, хватая его за рукав. – Я вас никогда не забуду и не покину никогда… Вы не отчаивайтесь. Бог через добрых людей помогает. Что тут-то жить? Какое уж житье? Лучше, коли что, дома помирать… А здесь что?
Уж совсем весна пришла – и не заметили. Вверху где-то весна была, в небе, а камни не потеплели, все такие же. И люди все так же, одинаково, лились, переливались, ехали, звенели и шумели, все так же, не больше, хотя был праздник. Графиня сказала Анюте, что праздник, что Пасха. Анюта удивилась. Какая же это здешняя Пасха? Не похоже. Ничего нет.
И еще что-то сказала ей графиня, от чего у Анюты сердце захолонуло сначала радостью, а потом болью, и боль и радость вместе сплелись в непонимающей тоске.
Побежала к Петру на свиданье, ноги подкашивались.
Он опять голодный, неделю без работы, только дверцы автомобильные отворял, ну, просто сказать – подаяние. Глаза так и блестят.
– Христос воскрес, – сказала Анюта нерешительно.
– Ах, это что Пасха ихняя? Так что? Уж эта мне Пасха! С голоду и так дохну…
– Они этого не понимают.
– Верно, не понимают. Чего с них спрашивать. Пошли, сели на лавочку. Тут тише. А Пасхи, действительно, никакой не было. Анюта вся дрожала, не знала, как сказать ему.