Захар Прилепин
Всё, что должно разрешиться. Хроника почти бесконечной войны: 2013-2021
Постепенно все куда-то расходятся; из подсобки нам приносят бутылку коньяка; сам Моторола не пьёт, я ни разу не видел, чтоб он употреблял алкоголь; зато мы с Поддубным употребляли, и это видели, увы, многие.
– Была такая история, когда ты пришёл к Стрелкову и сказал, что ты морпех?
– Когда мы разговаривали со Стрелковым, он нас всех собирал и проводил собеседования. И тем, кто, по его мнению, мог пойти с ним, он сказал: если да, то да, если нет, то нет. Решения все принимали самостоятельно. Он меня спросил, где я служил. Я ему сказал: такие-то года, был там-то и там-то. Спросил, кто командиры. Ну, в качестве проверки, я не знаю. Я спокойно ответил на все вопросы и вот встал вместе со Стрелковым. И потом нас посадили на борт. Дали по парашюту. Забыли сказать, как им пользоваться, – Моторола посмеивается (И – валяет дурака: заезжали они на автобусе).
– А ты не прыгал никогда, в смысле, не летал?
– Нет. Выкинули. Мы разлетелись по всему Славянску. Потом собирались в течение недели.
Сдерживая смех, я доливаю коньяк.
– Я помню, как вы собирались в Славянске, террористы, – неожиданно подключается Поддубный. – Хотел убить моего оператора зачем-то. Принести в жертву, так сказать.
– На самом деле всё было иначе, ты всё не так преподносишь, – спокойно парирует Моторола.
– Я помню, как всё это было, – настаивает Женя.
– Я вышел только что из боя, – рассказывает Моторола. – Когда я шёл, в меня стреляли со всех сторон. Я потерял свои очки.
– Потом, – завершает за него Поддубный, – тебе встречается мой оператор, и ты его убить хочешь.
– Нет, меня спровоцировали. Мне сказали чтото такое, что мне захотелось выстрелить в твоего оператора.
– Да ладно, ты побежал и сказал: «Пятый канал, на землю!»
– Я этого не помню, – негромко говорит Моторола.
– А ты в какой должности начинал служить? – встреваю я, потому что их дружеская перепалка подошла к логическому завершению.
– Где?
– В Славянске.
– Звания и должности не было. Я туда зашёл командиром группы.
– Сколько человек?
– Вместе со мной было человек 10–12. Группа огневой поддержки.
– Вы без оружия заходили?[4]
– Всё здесь себе отобрали. Вгрызлись в глотки… Тех людей, которые со мной заходили, их здесь нету.
– Они ушли?
– Ушли. Именно из моей группы нет никого. Но из всех тех людей, которые были с нами тогда, – кто-то остался. Немой был, Нос, Лёлик, ещё несколько ребят. А остальные рассчитывали на крымский вариант. Но когда поняли, что они могут умереть, – стали потихонечку петлять. Бабай-алибабай с номером счёта на груди…
(Наверное, здесь надо напомнить, что одно время в Сети был очень популярен бородатый ополченец с позывным Бабай.)
– Бабая не любишь?
– Не то, что не люблю, его вообще не за что любить. Мало уважения к тем людям, которые ставят перед собой задачу и её не выполняют. Не было задачи приехать пострелять и уехать. Коли так получилось, нужно стоять до конца. Но у этих людей нет никакой идеи, нет веры в самих себя. Они приехали, поняли, что им тут придёт пизда – и решили съебаться. Вот и всё. А те люди, которые захотели остаться, – их очень мало.
Возможно, кто-то сделал своё дело, чтоб уйти на определённый этап, и потом зайти обратно. А все те люди, которые прикрывают свою трусость какими-то непонятными фактами: что кого-то отсюда выгоняли, что те, кто пришли первыми, – все они заказаны и их начинают уничтожать по одному… Ну, я не знаю. Уничтожают, уничтожают. Вот у нас четыре человека в подразделении заходили первыми – что-то второй год нас никак не уничтожат местные власти. Всё, вот завтра нас сожрут, наверное, – здесь Моторола молчит три секунды и вдруг добавляет: – Ну, сожрут и сожрут.
