Зинаида Гиппиус
Ваня и Мари
«Национальный» вопрос потрясает людскую и кухню с самого приезда Мари. Как они там объяснялись – Бог их знает; но крик и гул шел непрерывно. Мари бесцеремонно и грубо передразнивала товарок: вот как едят, вот как подолом шлепают… Те входили в раж. Особенно неистовствовала Степанида-прачка. Лезла драться, Мари готовилась дать сдачи.
– Qu'elle est bête! Qu'elle est bête![9]
– Слышите? – вопила Степанида. – Всячески ругается! Кулебякой ругается! Да я ее, толстомордую… Да я ее…
Ваня разрывался, вторая горничная, худенькая Танюша, неглупая и переимчивая, тоже лепетала какие-то полуфранцузские примирительные слова… Наступало затишье. Ненадолго. До новой свары, до новых насмешек и «ругательств» Мари.
Быть может, и нельзя было назвать эту войну в подвальном этаже – «национальной». По крайней мере Степанида и все другие русские обитательницы людской обижались на Мари просто как на «толстомордую наглянку», каждая за себя, и только. Что она француженка, и говорит, что Франция лучше России – им до этого как-то не было дела, и «за Россию» обижаться – в голову не приходило. Ни о какой Франции оне не думали и думать не желали… (а, может быть, и о России тоже?).
Мари – лентяйка, лживая и глупая девушка; но, как ни странно, она все-таки ближе к «национальному вопросу», чем другие. Пусть и для нее Франция, – родина, – только Париж. Но все-таки она какой-то «родиной» кичится и за ее превосходство (и свое, конечно) – кидается в бой. Танюша куда умнее Мари, но и она, понимая, что сама-то Мари не много стоит, готова с ней дружить и нисколько не защищает свои порядки: что, мол, пожалуй, и правда, – там за границей у них шикарнее.
О Ване и говорить нечего. Мари ему казалась особым, нездешней прелести, существом.
Теперь, сидя с ней на лавочке, он горел и потел от блаженства. А ночь была свежая.
– J'ai froid[10], – сказала Мари и повела плечами.
Ваня понял. И – сам не ожидал! – сделал движенье, чтобы обнять ее: Мари увернулась и даже дала ему, полукокетливо, пощечину.
– Же ве… – начал, смутившись, Ваня. – Понимаете, не что-нибудь! А марье[11]. Понимаешь?
Мари фыркнула. Да и было к чему. Да и сам Ваня понимал, что сморозил глупость. Ни кола ни двора у него; да еще на призыв идти осенью. И не в том дело: а как это – жениться на Мари? Еще вот – на луне бы жениться!
