Юрий Темирбулат-Самойлов
Нештатная ситуация
Такое повторялось потом не единожды. Под дружные хмельные подначки собутыльников отца и матери «А ну, Алкашка, покажи, какой ты мужик!» он раз за разом опрокидывал в себя эту мерзкую вонючую гадость, во всех случаях, даже когда доходило до блевоты, выходя из такой неприятной игры, на его детский взгляд – победителем. Ведь довольные «взрослостью» выпивающего Аркашки родители и гости не препятствовали ему находиться рядом, а, значит, и – слушать, сколько влезет, навсегда отныне полюбившуюся аккордеонную музыку.
В дальнейшей жизни Аркану, как кликали его повзрослевшие вместе с ним дворовые друзья, ещё много-много раз приходилось доказывать свою принадлежность к «настоящему мужчинству», и уже не только относительно регулярным опрокидыванием в себя «стопаря», а и различными иными способами, в том числе и сомнительными с точки зрения уголовного закона. И, как следствие, сначала небольшая судимость с условным сроком лишения свободы, затем – другая уже посерьёзнее, когда от реальной отправки «на нары» спас в качестве альтернативы лишь призыв в строительные войска (только туда и направляли иногда, в надежде на внетюремное исправление, служить начинающих, ещё не совсем отпетых уголовников), третья почти сразу после демобилизации – небольшая по сроку отсидки, но давшая ему непререкаемый авторитет в молодёжной «блатной» среде. И вот теперь у Аркана-Хомута, не успевшего понюхать нормальной человеческой жизни, – очередная, на этот раз основательная многолетняя «ходка», течение которой уже в самом её начале так легко прервать одним хорошим прыжком в морозную мглу…
Но, что это с мальчишкой? Как же этот сержант, зараза, бросил его в таком состоянии? Понёсся куда-то к шоферской кабине… если даже всего лишь нужду справить где-нибудь за бампером, всё равно это непростительно надолго… нашёл, дундук, время, человек ведь гибнет!
Явственно видно – пистолеты уже совсем вываливаются из музыкальных рук Митька (эх, как он играл в те вечера в Чардаре, шпана после каждого услышанного ею его «концерта» торжественно клялась никогда не бить такому таланту морду!), а потеряются, зарывшись в снегу, – тогда бедному ефрейтору точно каюк, трибунал за утрату табельного оружия обеспечен. Ведь после такого-то буранища искать здесь эти железки будет полной бестолковщиной. Да он, Митёк, кажется, сейчас точно гикнется, ведь явно уже без сознания, и на ногах держится вопреки всякой логике. Так и есть, всё, падает. Надо помогать парню!
Хомут в несколько быстрых прыжков оказался рядом с падающим Пёрышкиным, успел подхватить его.
Находившийся всё это время бок о бок с Хомутом Бугай, увы, по своему превратно истолковал его действия: метнувшись вслед за ним в сторону практически беспомощных солдатиков, сбил уже не способного на адекватную реакцию застывшего до бесчувствия Ершова с ног, выхватил из его слабеющих с каждой минутой рук автомат и, не мешкая ни секунды, растворился в темноте (далеко Бугай не уйдёт, завязнет в непроходимых сугробах, и в первые же светлые утренние часы будет найден замёрзшим, с так и не применённым в деле ершовским автоматом на шее, вследствие чего эта попытка побега будет подогнана в рапорте командованию под несчастный случай и как таковая сокрыта от учёта, и никто из охранников за инцидент, естественно, не будет наказан).
Ни прыжка в буранную темень Бугая, ни какой-либо реакции на
на происходящее остальных зэков Аркан-Хомут не замечал. Так же, как не замечал он и сбитого Бугаём с ног, валяющегося раскинувшись на снегу обессиленного Ершова. Ему важнее было сейчас чем-то реально помочь страдающему Митьку-гармонисту. Он сдёрнул со своей шеи не отобранный у него почему-то на этапе «краснопогонниками» тёплый шерстяной шарф, намереваясь обернуть им руки ефрейтора. А чтобы освободить их для этой нехитрой манипуляции, осторожно разжал его задеревеневшие бесчувственные пальцы, взял за стволы пистолеты и повернулся назад, намереваясь отдать, соблюдая максимальную безопасность для окружающих – рукоятками вперёд, дулами вниз, хотя бы тому же сержанту – единственному, не считая сидящего в кабине и «газовавшего до упора» водителя, из конвоиров, оставшемуся в строю. И, тут же наткнулся грудью на мгновенно разорвавшую адской болью сердце жестокую тупо-бескомпромиссную, легко опрокинувшую его на спину силу.
