З. Х. Ибрагимова
Кавказцы

Полная версия

К 65-летию Победы

Светлой памяти моего дедушки Савченко Андрея Осиповича, летчика-героя, погибшего на Халхин-Голе, спасая товарищей ценой собственной жизни, посвящается

Академия наук ЧР

Комплексный НИИ РАН

Институт Востоковедения РАН

Халхин-Гол: кровавый май 1939 г.

Первые выстрелы в зоне конфликта прозвучали 11 мая 1939 г. К 14 мая японо-манчжурские войска оккупировали всю «спорную» территорию до Халхин-Гола. (1; с.1).

Москва приняла серьезные меры по усилению нашей авиации в зоне конфликта. Полк Н.Г. Глазыкина прибыл на Халхин-Гол 22 мая 1939 г. К началу боевых действий в полку было 63 истребителя. Летный состав 22 авиаполка за период боевых действий с 23.05 по 1.09.1939 г. непрерывно участвовал в боях с японцами. За это время полк провел 51 воздушный бой, 36 штурмовых вылетов на уничтожение войск противника и 478 вылетов на сопровождение бомбардировщиков и прикрытие своих войск. (2; л.6). Степень боеготовности истребителей была низкой: к 20 мая подняться в воздух могли только 13 машин И-16 и 9 машин И-15 «бис» первого выпуска, устаревших конструкций. Личный состав полка состоял из неопытных летчиков, владевших в основном только техникой пилотирования; ни групповому бою, ни стрельбе они обучены не были. Дисциплина серьезно хромала, из-за плохих условий жизни многие летчики писали письма с просьбой отправить их в Союз (3;с.1).

Летчики размещались в юртах. Помимо холода и голода страшно мешали комары – от их укусов раздувались лица, веки заплывали. Из-за песчаных бурь в фюзеляжи самолетов набивался песок, который затем, в полете, выдувало словно дым, оставляя за самолетом «хвост» (4; с. 46).

Монгольское правительство предоставило советскому командованию сотни юрт разных размеров, вмещавших от 4–6 до 30 спальных мест. Поначалу летчики спали «по-монгольски» – на кошмах и циновках, но потом из Союза завезли разборные армейские кровати (5; с. 60).

Летом 1939 г. на всех аэродромах 22 полка летчики жили по 20 человек в юрте без постельного белья. Летный состав находился без воды. У летчиков не было даже фляг, в связи с чем летчики даже во время полета могли умереть от обезвоживания. Питание летного состава было неудовлетворительным. Качество пищи было плохое, обеды опаздывали на 5–6 часов (6; л.100)

Советский самолет И-15 к концу 30-х годов уже устарел и не мог на равных тягаться с новейшими японскими истребителями, особенно проигрывая в скорости и на вертикалях. И-15 («Ишаки») имели многопулеметное вооружение. Были случаи, когда отказывали все пулеметы сразу и летчики шли на таран. На самолетах отсутствовали бронеспинки сидений, поэтому японцы легко расстреливали наших летчиков (7; с.10).

27 мая 1939 г. при появлении в воздухе японских самолетов самолет командира авиабригады майора Т.Ф. Куцевалова не взлетел из-за неисправности двигателя, а во время боя четыре машины вынуждены были выйти из боя и приземлились по той же причине (возможно из-за некачественного топлива). (8; с.2)

Зафиксировано много случаев, когда наши летчики увлекшись боем, дрались до последней капли бензина и оставались без горючего (9; л.42). «Ишак» – машина скоростная, рассчитать запас горючего было не так-то просто (10; с. 146)

Японские авиачасти, личный состав которых имел опыт боевых действий в Китае, расположились на хорошо оборудованных аэродромах. Задолго до нападения на Монголию штаб Квантунской армии организовал ряд учений, японцы произвели рекогносцировку в районе будущих военных действий, составили специальные авиационные карты. По отзывам советских военных, имевших опыт войны в Испании, «японские летчики пилотировали значительно техничнее итальянских и гораздо напористее немцев» (11; с. 79)