– А что нужно сделать, чтоб была ещё одна бутылочка коньяка? – спросил, обращаясь как бы в никуда, Поддубный.
* * *
– Мотор, а напомни, ты с какого года? – спрашиваю я.
– С 1983-го.
– На первую чеченскую ты не попал?
– Возраст не позволял. Я бы с удовольствием, но… Я был в 2003 и в 2004 году в Введенском районе. Боестолкновения случались, а такого, чтобы лютая война, – не было. Там где-то кого-то обстреляли, тут… Просто едешь на мотоброне – и из какого-то двора в тебя стреляют. Трассера отбились от брони. Никто на это даже внимания не обращал. Это происходило в основном в вечернее время, когда снимают блоки, когда останавливаться нельзя. В тёмное время суток все должны сидеть на жопе ровно.
– Какие-то свои тактические наработки ты здесь уже придумывал? Или что-то из Чечни привёз? Есть какое-то сходство, как ты думаешь, между войной там и войной здесь?
– Нет, чеченскую войну с этой никак не сравнишь. Разве только в том схожесть, что люди убивают людей. А стратегия поведения была отработана уже здесь. Пришлось подстраиваться под события, анализировать, предполагать, как думает противник, опережать его, принимать какие-то меры, какое-то противодействие на его действия. Постоянно приходилось двигаться.
– А вот эту историю с «Аллах Акбар» реально ты придумал первый? Когда в громкоговорителе врубали намаз, и это из раза в раз деморализовало противника.
– Я просто придумал на блокпосту в Семёновке поставить колонки и включать там музыку, что-то говорить по громкой связи. И туда сразу же влились намазы всякие. Потом песня Тимура Муцураева появилась, и пошла вот эта байда. И потом в Семёновке, как это положено по времени, мы начали включать намаз. И если какая-то информация приходила по поводу действий украинских террористов, то сразу же по громкой связи на всю Семёновку: «Внимание гарнизону! Противник может применить дымовые снаряды и высадиться ночью на вертолётах с тепловизорами!» и т. д, и т. п. Или там: «Внимание гарнизону! Приготовиться к ужину!» И они начинали в панике стрелять куда попало. Но так они и не смогли подавить это вещание, которое было всё время. Это была одна из психологических атак – и очень серьёзных.
– Серьёзная психологическая атака была – его автомобиль, китайский джип, – вставляет своё слово Поддубный.
– Какой китайский джип? – пытается вспомнить Моторола.
– Ну, у тебя был какой-то китайский внедорожник. Может быть, не джип, а кроссовер… От него пахло – просто ужас. Я из здания СБУ слышал, как воняла машина Моторолы.
– Ну, бог его знает. Серебристый?
– Да, да, да, вот от него пахло на две версты.
– Потому что на нём постоянно вывозили трёхсотых, двухсотых… Всё стекало в машине.
– …Мне про тебя ополченцы говорили, что у тебя звериная чуйка… – слегка подзадориваю Моторолу я.
– Нет у меня никакого чутья. У меня мордвинское лицо и часть моей крови принадлежит северным народам – может быть, из-за этого обо мне такое говорят. Я на 25 % коми, на 25 % адыгеец, на 50 % русский. Отец моей матери – русский, отец моего отца – адыгеец. Мать моей матери – коми, мать моего отца – русская.
– Ты типа коми-адыгейский охотник…
– Да какой я охотник? Я охоту люблю как прогулку. Как возможность пообщаться с природой.
– Мотор, а почему каждый раз, когда мы с тобой встречаемся, рядом с тобой нерусские лица? Это случайно так получается?
– Это специально спланированная акция, – посмеивается Моторола, и тут же серьёзно говорит: – Потому что цель, которую я преследую, – достичь того же, что имелось раньше: когда была Великая Российская империя, которая объединила под своим флагом многие народы. Эти народы жили более или менее мирно, по крайней мере, старались, и у них это получалось. Но против общего врага воевали вместе и защищали одно государство.