– За что, с-суки… – немое недоумение застыло в неудержимо тускнеющих остановившихся глазах осужденного Аркадия Хомутова, сражённого меткой автоматной очередью, выпущенной бравым сержантом Гаджиевым, всё жавшим и жавшим в исступлении на спусковой крючок, пока не закончились патроны. За этот боевой успех сержант будет вскоре награждён «золотым» (из металлического сплава жёлтого цвета) нагрудным знаком «За отличие в службе» первой степени.
Умирая в конвульсивных корчах и судорогах на окровавленном снегу, уже не видел и не слышал «Алкашка-Аркан», как буквально через несколько минут впереди по курсу автозака сквозь снежную свистопляску и мёртвую темень, почти не пробиваемую автомобильными фарами, замаячили встречные, фары куда более сильные, под рокот мощного двигателя появился громадный трактор «Кировец», подстрахованный на всякий случай ещё и трактором-дублёром поменьше, и легко, как детскую игрушку, вытащил автозак из заноса. Не видел, как не последовавшие примеру уголовного беспредельщика Бугая и не решившиеся на массовый побег тринадцать оставшихся из первоначальных пятнадцати зэков послушно погрузили в машину тела погибших, погрузились сами и мирно отправились в предписанную им для дальнейшего отбывания сроков «первую» усманскую «зону»18.
Не суждено было узнать убитому, как по возвращении в часть и оказании первой медицинской помощи отправлен был Митёк-гармонист в окружной госпиталь, где врачи долго и трудно спасали, и спасли-таки от ампутации его побывавшие в крайней степени обморожения «музыкальные пальчики». И как плакал Митёк навзрыд, с обязательным аккордеоном в руках на его, хомутовской, скромной, могиле, навещать которую будет многие годы при любой возможности. И, тем более не мог знать покойный, какие мысли терзали лихорадочно дрожавшего в ту злополучную ночь Пёрышкина не только, оказывается, от лютого холода, но в не меньшей мере и от страха. Страха-ожидания, кинутся на него сейчас эти двое здоровущих шепчущихся зэков, одним из которых был сам Хомут, или не кинутся. А если решатся, то сразу прикончат для верности или просто скроются, отобрав оружие? Каждый искоса брошенный этими двоими в его сторону взгляд заставлял его и так уже еле державшие тело окоченевшие ноги всякий раз сильнее и сильнее подкашиваться. Сможет ли он надавить уже совсем непослушными распухшими пальцами на спусковой крючок хотя бы одного из двух, не менее самого Пёрышкина заиндевевших пистолетов? Суметь вовремя надавить на оба сразу… такое было бы расценено как огромная удача – и тот, и другой покушавшиеся на побег, в случае прямого попадания гарантированно обезвреживались.
Но, Бог свидетель, не собирался Хомут оправдывать страхов мучавшегося бессилием своей бдительности будущего лауреата всевозможных музыкальных конкурсов «Митька-гармониста». Не собирался… Он просто в очередной в этой жизни раз захотел и попытался (когда-то ведь, в страшной чардаринской уличной драке, ему это удалось…) спасти для уважающего настоящую музыку человечества находившиеся на краю гибели мало приспособленные ко всему грубому, в том числе к механизаторской экскаваторной работе, хулиганским дракам и боевой солдатской службе, редкой одарённости «аккордеонные пальчики», которые оно, человечество, могло потерять безвозвратно. Только и всего…
А бравый сержант-герой буквально за несколько дней до демобилизации, будучи в звании уже старшего сержанта и готовясь к учёбе в школе прапорщиков внутренних войск, в состоянии внезапно возникшей необъяснимой ярости пристрелит, к счастью не насмерть, одного из подчинённых ему солдат нового призыва, и тут же, в состоянии той же взвинченности, а может быть и неожиданно пробудившегося чувства вины, всадит пулю в буйную голову самому себе, так и не обрадовав своим излечением от неконтролируемых вспышек гнева старых родителей, возлагавших немалые надежды на воспитующую и закаляющую силу армейской службы.