Над Халхин-Голом советским летчикам пришлось столкнуться с японскими ветеранами, которые к тому времени отвоевали в Китае уже 2 года. Во многих отчетах наших летчиков с удивлением отмечалась способность японцев вести прицельный огонь при любых положениях самолета в воздухе, в том числе и вверх колесами (12; с. 72) Японцы избегали лобовых атак, нападали внезапно с хвоста самолета, подкрадываясь, или заслоняясь солнцем. У японских самолетов была одна особенность – они как бы «переваливались» с одного бока на другой, не давая советским летчикам прицеливаться (13; л. 42)

В то же время у японских летчиков плохо обстояло дело с товарищеской взаимовыручкой. Если у них от группы отрывался один или звено и на них нападали советские истребители, то остальные их не выручали, а стремились поскорее удалиться. Были случаи, когда японцы хитрили, притворялись, что их сбили, падали беспорядочным падением («штопорили»), но затем над землей выходили из штопора и уходили от преследования. Также японцы старались заманить советских летчиков в пылу боя вглубь своей территории (14; л. 42)

В мае 1939 г. советские летчики понесли особенно тяжелые потери. Первой потерей ВВС РККА стал связной самолет, сбитый японскими истребителями 21 мая. 22 мая 1039 г. произошло первое воздушное сражение японских и советских истребителей. В результате был сбит наш И-16, смело бросившийся в бой против пяти японских самолетов. 27 и 28 мая произошли крупные воздушные бои, в которых со стороны японцев в общей сложности участвовало около 100 бомбардировщиков и более 50 истребителей. Свой первый удар японская авиация нанесла 96 бомбардировщиками по Тамцак-Булану. Второй удар был нанесен по Баян-Туменю. Из опыта первых воздушных боев наши летчики сделали вывод, что они имеют дело с опытным противником, умеющим маневрировать, маскироваться в облаках и внезапно нападать сверху со стороны солнца (15; с. 16–17).

Первый бой летчики 22-го авиационного полка провели 27 мая 1939 г. Рано утром эскадрилья И-16 из 22 авиаполка под командованием старшего лейтенанта Н. Черенкова перебазировалась на передовой аэродром у высоты 752 (гора Хамар-Даба). В 9.00 восемь «ишаков» во главе с командиром взлетела на перехват девятки «И-96», замеченной постом ВНОС у озера Буир-Нур. Всего за этот день эскадрилья произвела четыре вылета по тревоге.

В первых трех вылетах встреч с противником не было, но зато два летчика сожгли моторы своих машин. Во время четвертого вылета у командира эскадрильи не запустился мотор. Он приказал летчикам, которые запустили моторы, взлететь раньше него. Летчики взлетели и взяли курс к линии фронта. Командир эскадрильи, запустив мотор, взлетел последним. Шесть истребителей И-16 следовали к границе по одному, на маршруте набирая высоту. Над Халхин-Голом эти самолеты-одиночки, находясь на высоте 2000–2200 м., встретились с двумя звеньями истребителей противника, которые шли в строю. Силы были слишком неравны, наши летчики оказались в заведомо проигрышной позиции, поэтому после первой же атаки, развернувшись, стали уходить на свою территорию, а противник, находясь выше, преследовал их до аэродрома и даже расстреливал после посадки (16; с. 16–17).

9 японских самолетов ушли без потерь. Три советских летчика погибли (командир эскадрильи ст. л-т Николай Черенков, помощник командира эскадрильи, капитан А.О. Савченко, мл. л-т Василий Паксютов); раненый летчик Пьянков выбросился с парашютом из горящего самолета. Остальным удалось сесть, но 2 истребителя нуждались в ремонте. В одном из них насчитали 18 пробоин, у самолетов было сожжено 4 мотора (17; л.22)

Интересные воспоминания об этом бое оставил летчик Григорий Приймук, вот некоторые выдержки из них:

