Зинаида Гиппиус
Неприятное воспоминание
Я сначала изумился, но после вспомнил, что Юля говорила в одном из писем: «…Не удивляйтесь, если услышите обо мне странные вещи. Я делаю то, что другие называют делом. Я не люблю этого дела и не знаю – нужно ли оно. Мне все равно-то или другое. Я хочу убедиться, что при всякой жизни, при труде и деятельности я останусь неизменной. У меня нет призвания, но у меня есть способности. Я никогда не была ленива, и я сильна и настойчива, я могла бы развить свою талантливость, посвятить себя искусству, достичь… Чего?
Нет, не буду делать того, о чем думать неприятно. Знаете Башкирцеву? Она хотела сделаться певицей, но потеряла голос и поскорее стала художницей. А если б зрение у ней ослабело – верно, занялась бы литературой. Я никогда так не сделаю».
X
Мне оказалось необходимым переменить квартиру. От больницы далеко, да и комната для приема больных, хоть маленькая, понадобилась. В номерах я жить не хотел. Скоро я приискал себе уютную и чистенькую квартиру на Плющихе. Спальня и кабинет с недурной обстановкой. Других жильцов не было.
Дом мне нравился – большой, с садом. Вход совершенно приличный.
У хозяйки был сын, гимназист лет семнадцати, пятнадцатилетняя девочка, дочь, и еще двое или трое детей. Отца их я не видел. Моя хозяйка – я узнал после – была в разводе с мужем.
Мне жилось очень хорошо. Дочь хозяйки за мной ухаживала, обедал я со всей семьей, сытно и вкусно. Сама хозяйка, Леонида Павловна, была со мной очень приветлива. Часто в свободное время я отправлялся в «парадные комнаты» и заставал Леониду Павловну за работой в гостиной или хлопочущей по хозяйству. Дом она вела строго и любила порядок.
Ко мне часто заходил один товарищ, Рахманин. Я его не любил, но нельзя же это было сказать человеку в лицо. Как-то пришлось познакомить его с Леонидой Павловной, с семьей…
– А знаешь, Николай Эрнестович, ведь хозяйка твоя премилая штучка. Ты обрати внимание. А то лучше сиди бирюком и предоставь мне…
Я не любил такие шутки. Вообще, надо сказать правду – я всегда был очень чистый человек, на любовь смотрел просто, с медицинской точки зрения или уж, напротив, мечтал о чем-то прекрасном, о каком-то идеальном существе, которое я встречу… потом, после, когда начнется жизнь.
Я сухо ответил Рахманину, но слова его заставили меня внимательнее взглянуть на Леониду Павловну.
Мы сидели за обедом, она разливала суп.
– Вы, кажется, любите больше кореньев, Николай Эрнестович?
– Нет, очень вам благодарен, так прекрасно.
Я думал о том, что Рахманин прав. Хозяйка моя была дама очень полная и высокая, настоящая belle femme[1]. Голубые глаза, приятный рот; подстриженные светлые волосы вились красивыми локонами. На вид ей было не больше тридцати пяти лет. Она одевалась в широкие, удобные капоты ярких цветов, и ее видная фигура очень выигрывала от этого.
Я чаще и чаще выходил в парадные комнаты и разговаривал с Леонидой Павловной. У нас шли все обстоятельные, простые разговоры. Она объясняла, почему Маша – ее дочь – не кончила гимназии, какие трудные extemporale[2] задают Володе. Я учил ее, как вентилировать комнаты, и невольно любовался ее красивыми глазами.
У нее почти никто не бывал. Изредка я встречал каких-то дам – соседок, две-три Машиных подруги… Только Рахманин зачастил и приезжал уже не ко мне, а прямо к Леониде Павловне, привозил какие-то книги, конфекты… Леонида Павловна принимала его ласково, что меня страшно сердило.
Один раз – я хорошо помню этот вечер – мы сидели втроем – я, Рахманин и Леонида Павловна. Разговор не клеился, я был мрачен, и Леонида Павловна только изредка улыбалась шуточкам Рахманина.
Наконец я предложил прочесть какую-то новую повесть и вышел к себе за книжкой журнала.
Перейдя следующую комнату, я вспомнил, что книжка оставалась в гостиной, и воротился.
И я отворил дверь как раз в ту минуту, когда Рахманин, проговорив какое-то слово, которое я не расслышал, наклонился близко к Леониде Павловне и хотел ее поцеловать.
Она вскрикнула, вырвалась из его объятий и подбежала ко мне.
– Вон он, ваш приятель, какие штуки выкидывает! Видели? Вы его ко мне в дом привели…
Она задыхалась от волнения и была вся красная. Я близко подошел к Рахманину и сказал:
– Идите вон!
– А вам какое дело? – нагло ответил Рахманин. – Какие у вас права? До вас не касаются мои отношения с Леонидой Павловной.
– Я сам знаю мои права. Идите вон!
– А, вот как! – начал было Рахманин.
– Такие права, что я за Николая Эрнестовича замуж выхожу, он мой жених, – громко сказала Леонида Павловна.
Прошла минута молчания.
– В таком случае честь имею кланяться и от души поздравляю, – насмешливо сказал Рахманин. – Дай Бог вам тысячу лет здравствовать и с супругой, и с детками, и со всеми родными и знакомыми. Прощенья прошу.
Я молча пошел за ним в переднюю, молча отворил ему дверь и захлопнул ее, когда он вышел.
Когда я вернулся в гостиную, Леонида Павловна плакала, положив голову на гарусную подушку. Я сел с ней рядом, тихонько обнял ее и старался утешить.
Таким образом, я сделался обладателем красивого домика на Плющихе, отцом четырех больших детей и мужем Леониды Павловны. Через год мне дали место помощника старшего врача при той же больнице.
Жизнь моя потекла правильно и мирно.