– Но сопровождающие тебя – часто люди кавказского вида.
– Нет, вот только Гога абхаз – из всего окружения, – говорит Моторола.
– Все русские, конечно, но не совсем русские, – говорю я, поглядывая на входящих в помещение, где мы сидим, бойцов. Согласиться с тем, что они славяне, можно только под угрозой насилия.
– Артём, не только я это заметил, что ты еврей, – не глядя, бросает Моторола бородатому «спартанцу» горячего азиатского типа, вышедшему из соседнего кабинета.
– Я этого не говорил, Артём, – считаю нужным отметить я.
– Нет, просто бороды такие, понимаешь, – поясняет мне Моторола.
– Бороды – понятно. Но почему это чёрные курчавые бороды?
– Потому что некоторые люди отращивают бороду – и она у них почему-то чёрная. После этого я начинаю подозревать их, что их кровь не такая чистая, – смеётся Моторола.
– Хорошо, последний на сегодня научно-популярный вопрос. Учитывая то, что на этой войне ты имеешь опыт, мягко говоря, немалый, ну и чеченскую прошёл по касательной, дети в школах на уроках начальной военной подготовки будут спрашивать тебя: где более сильные бойцы? Те, что встречались в Чечне, или те, что выдают сегодня себя за самых истинных украинцев?
– У чеченцев идея была, за которую они сражались и боролись, – отвечает Моторола, став чуть, что ли, злее, говоря будто бы о чём-то мелком и разговора не стоящем. – А у этих никакой идеи нет. Есть стадо овец, которых гонят вперед. И есть другое стадо овец, которым какую-то мнимую идею втюхали и они пытаются за неё бороться, но бороться на расстоянии. С нами – не соприкасаясь…
* * *
29 мая под Славянском ополченцами был сбит вертолёт Ми-8, где находились 11 украинских военнослужащих, в числе которых – начальник управления боевой и специальной подготовки Национальной гвардии МВД Украины генерал-майор Сергей Кульчицкий.
2 июня ВВС Украины разбомбили администрацию в Луганске – погибли восемь мирных граждан.
К лету на Донбассе кипела обоюдная ненависть.
Украина стянула к границам Донецкой и Луганской областей группировку более чем в сорок тысяч человек: ВСУ, МВД, нацгвардия, добровольческие батальоны, разнообразные спецназы. В распоряжении этой армады было до шестидесяти танков, более трёхсот артиллерийских систем всех калибров, миномёты.
Плюс авиационная группа: до двадцати самолётов Су-27, Су-25, Су-24, и столько же вертолётов Ми-8 и Ми-24.
А ополчение? Авиации у ополчения не было; она так и не появится до конца войны. Танков ещё не имелось, разве что один или два, времён Великой Отечественной, всем на удивление сняли с постаментов, и даже завели.
Артиллерия тоже отсутствовала.
Миномёты были.
В Славянске у Стрелкова имелась САУ[5] «Нона», захваченная ещё в апреле у 25-й бригады ВСУ. На эту «Нону», рассказывают, готовы были чуть ли не молиться. Сколько к началу лета было у Стрелкова людей, неизвестно – точный и поимённый учёт не вёлся, – предположительно около пятисот человек.
Понемногу начали тогда складываться разрозненные подразделения в Донецкой и Луганской областях. Появились полевые командиры, которые, благодаря интернету, стремительно получили известность: Игорь Безлер («Бес»), Павел Дрёмов («Батя»), Александр Беднов («Бэтмен»), командир батальона «Призрак» Алексей Мозговой…
Рос, не меньше чем на сотню человек еженедельно, отряд Захарченко.
Самой сильной боевой единицей на конец мая в Донецке был батальон «Восток» бывшего офицера спецназа Александра Ходаковского.
В целом ополчение к началу лета имело под ружьём не многим более десяти тысяч бойцов – в большинстве своём вооружённых, мягко говоря, посредственно.
Разница в количестве и технической оснащённости между киевскими силовиками и ополчением была на тот момент непреодолимой.