«…Очередной наш летчик вернулся на аэродром. С горечью замечает: «Японцев много, а мы подходим к ним поодиночке, как беспомощные цыплята, вот они и клюют нас по одному!» Тем временем со стороны озера появляется очередной И-16 – у этого мотор вроде работает исправно – и аккуратно приземляется возле посадочного значка. По номеру вижу, что это машина капитана А.О. Савченко. Но не успели мы подбежать к нему, как слышим за спиной пулеметные очереди. Оборачиваемся – с востока на бреющем, всего метрах в десяти от земли, несется наш И-16, а на хвосте у него висит японский истребитель. Капитан отреагировал первым – прибавил оборотов и сразу пошел на взлет, вдогонку за японцем. Но тот не принял боя – заметив спешащего на выручку Савченко, прекратил преследование, резко отвернул влево и скрылся из виду. Только мы перевели дух – с другой стороны, и тоже на бреющем, появляется еще один наш истребитель; с ходу, не набирая высоты, идет на посадку. Глядим, а у него на хвосте японец! Но вместо того, чтобы расстрелять беспомощный на земле И-16, самурай открыл огонь по нашей группе и стоявшему рядом самолету. Не попал – только поджег двумя короткими очередями сухую прошлогоднюю траву – и, не повторяя захода, ушел на восток: должно быть, разглядел приближающийся самолет Савченко и решил не связываться. Отогнав японцев, капитан зашел на посадку – но подожженная трава уже пылала вовсю, пожар быстро разрастался, охватывая летное поле, так что А. Савченко пришлось сделать еще один круг, выбирая место в стороне от огня – и тут то ли дым попал ему в глаза, то ли в последний момент все-таки отказал мотор, но на высоте каких-то пяти метров его самолет вдруг потерял скорость, резко клюнул носом и врезался в землю, опрокинувшись вверх колесами, мы еще не добежали до разбившегося истребителя, когда дальше к востоку, километрах в двух от аэродрома, раздался мощный взрыв – там упал другой И-16. Вскоре выяснилось, что это самолет командира эскадрильи Николая Черенкова, не дотянув до аэродрома, упал и взорвался. Когда мы, наконец, добрались до самолета Андрея Савченко, то уже ничем не могли помочь – удар о землю был так силен, что его выбросило из кабины замертво….» (18; с.59)

У погибшего капитана А. Савченко остались жена и маленькая дочь.

Андрей Осипович Савченко родился в 1907 г. в Западной области (Михайловский р-н), селе Осиповка. Его родители Мария и Осип Савченко рано умерли, оставив на попечение Андрея младших братьев и сестер. Одна из сестер Андрея – Евдокия Савченко (1910 г.р.) – бабушка автора этой статьи.

Савченко Андрей в составе военной части 8741 Забайкальского военного округа, будучи старшим лейтенантом, занимал должность начальника службы вооружения 3-й истребительной авиационной эскадрильи. Позже он переводится на должность начальника 1 вооруженной авиационной эскадрильи (19; л. 238)

27 мая 1939 г. Савченко Андрей Осипович в возрасте 32 лет героически погибает в воздушном бою с японцами, спасая жизнь своему товарищу. Савченко А.О. был похоронен 29 мая 1939 г. (20; л.181) в 7 км от с-з Тамцак (ныне г. Чойбалсан, МНР) (21; л. 52)

Спасшийся с помощью парашюта в бою 27 мая 1939 г. на Халхин-Голе Александр Петрович Пьянов прожил долгую жизнь. О судьбе летчиков эскадрильи, вылетевших 27 мая, Александр узнал спустя несколько дней, когда в госпитале его посетили друзья. Они сообщили, что в тот день в воздушном бою погибли ст. л-т Николай Черенков, капитан Андрей Савченко и мл. л-т Василий Паксютов.

После выздоровления Александр Пьянков продолжил сражаться за родину. С 23 мая по 16 сентября 1939 г. участвовал в боях с японцами на реке Халхин-Гол. За время участия в боевых действиях командир звена 22 истребительного полка лейтенант А.П. Пьянков совершил 112 боевых вылетов. 17 ноября 1939 г. за мужество и отвагу, проявленные в боях с врагами, удостоен звания Героя Советского Союза (в возрасте 24 лет). Умер А.П. Пьянков 27 июня 1988 г.

Май 1939 г. особенно был тяжелым месяцем для советских летчиков на Халхин-Голе. Но, не смотря на тяжелые потери эскадрильи, летчики продолжали схватку с японцами.

