Зигмунд Фрейд
Письма к невесте

Полная версия

Письма к невесте (1882–1886)

1882

Большой науке я сделаю серьезный комплимент, если скажу: «Высокая наука, я остаюсь Вашим покорным слугой, Вы внушаете мне глубокое благоговение, но не сочтите меня безнравственным, Вы никогда не смотрели на меня по-дружески, никогда не говорили мне утешительных слов. Вы не отвечаете, когда я пишу; Вы не слышите, когда я говорю; я знаю другую Даму, которую ценю больше, чем Вас, и она стократно вознаграждает меня за служение ей».

Вена, 10 июня 1882 г.

Моя дорогая, горячо любимая девочка!

Я знал, что, как только нас будет разделять расстояние, ясно пойму всю меру своих лишений. Но все еще не могу осознать глубину своих чувств. Твой нежный образ неотступно стоит передо мной. Это сладкая греза, солнечная мечта, и я боюсь отрезвления.

Друзья говорят, что это и есть настоящая любовь. Вспоминаю отдельные черты твоего облика, такие прелестные и необычные, дарящие чувство такого блаженства, что никакая фантазия никогда не создаст ничего подобного.

Моя Марта – очаровательная девушка, о которой все говорят почтительно, с уважением. И это при первой встрече пленило меня, а благородное доверие наряду с любезностью усилило во мне веру в собственную ценность и вселило новые надежды, я почувствовал прилив творческой энергии, что так необходимо мне.

Если мы встретимся снова, я смогу преодолеть робость и некоторую натянутость наших отношений. Мы вновь окажемся одни в Вашей милой комнатке, моя девочка опустится в коричневое кресло, а я сяду у ее ног на круглую скамеечку. И мы будем общаться друг с другом… Ни смена дня и ночи, ни вторжение посторонних, ни прощания – никакие заботы не смогут разлучить нас.

Твой прелестный портрет, твой образ… Признаюсь, я сначала недостаточно ценил, когда перед глазами был прообраз, прототип. Но теперь чем чаще я всматриваюсь в портрет, тем больше вижу и сходство, и различия с моей любимой. Я ожидал, что на портрете бледные щеки станут алыми, как те розы, которые держали твои нежные руки. Но дорогой образ остается спокойным и словно говорит мне: терпение, терпение… Я ведь пока только образ, знак, тень на бумаге, а сущность снова явится тебе, и ты никогда не сможешь меня забыть.

С удовольствием помещаю твой портрет среди моих домашних богов, которые висят над рабочим столом. Но суровые мужские лица, о которых я думаю с уважением, как бы подсказывают мне, что нежное девичье лицо должно быть отделено от них. И я готов хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскрешать свои воспоминания.

У меня не выходит из головы, что я как будто где-то читал об одном человеке, который ни при каких обстоятельствах не расставался со своей возлюбленной, но после долгих размышлений оставил это занятие. Это кажется сказкой в драме Гёте «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Этот сюжет смутно напоминает и о моих желаниях. Спустя долгие годы я перечитал эту книгу и нашел подтверждение своим догадкам. Притом нашел больше, чем искал. Забавнейшие легкие намеки внезапно то здесь, то там вызывали у меня ассоциации с нашими отношениями.

Но когда вспоминаю, какое значение придаешь ты моему самоутверждению, я то сержусь на эту книгу, то с наслаждением отбрасываю ее, утешая себя тем, что моя Марта не русалка, а прелестное человеческое дитя. Мы находим общий язык с помощью юмора и хорошо понимаем друг друга, хотя ты, возможно, будешь разочарована, когда вновь перелистаешь эту маленькую книгу о Вильгельме Мейстере. Но мне не хотелось бы забивать твою голову дикими фантазиями и серьезными идеями, которые одолевают меня.

Это письмо, любимая Мартхен, я написал не сразу. Эли^[1] и Шенберг были вчера и сегодня вечером у меня; вчера, кроме них, было еще несколько девушек. Чтобы не возбуждать никаких подозрений, я казался обходительным, компанейским, хотя охотнее остался бы наедине с собой.