Однако эта разница говорит нам вовсе не о том, что украинские силовики воевали плохо (хотя они воевали, как правило, плохо).
И даже не том, что ополчение воевало хорошо – ополчение воевало очень по-разному, иногда с неожиданным успехом, иногда просто чудовищно; зато у ополчения точно было то, что именуется куражом; или можем назвать это – мотивацией. С другой стороны, сильнейшая мотивация была и у добровольческих батальонов.
В любом случае, указанная разница в оснащении доказывает лишь одно: если б подавляющее большинство населения Донецкой и Луганской областей не поддерживало ополченцев – они и недели бы не продержались. Но люди, непререкаемое большинство, были за них.
Только никто ещё не понимал, насколько прожорливой окажется эта мясорубка.
К 4 июня, после постоянных бомбёжек, Славянск остался без централизованного водоснабжения.
Однако любые попытки взять Славянск всё равно проваливались: минимальное – по сравнению с числом противника – количество ополченцев отбивало все попытки вытравить их из города. Впрочем, украинские силовики предпочитали бомбить, бомбить, бомбить.
5 июня «Восток» под личным командованием Александра Ходаковского попытался взять Мариновку – контрольно-пропускной пункт к югу от Саур-Могилы – чтоб иметь выход на Россию. Операция не удалась – батальон ополченцев потерял двух человек убитыми, 13 ранеными, был подбит их БТР. Под Мариновкой в очередной раз сыграла свою роль авиация – украинские пограничники вызвали Су-27 – и наступление задавили.
(По итогам украинские СМИ традиционно увеличили потери ополченцев в десятки раз.)
Начавшаяся война повлекла за собой различные страшные реакции: никто никогда не знает, сколько в те месяцы по всей Украине случилось разнообразных, иногда кровавых межличностных конфликтов.
Один из примеров: на тот момент в украинской армии служило множество выходцев с Донецкой, Луганской и Харьковской областей. В большинстве своём воевать они не проявляли никакого желания.
Захарченко рассказывал, как в одной из частей задержали донецких «дембелей» – восемнадцать или девятнадцать человек; это было в последние дни мая.
Отец одного из них обратился тогда к Захарченко: как вызволить сына.
– Пусть, говорю, дезертирует и добирается домой перекладными, – вспоминал в разговоре со мной Захарченко. – «Дембелям» надо было искать себе попутный Камаз, по два человека забираться в спальник и – домой.
– Они смогли? – спросил я, уже предчувствуя, что история окончится плохо.
– Нет, не смогли, – сказал Захарченко. – Над ними там измывались, раздевали, выгоняли на улицу, командиры на «губу» постоянно засовывали, наряды вне очереди и всё такое. Короче, прихожу я к отцу одного из «дембелей», а он – плачет, слёзы текут.
Спрашиваю: что случилось? Он сидит и телефон держит в руке. Говорит: ему сын звонил и сказал, что они, все кто с Донбасса, Луганска и Харькова, заняли один угол в казарме. И однажды на них пошли – резать их. И отец всю эту драку, как они там хрипели и погибали, – он всё слышал. Вот эти восемнадцать или девятнадцать человек с Донбасса и Харькова – всех их в один вечер зарезали в части. Никто из них не вернулся домой. А потом пришло извещение о том, что это был самострел. У всех – самострел… Такие были истории. Очень много ребят, которые были призваны в украинскую армию из наших регионов, – домой не вернулись.
– А с отцом что?
– Отец потом будто взбесился. Мы его боялись посылать в дело. Если бы можно было их кровь пить вёдрами – он бы вёдрами пил…
* * *
Раз за разом мы возвращались с моими собеседниками к разговору о том, как должна была себя тогда повести Россия.
В который раз, то так, то эдак мы повторяли одни и те же доводы.
Парадокс заключается в том, что разнообразные российские аналитики считали, что «Кремль всё слил».
В то время как множество людей в самом Донецке, имевшие прямое отношение ко всем процессам, зачастую рассуждали несколько иначе.