28 мая 1939 г. японские самолеты неоднократно атаковали два советско-монгольских аэродрома, уничтожили часть стоявших там самолетов, а в воздушном бою из состава поднятой в воздух эскадрильи только двое наших летчиков вернулись на базу, остальные были сбиты.

Первый бой, состоявшийся 28 мая, эскадрилья проиграла. Когда со стороны озера Буир-Нур показались три японских самолета, эскадрилья вновь получила приказ на взлет. Исправные истребители – а их оставалось всего 7 – поднялись в воздух один за другим, по мере готовности, и ушли на боевое задание поодиночке, сильно растянувшись друг от друга. Эта ошибка стоила очень дорого. Вернувшись на аэродром, летчик Анатолий

Орлов кричал: «Да разве так воюют?! Мало того, что винт не тянет – так мы еще и сами подставляемся!…» (22; с. 57–58)

Боевые потери у советских летчиков были очень тяжелые. Японская авиация, не получив должного отпора, практически беспрепятственно летала над территорией Монголии.

У командования 57 особого корпуса состоялся неприятный разговор по прямому проводу с наркомом обороны Ворошиловым, который высказал недовольство Москвы потерями советской авиации. Счет майских боев был 17:1 в пользу японской авиации. После такого разгрома советские истребители не появлялись над Халхин-Голом больше 2-х недель, а японские бомбардировщики безнаказанно бомбили наши войска.

Уже 29 мая 1939 г. в Монголию вылетела группа лучших советских асов во главе с заместителем начальника ВВС РККА Смушкевичем. Всего за три недели они успели сделать невероятно много – была налажена боевая учеба летного состава, радикально улучшено снабжение, создана целая сеть новых взлетно-посадочных площадок, численность авиагруппировки доведена до 300 машин (против 239 японских).

Когда начался следующий раунд воздушных боев над Халхин-Голом, японцы встретили уже совсем другого противника. Наши летчики взяли реванш за майские поражения уже 22 июня: после ожесточенного, двухчасового боя японцы вынуждены были спасаться бегством, недосчитавшись 30 самолетов. И хотя наши потери в тот день также были велики – 17 самолетов – это была несомненная победа, первая с начала войны в воздухе на Халхин-Голе. (23; с. 16–18).

Примечания

¹. Халхин-Гол – 1939. Фотоальбом. – М.,1989.

². РГВА. Ф 32113. Оп.1.Д.7л.6

³. Халхин-Гол – 1939. Фотоальбом. – М.,1989.

⁴. Советско-японские войны 1937–1945 гг.: сборник. – М.,2009.

⁵. Кондратьев В. Битва над степью. – М.,2008.

⁶. РГВА. Ф 32113 Оп. 1. Д. 433(1). л.6; Д.433(2).л.100

⁷. Кондратьев В. Битва над степью. – М.,2008.

⁸. Кондратьев В. Битва над степью. – М.,2008.

⁹. РГВА. Ф. 32113. Оп. 1. Д. 475. л.42

¹⁰. Советско-японские войны 1937–1945 гг.: сборник. – М.,2009.

¹¹. Халхин-Гол – 1939. Фотоальбом. – М.,1989.

¹². Кондратьев В. Битва над степью. – М.,2008.

¹³. РГВА. Ф 32113. Оп.1. Д. 475. л. 42

¹⁴. РГВА. Ф. 32113. Оп. 1. Д. 475. л. 42

¹⁵. Воротников М. Записки адьютанта. – Новосибирск, 1970.

¹⁶. Советско-японские войны 1937–1945 гг.: сборник. – М.,2009.

¹⁷. РГВА. Ф 32113 Оп.1 Д.469 (1) л.22

¹⁸. Георгий Приймук – летчик-истребитель//Сост. А. Кошелев. – М.,2005.

¹⁹. РГВА Ф 32258. Оп 1 л. 238)

²⁰. РГВА Ф 32113 Оп. 1 Д. 367 л.181

²¹. РГВА Ф 32113 Оп.1 Д. 375 л. 52

²². Георгий Приймук – летчик-истребитель//Сост. А. Кошелев. – М.,2005.

