Зинаида Гиппиус
Бесстрашная любовь
Перед Россией и русским народом, каков он был, – и есть, – лежало два пути. Только два. Первый: «спать, спать, умирая во сне», ждать, что «через пять годов» – пять веков – «съест вошь». Второй: разрушить «страшную обыденщину», вывернуть корни. Без выворота корней или без «шлеи под хвостом», без того взрыва безумия народного, о котором Тихон говорит: «Будет дело, будет!», могла ли Россия пойти по второму пути? Внутренняя сила, века сдавленная, – и сила слепая, – Как бы это она, вырвавшись наружу, не расшибла все вдребезги, не послала все к чертовой матери, не соблазнилась самыми Сдельными соблазнами? Припадок был неизбежен, и неизбежно он проходит. За ним – ждет такое страдание, какого не видели, может быть, и народы более грешные. Но страданье новое, ибо не тупое – а режущее. Оно не даст уснуть русскому народу. Не даст умереть во сне. Оно поставит перед ним, – и ставит уже, – смерть «лицом к лицу». И в муках родится новое понимание смерти, жизни, борьбы за жизнь.
Высшей Волей был избран для России этот тяжкий – второй – путь. Если б было дано выбирать нам, если б мы знали, что выбираем – не устрашились бы мы пути второго? Думаю, устрашились бы. Но «боящийся – несовершенен в любви», и мы редко услышим ее последние повеления.
Слышим ли их теперь? Видим ли, какого выбора требовала истинная любовь к России?
Кто видит и понял – тот принимает все, совершившееся в России, – и еще недовершенное, – отнюдь не «преклоняясь перед фактом» или «покоряясь воле Божией». Нет, не Божья только, но и наша собственная воля: обе воли тут – одно. Лишь в таком принятии русского народа, – с его безумием, с его соблазном и падением, с мукой, разрешающей от уз смертного сна, – живет надежда. И к такому принятию народа и пути его – нас ведет знание правды о нем.
Бесстрашен в правде Бунин. Не боится показать: «Воры, пьяницы, мошенники, убийцы, да такие бесстыжие, что друг другу не верят…» Не скрывает: все они, и мужики, и господа, могут «или властвовать – или бояться…». Бунин смеет его видеть: не он ли видит и тяжкие, смутные думы, слезы, жажду подвига, нежную тонкость, святую чистоту – этих самых убийц!
Великое томление народное – его томление. И не хочет зрячая любовь художника-человека, чтобы его мать, его Россия, такая, какая есть, – «спала, спала, умирая во сне…».
«Пестрая душа. Чудной мы народ. Но несчастный, несчастный прежде всего… До чего затоптали, забили…»
Еще далеко не совершилось все, чему должно совершиться. Еще едва мы у перехода от безумия к новому нашему острому страданью. Но как бы мы ни были несчастны, теперь – не слезами Тихона плакать нам над «лежащей во гробе по образу Божию созданной нашей красотой, без-образной, безгласной, не имущей вида…».
Безмолвен, страшен гроб, – но камень от этого гроба уже отвален.
Тихон плакал, потому что боялся:
– Пропала жизнь!
Нам, если мы, вместе с Буниным, видим правду и верим нашей любви, – нельзя бояться: жизнь России, жизнь русского народа – только у начала.