Аналитики в числе прочего уверяли, что Россия могла вернуть к власти Виктора Януковича, предоставившего России право на ввод войск.
Но давайте ещё раз задумаемся: как бы на это отреагировали на остальной Украине? Помимо Донецка и Луганска, где поддержка была близка к крымским показателям, Харькова, где прорусски настроенные были в явном большинстве, и Одессы, где сторонники Киева и Москвы раскололись пополам.
Но дальше? Чем дальше на запад Украины – тем, как правило, ниже прорусские настроения.
Начался бы вал протестов, гражданские стычки, манифестации «за» и «против», драки, вой в СМИ. И даже если бы удалось удержать ситуацию (в чём есть огромные сомнения), на ближайших выборах Януковича очевидным образом не переизбрали бы.
И что, российской армии пришлось бы пойти, сопровождаемой улюлюканьем, домой? А зачем она приходила тогда?
Возьмём другой вариант: Россия могла ввести войска и сохранить полностью две независимые области – Донецкую и Луганскую.
Но как бы на это посмотрел Харьков? С его десятками, если не сотнями тысяч пророссийских активистов, митинговавших неделями?
Русские встали бы на границе и молча бы смотрели, как там давят людей, ждущих помощи? Или войти и в Харьков тоже? А потом? И в Запорожье направить танковый клин? И в Днепропетровск? И в Чернигов?
Взять Крым было возможно, Крым этого жаждал. Взять всю Украину – нет.
Никакого пресловутого «хитрого плана Путина» не было просто потому, что его не могло существовать в принципе. Ситуация сложилась патовая.
Неуёмные аналитики твердили: хотя бы Луганску и Донецку надо было помогать лучше. Да, в этом есть безусловная правда.
С другой стороны, министр информации ДНР Виктор Яценко сказал мне как-то: Россия помогала ровно настолько, насколько жители Донбасса сами были готовы участвовать в борьбе за свою свободу. «Помощь была соразмерна вкладу здесь», – спокойно констатировал Яценко, как про очевидный факт.
Позже, один неплохо осведомлённый человек в Москве, будто в подтверждение слов донецкого министра (которых он, впрочем, никогда не слышал), говорил мне: изначально речь шла о том, что Донбасс выставит сорок тысяч ополченцев. Не то чтоб существовал подобный приказ – кто и кому мог приказывать весной и в начале лета? – но были такие ожидания. А Донецкая область выставила к тому моменту четыре тысячи бойцов. Поэтому ориентировались на эти четыре тысячи. И ещё на примерно такое же количество бойцов в Луганской области. (Плюс добровольцы из России.)
В итоге к середине лета расклад был плюс-минус следующий: 10–12 тысяч ополченцев против 44 тысяч бойцов ВСУ и добровольческих батальонов (цифры Минобороны Украины).
Люди на Донбассе готовы были голосовать, они всем сердцем, с радостью и готовностью приняли возможность вернуться в Россию. Но убивать за это они не хотели. Не были готовы! И это можно понять.
Никаких аналогов «Правого сектора» на Донбассе не было и в помине.
Кто-то из донецких моих собеседников с некоторым сожалением признал: взинченность, мотивированность и, что скрывать, озлобленность активистов киевского Майдана была повыше и пожарче, чем спокойное и твёрдое желание жителей Донбасса держаться от новой киевской власти подальше.
Между тем, даже наспех к июню собранная армия в сорок тысяч безусловно удержала бы за собой Донецкую область целиком. Исключительно своей – очевидной и наглядной! – массой.
Вместо этого во многих городках региона стояли гарнизоны ополченцев в несколько десятков человек.
Когда ВСУ всё-таки решилось идти вперёд, выяснилось, что, к примеру, город Красный Лиман, павший 5 июня, защищают плюс-минус тридцать местных ополченцев и ещё тридцать подошедших из России казаков. (А брали город – три воздушно-десантные бригады ВСУ!)
Та же самая ситуация была и в Мариуполе. При очевидном перевесе сторонников свободного Донбасса в этом городе, отряд ополчения насчитывал порядка пятидесяти человек – а ведь Мариуполь был буквально обложен многократно превосходящими силами ВСУ и добровольческих батальонов. В итоге 13 июня город пал.