²³. Советско-японские войны 1937–1945 гг.: сборник. – М.,2009.

Представители российского ителлектуального сообщества на Кавказе – их творческая деятельность

Образ Кавказа по-разному рисовался, с одной стороны, в официальном петербургском освещении и, с другой, в освещении дворян, побывавших там, поучаствовавших в военных кампаниях и получивших непосредственные впечатления от увиденного, правда, увиденного сквозь дымку характерного для того времени романтизма. Образ Кавказа, рисуемый официально государством, был наиболее простой по своему смыслу. В представлениях Петербурга горское бытие принадлежало к «низшей реальности», на которую не распространялись принципы поведения, принятые в европейском мире. Эта «низшая реальность» была некоей глиной, сырым материалом, сферой реализации властных фантазий. Отсюда непоследовательность, смена методов, нарушение своих обязательств перед горцами, высокомерное игнорирование их требований. Одним из первых в XIX веке к кавказской теме обратился В.Т. Нарежный. В своем романе «Горный год, или Горские князья» он в иносказательной форме одним из первых подверг критике кавказскую администрацию, ее действия по отношению к местным жителям¹.

Для активной части дворянства Кавказ был как вариант иного мира, в котором раскрывалось иное качество пространства (горы), который был населен иными людьми – свободными от европейских условностей, был воплощением принципа, который можно определить как принцип психологической компенсации дворянскому сознанию. Кавказ – не просто как географическое и этнографическое, но и как метафизическое явление, давал возможность ощутить бытийную полноту чеоловеческого сознания. Горы очаровывали русского дворянина. Это был символ мятежа природы против унылой упорядочности².

Кавказ, как экзотический край, противопоставлялся в творчестве русских писателей пространству обыденному. Так могли смотреть на Кавказ именно романтики, для которых двоемирие было как характерной особенностью мышления, так и необходимой эстетической категорией. Кавказская война интерпретировалась в творчестве русских романтиков как явление, возможное только в подобном экзотическом пространстве, как своего рода неотчуждаемая характеристика Кавказа. При этом война оказывалась в романтическом сознании безусловной ценностью, поскольку именно она обеспечивала состояние свободы – высшего предела для романтического сознания. И именно этим мотивируется глубокая симпатия русских поэтов и писателей к горцам: люди, готовые идти на смерть ради свободы, вызывают уважение безотносительно к тому, с кем они воюют. Проблема самоопределения человека, соприкоснувшегося с другой культурой (в данном случае с совокупностью культур народов, населявших Кавказ), не ограничивается проблемой политического самоопределения. Неприятие политической несвободы – это всего лишь частный случай неприятия романтическим сознанием своей культуры как враждебной в своей монотонности, предсказуемости. Здесь возникает вопрос о культурном статусе человека не только на Кавказской войне и шире – в Российской империи. На кавказском материале решаются проблемы бытия человека в мире³.

То напряжение, которое возникало в русской литературе между ощущением неизбежности и, даже необходимости включения Кавказа в Российскую империю и сочуствием к горцам, стало одним из моментов, приведших, в конце концов, к деконструкции в русской культурной традиции евроцентрической модели цивилизаторства. И дело даже не в возможной логике – идеи цивилизаторства хороши, а воплощение – ужасно. Дело в предощущении русской литературой XIX столетия порочности тотального цивилизаторства как процесса, разрушающего обе культуры. Состояние «культурного билингвизма» оказывалось, в конце концов, крайне неустойчивым в силу того, что героям не удавалось сделать четкий выбор между империей и Кавказом (империя плоха, ибо недостаточно европеизирована; Кавказ плох, ибо не принимает чужака в принципе), и – шире – между Кавказом и Европой⁴.

В пламени Кавказской войны, опалившей судьбы Бестужева, Лермонтова, Толстого, поэт и воин Александр Полежаев одним из первых поднял голос против бессмысленной бойни:

 
«Да будет проклят нечестивый,
Извлекший первым меч войны,
На те блаженные страны,
Где жил народ миролюбивый….».
 