Только взгляд Шенберга доставил мне отраду, и рой самых дорогих воспоминаний – в красках и звуках – ожил во мне, когда я смотрел на его энергичное, честное лицо. Главный человек в этих воспоминаниях ты, волшебница… И потому Шенберг, которого ты и я знаем, становится мне с каждым днем приятней.

Помню прощание с тобой на вокзале и твой последний привет. А сегодня услышал от Эли известие о твоем приезде, о котором страстно мечтаю.

Твой брат, мне кажется, хорошо себя чувствует у нас в Вене. Я не пошел с ним дальше, сказав ему, что с момента известия о твоем приезде я не одинок. Кроме того, я нашел забвение в работе и утешил себя верой в то, что Марта будет моею так долго, как долго останется Мартой.

Моя дорогая невеста! Если я не решался раньше связать твою судьбу с моею и разделить не только радость, но и суровое несчастье, если я должен тебя все-таки увезти, то позволь это сделать теперь. Постарайся забрать у твоих любимых родственников все фото, на которых ты еще ребенок. Мне думается, я смогу сохранить старые фотографии, которые принадлежат твоей матери, по меньшей мере до твоего возвращения. Если тебе нужно что-нибудь отсюда, я буду счастлив, как никто другой, выполнить любое поручение.

Позволь мне знать все о твоих нынешних отношениях (деловых, дружеских). Это даст мне возможность легче перенести твое отсутствие.

Используй пребывание в Гамбурге для укрепления своего здоровья. Я бы с удовольствием посмотрел на твои щеки, пухленькие, как на детских фотокарточках.

День уже заканчивается, письмо уже полностью написано, лист бумаги кончается, и я вынужден завершить таким образом беседу с тобой… Будь здорова и не забывай бедного мужчину, чью душу ты спасла и осчастливила.

Минна^[2] передала мне сердечный привет через Шенберга.

Вена, вторник, 27 июня 1882 г., до полудня, в лаборатории

Моя милая невеста, я вырвал несколько листов из моей расчетной книжки, чтобы написать тебе во время эксперимента, который провожу. Перо я похитил с рабочего стола профессора. Коллеги думают, наверное, что я занят только экспериментами, и один из них даже задержал меня минут на десять. Рядом со мной врач для бедных исследует в лаборатории мази, не представляют ли они вреда для здоровья.

Передо мной в аппарате кипят и вздымаются клубы газов, за которыми я должен начинать наблюдение.

В целом здесь все располагает к самоотречению, ожиданию. Химия состоит на две трети из ожидания; жизнь, очевидно, тоже, и самое прекрасное, что можно себе позволить, это то, что я сейчас делаю.

Твое милое письмецо пришло неожиданно и потому вдвойне желанно. Я чувствовал себя на седьмом небе от счастья, ощущая в дорогих строках очаровательное смущение. Будь внимательна, девочка, наведи снова порядок в своих выдвижных ящиках, я надеюсь, новый порядок… Хотел еще что-то сказать, но мой по натуре глупый сосед втянул меня в беседу о солях ртути. Да осудит его Бог за это.

Твое письмецо как бы компенсировало сегодняшнюю скверную погоду, оно словно солнечный луч в голубом небе, хотя на самом деле туманно и дождливо.

Твое письмецо (я не хочу больше говорить «милое») прибыло из Берлина. Я хотел бы сказать все самые ласковые слова в твой адрес, сожалею только, что знаю их так мало.

На конверте – почтовый штемпель Гамбурга. Вандсбек так близко от Гамбурга? Ты уже видела море? Шлю ему большой привет, мы еще придем к морю вместе. Земля и море должны действовать сообща, а моя невеста должна оставаться цветущей. Разлука сделает ее еще более привлекательной.

Я так тщеславен, что хочу уважать и признавать тебя все-таки не больше, чем родину. Как это дерзко с моей стороны, если знать, что ты – любима.

Бедная Минна должна была выдумывать пять страниц длинного письма. Что за опасные вещи написала ей Мартхен? Позволь мне все-таки знать, что пишет обо мне Эли. Это должно быть довольно забавно.