Конечно же, говоря о цифрах, мы должны понимать, что набрать добровольцев на сорокамиллионной Украине, исходя из элементарного арифметического расчёта, куда проще, чем на четырёхмиллионном Донбассе.
Со временем ополчение в ДНР и ЛНР вырастет до сорока тысяч человек.
Однако к тому моменту нужно было бы выставить – ну, пусть не четыреста тысяч, – но хотя бы сто.
…Те, кто поднялись сразу, – заплатили втрое, вдесятеро за тех, кто поднялся следом.
* * *
До этой войны на Саур-Могиле ежегодно проходили масштабные церемонии – президенты приезжали, венки возлагали: в Отечественную здесь были бои.
Многое может измениться во временах: вчерашняя семья распадётся, брат пойдёт на брата, – а география веками остаётся прежней. И господствующие высоты находятся на тех же местах.
Саур-Могила – это курган, 278 метров высотой, с которого огромная равнинная местность просматривается на десятки километров.
Вершина кургана защищена широким парапетом, – частью огромного памятного мемориала. На самой вершине – памятная стела, а в основании стелы – разнообразные хозяйственные помещения: раньше там был музей.
Спустя 71 год с лета 43-го на той же Саур-Могиле развернулись новые и трудные события.
И стела, и парапет, и бывший музей – всё это пришлось очень кстати. И старые, заваленные немецкие окопы тоже.
Ополченцы рассказывали, как, заново роя окопы, попадали ровно в линию укрепрайонов, сделанных в 1942–43 годах, и находили то немецкие, то русские кости, останки, вещи.
…Теперь там всё смешалось заново. Посыпались каменные лица советских солдат на постаменте.
12 июня Саур-Могила была взята силами ополчения. Захват осуществила группа под командованием Ли́са из батальона «Луна». Группа отбила шесть мощнейших атак, которые лично возглавлял генерал Виктор Муженко – скоро он станет начальником Генерального штаба украинской армии.
Затем группу Ли́са сменили бойцы «Востока» под командованием Душмана (бывшего афганца Юрия Проценко) – в ходе героической обороны Саур-Могилы его бойцы будут несколько раз вызывать огонь на себя.
– Знаешь, что самое страшное на Саур-Могиле было? – говорил Захарченко. Я не знал: по мне, так всё свершенное там проходит по разряду аномалии, но Захарченко уточнял: – Не было воды… Я дважды к ним приезжал, и второй раз когда заехал, сразу уйти не смог… Мы зарывались под памятники побитые и получалось, что эти памятники – они сверху нам помогали, а мы под ними сидели. Только прямое попадание – это жутко. А я сидел возле «Зинки». «Зинка» – это «ЗУшка»[6], мы её звали Зина. Она героически погибла. Как настоящий боец. Последний раз, когда я её видел за три дня до смерти, она уже стояла на каких-то деревянных чурбаках, там были деревянные клинья подбиты, то есть она уже наполовину стреляла с дерева, но стреляла. Пять раз стрельнет, и мы её заново собираем. Первые сутки, когда у меня выплёскивает адреналин, я хочу пить. Я могу выпить ведро воды. Вот Кот – мой командир разведки – он жрёт. Он, наверное, лошадь на адреналине может сожрать. При мне он съел три килограмма колбасы докторской с батоном – такая громаднейшая палка колбасы. И он её утоптал. У всех по-разному это происходит. Семён из моей охраны – на адреналине чихает. Дима вообще приходит в себя только через неделю после боя. У каждого своё. Для меня, когда воды нет, – это жуть. Хрен с ним, что нет возможности помыться и воняет от тебя как от последнего козла: жара, лето, разгрузка, автомат…
Мы говорили с Захарченко о том, что упавший памятник советскому солдату на Саур-Могиле надо оставить: вот в таком виде, чтоб помнили.
– И часовня там нужна… – добавлял он. – Я обещал. Сделаю.