Нельзя не подчеркнуть характерный для А.И. Полежаева момент: поэт в глубине души – убежденный сторонник мира. Горько звучит мимолетное его восклицание:

 
«Есть много стран под небесами,
Но нет той счастливой страны.
Где б люди жили не врагами,
Без права силы и войны»
 

(«Чир-Юрт»).

В этих словах, вполне современных и ныне, – осуждение безумия войн.

Художественная особенность кавказских поэм поэта – контрастность. И здесь Полежаев верен себе: возвышенно-реалистичекое он смешивает с приземлено-бытовым. Плюс обилие фактического материала. Получается нечто специфически полежаевское, уникальное в русской поэзии. Признано, что поэмы Полежаева помогли становлению и победе реализма в русской поэзии. Они предвосхищают художественный метод М.Ю. Лермонтова и Л.Н. Толстого в изображении Кавказа. Александр Иванович считается одним из основателей исповеднической поэзии. Полежаев не мог не писать. Он писал даже в самых невыносимых условиях, даже в тюрьме, в солдатской палатке, на больничной койке, это было его призвание…⁵.

Жизнь Александра Полежаева необыкновенна и трагична в двух планах – в чисто человеческом, и в литературном. Начать с того, что Полежаев был незаконнорожденным – внебрачным сыном помещика Л.Н. Струйского и дворовой девушки Аграфены Федоровой. Когда Александру было 6 лет, скончалась его мать. Отец пытался как-то заботиться о сыне. В 1816 году А. Полежаев был помещен им в частный пансион Визара при Московской губернской гимназии. В 1820 году он поступил вольнослушателем в Московский университет на словесное отделение (студентом он не мог быть принят как не принадлежащий к дворянскому сословию). Когда он был еще в пансионе, случилось очередное горе: Полежаев лишился отца, его скромной помощи. Неуравновешанный, крутой человек, любивший выпить, Струйский в гневе убил своего дворового, за что был осужден и сослан в Сибирь, где позже и умер. Полежаев в это время был почти не известен, не печатался, ему не было и 22 лет. И вдруг сам император удостоил его аудиенции!

В июле 1826 года, казнив декабристов, Николай I приехал в Москву. Здесь, естественно, нашлось немало охотников послужить царю на ниве бдительности и искоренения «крамольной заразы». Проявил свое усердие и жандармский полковник И.П. Бибиков, сделавший донос на Московский университет. В качестве неблаговидного облика студентов приводилась поэма Полежаева «Сашка», содержащая резкие выражения в адрес церкви и духовенства. В ночь на 28 июля недавно сдавший выпускные экзамены Полежаев был увезен в Кремль. Растерянный, удивленный вчерашний студент утром предстал перед императором. Царь приказал читать поэму…Результат встречи: Николай I предложил Полежаеву военную службу как «средство очиститься». Молодого поэта отдали в солдаты. Расставаясь, царь поцеловал Полежаева, разрешил писать ему в случае необходимости. В 1829 году Московский пехотный полк, в котором служил Полежаев, отправляется на Кавказ. Здесь Полежаев был замечен командующим частью генералом А.А. Вельяминовым и награжден унтер-офицерким чином⁶.

Русский поэт Александр Иванович Полежаев (1804–1838), отданный Николаем I в солдаты, с 1829 по 1833 г. принимал участие в военных экспедициях на Северном Кавказе⁷. Все события Кавказской войны, сквозь адское пламя которых судьба провела поэта, отразились в его стихах и поэмах. По названиям произведений Полежаева можно составить карту его кавказских походов: Чири-Юрт, Герменчук, Акташ-Аух…. В октябре 1831 года Полежаев участвовал в штурме Чири-Юрта в Чечне и назвал эту битву «достойной примечания в летописях Кавказа». После возвращения отряда из экспедиции в крепость Грозную он в течение одиннадцати дней написал поэму «Чир-Юрт», в которой запечатлел картины минувшего боя⁸. А.И. Полежаев в своих произведениях изображает не только ратные подвиги, но и «непоэтичный» быт войны. Исторические комментарии Полежаева создают «эффект присутствия»⁹/ Русские писатели и поэты, писавшие о Кавказе, редко впрямую осуждали империю, но военная агрессия всегда связана с пролитием крови, жестокостью и насилием, и отказаться от критики войны они не могли. Стихотворения и поэмы кавказского периода творчества А.И. Полежаева сыграли заметную роль в развитии реализма в русской поэзии¹⁰.

