Самодержавие и сохранялось, а конституции не было, – хотя запрещалось говорить о том, что ее нет, равно, как и о том, что она есть, – вообще запрещалось о ней заикаться.
Помнится мне разговор одного писателя с министром Щегловитовым. Писателя этого обидела охранка, – но не совсем привычным способом: отняла у него начало его работы, Рукопись, которую он даже и не думал печатать, да и как бы он мог, раз это было только начало? Такой «некультурный» поступок и дальнейшее, не более культурное, поведение охранки заставили писателя попытаться дойти до «самого» министра. Надо сказать правду, «сам» оказался культурнее охранки и обещал содействовать возвращению частной собственности.
«Там страшно, – рассказывал потом писатель. – Ряд громадных, пустых и совершенно темных зал. Только сидит в каждой – черт его знает кто, охранник или вроде. И точно ждут каждую минуту злоумышленника, покушения какого-нибудь. В самой дальней комнате – Щегловитов, один-одинешенек. И, несмотря на свою культурную любезность – тоже какой-то напряженный, неуверенный. Потом обошелся, – и показался мне довольно искренним. Я воспользовался случаем, говорил не стесняясь. Когда я, наконец, спросил его прямо: да скажите мне, что у нас такое, самодержавие или не самодержавие? – Щегловитов на минуту задумался, потом развел руками и сказал: „Ей-Богу – не знаю!“».