И сделал. Успел до того, как сам обратился в нашу память и стелящийся над русской землёй вечный звон.
* * *
Тот июнь был бешеный, новости шли каждый день.
12 июня украинская армия впервые обстреляет Славянск запрещёнными фосфорными боеприпасами. После этого в июне ещё трижды случатся бомбёжки с воздуха фосфорными и кассетными бомбами Славянска и Семёновки.
12 июня в Донецке диверсионная группа расстреляет микроавтобус сопредседателя Верховного Совета ДНР Дениса Пушилина – самого его в автобусе не окажется, погибнут три человека, в том числе помощник Пушилина.
Обстрелы и убийства диверсионными группами ополченцев, попытки, в том числе успешные, терактов в отношении политических и военных лидеров народной республики случатся станут привычной тактикой украинской стороны.
13 июня разведгруппа славянского ополчения атаковала украинскую колонну, перевозившую «Ураганы». В тот же день под Славянском сбили украинскую «Сушку».
14 июня под Луганском был сбит военно-транспортный самолёт Ил-76. На борту было 49 человек – украинская десантура и экипаж; все погибли. Жуть ситуации в том, что, по словам украинских солдат из той же бригады, что перешли на сторону ополчения, среди десантников были «штрафники» – те, кто не хотел воевать или плохо воевал против ополченцев. Точно известно, что двое десантников были из Донецка. Бо́льшая часть остальных – из Днепропетровска. Также на борту было шесть наёмников из Литвы. Самолёт шёл в сторону луганского аэропорта, находившегося тогда под контролем ВСУ. Помимо бойцов, на борту было три БМД. Это был уже 28-й (и последний) рейс поддержки аэропорта. После потери ИЛ-76 «воздушный мост» был закрыт.
В тот же день автоколонна Государственной пограничной службы Украины попала под Мариуполем в засаду ополчения.
В самом Мариуполе в результате «зачистки» пропало 74 человека – из числа «сепаратистов» и сочувствующих. По сей день никто этих людей не ищет, и пока Мариуполь под властью нынешнего Киева, искать не станет. Большинства из них, скорее всего, уже нет в живых.
14 июня Су-25 разбомбила водоочистные сооружения в городе Дружковка.
В тот же день самолёт украинских ВВС нанёс авиаудар по Горловке – ровно по казарме бойцов ополчения. В кои-то веки сработала украинская разведка. СМИ писали о семи погибших, но на самом деле погиб один боец.
15 июня произошли бои в районе Ямполя и Кировска. Бомбили Черевковку, попали в Храм преподобного Серафима Саровского – тогда ещё этим попаданиям удивлялись; потом перестали.
16 июня бомбили Краматорск – попали в хладокомбинат, автошколу и туберкулёзный диспансер. На другой день по Краматорску будет нанесён удар из РСЗО[7] «Град».
Бомбёжки Славянска к тому времени стали обыденностью. (Позже на горе Карачун – стратегической высоте, с которой велись обстрелы, – останется 16 тысяч отстрелянных орудийных гильз калибра 122 мм. Хорошая иллюстрация для многочисленных высказываний украинских аналитиков и российской либеральной публики о том, что «сепаратисты обстреливают себя сами».)
В тот же день на Саур-Могиле появились гаубицы: орудия подтащили ополченцы батальона «Восток»… с территории России.
На тот момент Россия, несмотря на многочисленные заявления украинского руководства, помощи живой силой сепаратистам не оказывала. Однако стрелковое вооружение неведомыми путями поставлялось – чаще всего с крымских складов, что не давало возможности уличить РФ в поставках оружия: маркировки на стволах стояли украинские.
При этом стоит заметить, что ещё в мае США открыли воздушный мост, по которому на Украину начало поступать со складов НАТО снаряжение, средства связи, сухпайки, медицинское оборудование. Летом ополченцы обнаруживали всё это добро в огромном количестве на отбитых базах и блокпостах.
В киевских кабинетах власти советники из спецслужб США начали занимать кабинет за кабинетом – по непроверенным данным (кто ж их даст проверить!) в летнюю кампанию на Украине побывало до трёх тысяч различных инструкторов и специалистов.