«Эргели» и «Чир-Юрт», вышедшие одной книжкой в 1832 году, имели общее посвящение – «Воинам Кавказа». Это было творение свидетеля военных действий, очевидца и участника тех событии. Поэтому они, можно сказать – документально-художественные произведения. Их можно даже назвать поэтическими репортажами о событиях. До них такого в русской литературе не было. Автор художественно подает все переживаемое в боях и походах, в лагере, на привалах, в горских селениях. Историк Кавказской войны В. Потто рассказывает со слов своего отца, служившего тогда генералом: «В рядах Московского полка с тяжелым солдатским ружьем, во всем походном снаряжении шел известный русский поэт Полежаев. Это был молодой человек, лет 24-х, небольшого роста, худой, с добрыми и симпатичными глазами. Во всей его фигуре не было ничего воинственного; видно было, что он исполнял свой долг не хуже других, но что военная служба вовсе не была его предназначением…..»^п.

За участие в штурме в октябре 1832 года оплота мюридов Гимры А. Полежаев был Вельяминовым представлен к производству в прапорщики, но это не было санкционировано высочайшей особой. А летом 1833 года полк, в котором служил Полежаев, отзывают с Кавказа и направляют в Москву. В этом же 1833 году поэт выпускает свой новый сборник стихотворений «Кальян». Дальнейшие попытки издать книги произведений Полежаева пресекались цензурой.

Тяготы службы, нужда, преследования цензуры, безнадежность… Все это, в конце концов, окончательно сломило здоровье поэта. В конце сентября 1837 года его кладут в Московский военный госпиталь. Буквально в предсмертой агонии поэту оказана высочайшая милость: в декабре его производят из унтер-офицеров в прапорщики. В январе Полежаева переводят в офицерскую палату. А черех три дня – 16 (28) января поэта не стало. Труп А.И. Полежаева один из его друзей обнаружил в подвале госпиталя под другими трупами, нога поэта была объедена крысами. Могила его затерялась. Так трагически закончилась эта человеческая судьба. Но жизнь страдальца продолжается в его поэтической судьбе. Прислушаемся к этим пророческим строкам:

 
«Я умру! На позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Равнодушно они
Для забавы детей
Отдирать от костей
Будут жилы мои!
Обругают, убьют
И мой труп разорвут!
Но стерплю! Не скажу ничего,
Не наморщу чела моего!
И как дуб вековой,
Непродвижный от стрел
Неподвижен и смел,
Встречу миг роковой,
И, как воин и муж,
Перейду в страну душ»
 

(«Песнь пленного ирокеза», 1828 г.)¹².

«Странное дело! Кавказу как будто суждено быть колыбелью наших поэтических талантов, вдохновителем и пестуном их музы, поэтическою их родиною!» – писал В.Г. Белинский¹³. Упоминания о Кавказе можно найти в одах М.В. Ломоносова, в стихотворной повести «Бова» А.Н. Радищева и его поэме «Песнь историческая»¹⁴. Г.В. Державин впервые дает поэтическое описание природы Кавказа в оде «На возвращение из Персии через Кавказские горы графа В.А. Зубова». В.А. Жуковский в своем послании Воейкову посвящает несколько стихотворений описанию Кавказа. Хотя сам он не был на Кавказе, но живо интересовался его населением. Жуковский писал:

 
«Ты зрел как Терек в быстром беге
Меж виноградников шумел,
Где часто притаясь на бреге,
Чеченец иль черкес сидел
Под буркой, с гибельным арканом»¹⁵.
 