Ты делаешь меня ленивым, Мартхен. Я работаю в течение дня, но вечером я совершенно не способен даже книгу почитать. Поэтическими произведениями не интересуюсь. Потому что сам переживаю прекрасную поэзию.

Большой науке я сделаю серьезный комплимент, если скажу: «Высокая наука, я остаюсь Вашим покорным слугой, Вы внушаете мне глубокое благоговение, но не сочтите меня безнравственным, Вы никогда не смотрели на меня по-дружески, никогда не говорили мне утешительных слов. Вы не отвечаете, когда я пишу; Вы не слышите, когда я говорю; я знаю другую Даму, которую ценю больше, чем Вас, и она стократно вознаграждает меня за служение ей. У нее только один слуга, не тысячи, как у Вас. Вы поймете, что теперь я посвящаю себя невзыскательной, милостивой Даме. Вспомните меня добром, я снова вернусь. Я должен писать Марте».

Но все будет выглядеть по-иному, лучше, если смогу ежедневно видеть мою Мартхен и говорить с ней.

Обе Дамы (и Наука, и Марта) смогут тогда мирно уживаться, ладить друг с другом, и гордая, неприступная Дама должна будет уступить другой – ласковой и скромной, чтобы направлять на путь истинный и вознаграждать.

Вчера я был у своего друга Эрнста фон Флейшля^[3], которого я до сих пор не представил тебе. Раньше я во всех отношениях завидовал ему. Теперь у меня есть преимущество. Он десять или двенадцать лет был помолвлен; она была его ровесницей и готова была сколько угодно ждать его, а он поссорился с нею по неизвестным мне причинам.

Эрнст – отличный человек, по натуре и воспитанию он принадлежит к числу лучших. Его физическое совершенство, развитое упражнениями, сочетается с глубоким умом и многообразными дарованиями.

Красивый, благородный, наделенный всеми талантами и прилежанием, имевший оригинальное суждение о большинстве вещей, он был моим идеалом. Когда мы стали друзьями, я искренне радовался его достоинствам. На этот раз поделился с ним мнением об одном памфлете, а он учил меня японской игре в го. Он поразил меня тем, что изучает санскрит. Я обещал держать это втайне, но заранее знал, что раскрою Марте эту тайну, как и другие, более важные.

Я думал о друге, который превосходит меня во многих отношениях, и меня вдруг пронзила мысль, как он мог бы поступить с такой девушкой, как Марта, какое сияние он мог бы придать такому алмазу, как Марта? Ведь ты уже привела в восторг наш бедный Каленберг. И Альпы, и водный путь в Венецию, и великолепие собора Святого Петра в Риме меркнут по сравнению с тобой. Наверное, это прекрасно – ощущать значимость и влияние любимого, такого мужчины, как Эрнст, у которого немало преимуществ предо мною. И возможно, девять лет ее счастливой жизни резко контрастировали бы с девятью годами моего скромного бытия. Но я умею ждать, и Бог вознаградил меня, послав такое сокровище, как ты, Марта. Я испытал настоящее мучение, живо представив себе, как легко могла бы случиться твоя встреча с Эрнстом. Ведь он ежегодно проводит два месяца в Мюнхене, вращается в обществе образованных людей. Его вполне могла бы увидеть Марта, например у своего дяди^[4]. Хотел бы я знать, какое впечатление произвела бы на него она.

Затем я отбросил прочь мрачные плоды своего воображения. Мне стало ясно, что я не уступлю свою возлюбленную, если даже она поступит неверно по отношению ко мне. Часть счастья, от которого Марта добровольно отреклась в час нашей помолвки, мы еще наверстаем. Девушка должна оставаться довольно долго молодой, бодрой и свежей и даже спустя девять лет так прелестно удивляться всему новому и прекрасному, как она это делает теперь.

Надеюсь, Марта все-таки не уйдет с головой в домашние заботы, ведь Марта не Лизетта^[5].

Должен ли я в будущем иметь нечто лучшее, если заслужу? Мечтаю только об одном: Марта станет моею.

Сердечный привет моей дорогой от Зигмунда.