Примерно столько же к началу лета российских добровольцев вступило в ополчение, хотя в ближайшие полгода поток ополченцев из России вырастет многократно: к зиме будет называться цифра порядка 30 тысяч человек, побывавших на Донбассе в качестве военных и гуманитарных добровольцев.
Да, есть пресловутые «международные нормы», но справедливости ради заметим, что для России и миллионов российских граждан ситуация на Донбассе в прямом смысле была родственной, своей. Многие ополченцы элементарно ехали к родне и товарищам. А что там забыли ребята из США? Кто на Украине был у них роднёй?
И, конечно же, не только американцы отметились на Донбассе. На Украину (в основном через Польшу) поехали многочисленные наёмники.
Олег Царёв, тогда ещё глава Парламента Новороссии – структуры, которая должна была начать работать, но так и не заработала, – рассказывал мне, что летом ему передавали в руки, в качестве отчёта, около двадцати польских паспортов.
Чернокожих наёмников мои знакомые ополченцы видели с завидной периодичностью на разных участках фронта. Поборникам чистоты белой расы из добровольческих батальонов это не претило.
На стороне ополчения, замечу мимоходом, воевал, почти с самого начала, только один чернокожий – Бэно Айес, национал-большевик из Латвии. Других чернокожих в ополчении я за всё время работы и службы на Донбассе не встречал и не слышал о них. Но, естественно, не огорчился бы, если б встретил.
Примерно тогда или чуть позже появились в украинской армии отдельные подразделения из числа антикадыровских чеченцев.
В этом смысле нелепы сетования замайданной интеллигенции на тему «ах, на каком основании на Донбасс приехали ополченцы из России?». Можно спросить в ответ: а вам зачем столько наёмников?
Всё это, впрочем, не помогло Киеву провести блицкриг. Помимо Мариуполя, на защиту которого у ополчения элементарно не хватило наличного состава, украинским силовикам похвастаться было нечем.
Стоит вспомнить попытку взять под контроль границу с Россией в Луганской области. В июне ВСУ действительно пробили – при минимальном, опять же, за неимением сил, сопротивлении – коридор длиной почти 100 км. Но дальше их наступление остановилось, и смысл наступления обнулился – у ополчения осталось ещё 120 км границы. Поток добровольцев и разнообразной контрабанды просто сместился в сторону.
22 июня, по инициативе Киева, были затеяны первые мирные переговоры.
Председатель Совета министров ДНР Александр Бородай объявил о прекращении огня до 27 июня.
Но Стрелков написал в своём обращении, что перемирие с ним не согласовано, и его подразделение соблюдать договорённости не будет.
24 июня под Славянском был уничтожен украинский вертолёт Ми-8, погибло 9 человек, среди них 4 сотрудника СБУ.
У Славянска были свои резоны и свои, уже непоправимые обиды. На тот момент в городе сильнейшим образом, в несколько заходов, разбомбили улицу Русскую – в чём, возможно не без оснований, видели целенаправленное действие.
Очевидцы запомнили сцену, когда священник отпевал целый подъезд сразу.
* * *
«Трудолюбивые и мирные люди, которыми являются большинство дончан и луганчан, почувствовали нашу симпатию, любовь и уважение, – заявил 1 июля Пётр Порошенко. – Вооружённые силы Украины, Национальная гвардия, другие подразделения никогда не позволят себе применить силу против мирных людей. Они никогда не будут бить по жилым кварталам. Украинские солдаты и гвардейцы будут рисковать собственными жизнями, чтобы не подвергать угрозам женщин, детей, пожилых мужчин… Такова вечная рыцарская природа украинского воинства».
3 июля был назначен новый министр обороны Украины, Валерий Гелетей, пообещавший провести следующий парад победы в Севастополе.
В тот же день начались массированные бомбёжки Славянска, Краматорска, Ямполя, Николаевки и посёлка Семёновка – возле которого как раз и стояла, напомним, группа Моторолы.