Н.Г. Чернышевский осуждал и называл многолетнюю войну на Кавказе «язвой, которая истощала Россию». Н.А. Добролюбов осуждал установленную систему управления горцами, «ошибки» центральных властей, когда все отношения с горцами решались с позиции силы¹⁶. В статье «О значении наших последних подвигов на Кавказе», опубликованной в 1859 году, Добролюбов признавал, что на Северном Кавказе «…царское управление выказывало себя именно с такой стороны, что не могло возбудить неудовольствия во вновь покоренном народе» и что «борьба велась со стороны горцев за независимость их страны, за неприкосновенность их быта». Умело обходя цензурные препятствия, он выражал дружеские чувства русского народа к кавказским народностям: «Когда русское управление сделает то, что для горцев не будет привлекательною перемена его на какое-нибудь другое – тогда только спокойствие на Кавказе и связь его с Россией будут вполне обеспечены¹⁷.

Грузинский общественный деятель Г.Д. Эристави, анализируя взгляды А.С. Грибоедова по отношению к Кавказу и его жителям, делает вывод: «Он один из первых, если не первым, сумел понять, что на Кавказе живут, и будут жить люди, достойные симпатии, поддержки и любви со стороны всех порядочных людей русской земли….»¹⁸. Для Грибоедова кавказская тема ассоциировалась со свободолюбием, борьбой против социального и политического угнетения. Герои стихотворения «Хищники на Чегеме» нарисованы с большой симпатией. На фоне величавой и дикой природы вырисовываются образы смелых и сильных горцев, обитающих «будто быстрые орлы под челом крутой скалы». Нет ничего для них дороже, чем свобода отчего края:

 
«Живы в нас отцов обряды,
Кровь их буйная жива.
Та же в небе синева,
Те же льдяные громады,
Те же с ревом водопады,
Та же дикость, красота
По ущелиям разлита!»
 

«Хищники на Чегеме» наряду с четко выраженными вольнолюбивыми мотивами характеризуются сочуствием к борьбе горцев с колониальной политикой самодержавия:

 
«Наши камни, наши кручи!
Русь! Зачем воюешь ты
Вековые высоты?»
 

Страстность, сила стремлений, решительность, волевая настойчивость смелых и свободолюбивых горцев, жертвующих всем ради свободы, как бы противопоставлены безвольным и бессильным пленникам, скованным цепями рабства (это противопоставление найдет дальнейшее развитие в кавказских поэмах М.Ю. Лермонтова). Не случайно, в первой публикации стихотворения («Северная пчела», 1826. № 143) цензурой была изъята девятая строфа, в которой говорится о русских пленниках:

 
«Узы – жребий им приличный,
В их земле и свет темничный!
И ужасен ли, обмен?
Дома – цепи! В чуже – плен!»¹⁹.
 

Отпрыск древнего и богатого рода, Грибоедов с детства имел очень широкий кругозор. Чтобы познакомиться с мировым разнообразием, он изучил сначала европейские, а затем и восточные языки. Н. Муравьев (Карский) в 1822 году записал в своем дневнике: «Успехи, которые он сделал в персидском языке, учась один, без помощи книг, которых у него тогда не было, поражают. Он в точности знает язык персидский и занимается теперь арабским….»²⁰. Знание многих языков стало решающим моментом в карьерном росте и судьбе Грибоедова.

19 февраля 1822 года А.С. Грибоедов был назначен чиновником по дипломатической части при Ермолове. В 1819 году Грибоедов приезжал к Ермолову в Чечню, чтобы обговорить будущее его назначение на должность. В некоторых отрывках из эпистолярного наследия Грибоедова можно найти следующие открования поэта: «Чтобы больше не иовничать, пускаюсь в Чечню, Алексей Петрович не хотел, но я ему навязался. – Теперь это меня несколько занимает, борьба горной и лесной свободы с барабанным просвещением, действие конгревов; будем вешать и прощать, и плюем на историю. Имя Ермолова еще ужасает; дай бог, чтобы это очарование не разрушилось. В Чечню! В Чечню!» – писал А.С. Грибоедов своему другу С. Бегичеву ²¹. В другом письме к своему приятелю Грибоедов очень точно объяснил причины своего многолетнего существования «на колесах»: «Судьба, нужда, необходимость. рукою железною закинула меня сюда (на Кавказ) и гонит далее, но по доброй воле, из одного любопытства, никогда бы я не расстался с домашними пенатами…», – в словах этих заключена почти формула всей жизни Грибоедова²².