bannerbannerbanner
Южный крест

Юрий Слепухин
Южный крест

Полная версия

– Бог меня не допустит до подобного безумия, – Лагартиха истово перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца.

– Тогда почему тебя беспокоит моя нравственность?

– Твоя безопасность, идиотка! Ехать в сельву с какой-то бандой, это же надо додуматься.

– Ну, видишь ли, не нужно понимать так уж буквально. Может, они и жулики, но не того типа, который ты имеешь в виду. Во всяком случае, не думаю, чтобы у них были планы продать меня в бордель. На мне много не заработаешь, дудки. Видишь, у тебя даже не возникло мысли сделать мне предложение.

– Тут совсем другие причины, – возразил Лагартиха. – Ты мне нравишься, и прекрасно это знаешь. А жениться я вообще пока не намерен, мое призвание – политика.

– Вот и спал бы с нею, – ехидно посоветовала Астрид. – Со своей роскошной политикой!

– Предпочитаю с тобой.

– Прекрасно, я ничего не имею против. Но мы с самого начала договорились, что это будет честная игра. Ты не стесняешь меня, я не стесняю тебя, и уж ревновать тут глупо. Согласен? Доедай сандвичи, они все равно пропадут. Тебе нужны деньги?

– Спасибо, я постараюсь разжиться у кого-нибудь из ребят. Если повезет, приглашаю в «Копакабану», – нужно же отпраздновать твое новое знакомство.

– Отличная мысль. Если не удастся достать денег, возьмешь у меня.

– Еще этого не хватало!

– Да взаймы, взаймы, чего кипятишься, – Астрид сняла темные очки и перевернулась на живот. – А пока я посплю. Ты еще будешь купаться?

– Пожалуй, разок окунусь.

– Ну, проваливай.

Лагартиха пошел купаться. Вернувшись, он растянулся рядом с Астрид и как бы невзначай положил руку ей на поясницу.

– Кабальеро, – сказала девушка сонным голосом, – вы на общественном пляже…

– Но это вполне целомудренное объятие, – возразил он, придвигаясь поближе. – Именно так Дафнис мог обнимать Хлою.

– Скажешь это полицейским… и проследи, чтобы фраза попала в протокол. Послушай, убери руку! Тебе что, голову напекло?

Лагартиха неохотно повиновался.

– Сколько еще в тебе мелкобуржуазных предрассудков, – вздохнул он. – И подумать, что вы – вообще все европейцы – считаете нас отсталыми…

– Плевать на предрассудки, я не хочу фигурировать в скандальной хронике. Не можешь ты, что ли, потерпеть до вечера?

– Еще как могу. Вообще должен сказать, что женщины занимают в моей жизни весьма второстепенное место.

– Оно и видно, мой Дафнис.

– Да, именно второстепенное, представь себе. Это просто как необходимая разрядка, понимаешь? Так мы идем вечером в «Копакабану»?

– Я же сказала, что приглашение приняла с благодарностью. И даже предлагаю финансировать это дело!

– Не беспокойся, я выколочу что-нибудь из своих ребят. Менендес Каррильо, например, он ведь мне должен почти триста национальных. А сам ездит в Пириаполис играть в рулетку, ну не сволочь?

– Просто гад, – сочувственно сказала Астрид. – Может, он продался тирану?

– Нет, этого я не думаю, провокаторы ведут себя осторожнее. Просто никакого чувства ответственности Однажды проиграл деньги из партийной кассы, представляешь?

– Представляю. Вы его предайте суду тайного трибунала – за растрату сумм, предназначенных для революции. Заочный приговор, потом удар кинжалом в темном переулке, это же так романтично. А я могу сыграть роль приманки – назначу ему свидание…

– Опять идиотские шуточки, – с неудовольствием сказал Лагартиха.

– Какие шуточки, милый, речь идет о жизни человека. Даже если это рогоносец, не платящий долгов и проигрывающий партийные деньги. Нет, мне его жалко, может у него нет в жизни других радостей? Не нужно убивать, пусть себе играет в рулетку, ты просто выцарапай у него сотню пиастров на сегодняшнюю оргию.

– А потом ко мне?

– Да уж куда от тебя денешься…

– И все-таки я не очень представляю себе, как мы сможем ее использовать, – сказал Полунин. – И будет ли от нее вообще польза. Что будет опасность – это точно.

– Конкретно? – спросил Филипп. Он отошел от окна и посмотрел на Полунина, лежащего на кровати. Тот на ощупь нашел на полу пепельницу, раздавил окурок и сцепил кисти рук под затылком.

– Что – конкретно? Ты ведь не можешь поручиться, что она не разболтает всем своим приятелям. Нам не хватает только широкого паблисити!

– По-моему, она не такая дура, это во-первых…

– В постели всякая женщина становится дурой, – сказал Дино. – И обычно – дурой болтливой. Тут Мишель прав.

– …во-вторых, – упрямо продолжал Филипп, – она не знает главного. Хорошо, допустим, она разболтает. Но что? Что мы собираем материал о нацистских колониях? Да черт побери, таких охотников за сенсациями тут уже побывала не одна сотня. Кого они беспокоят? Колонии так засекречены, что к ним не подобраться, – боши рассчитывают именно на это. А что мировая общественность в принципе знает о существовании этих осиных гнезд – им наплевать.

– Согласен, но за каждым нашим шагом будут следить.

– Мы должны учитывать и такую возможность.

– Учитывать возможность – это одно, а самим подставлять голову… – Полунин пожал плечами. – Не знаю, я бы, пожалуй, воздержался. Впрочем, что теперь говорить, – если твой шаг был ошибкой, то она уже все равно сделана.

– Да, теперь обсуждать поздно, – сказал Дино. – Будем надеяться, что ошибаемся мы с Мишелем. Но она хоть действительно не любит этих вшивых наци? Нынешняя молодежь к подобным вопросам скорее равнодушна.

– Она их ненавидит. Иначе почему бы она бросила семью? Ее отец всю оккупацию делал деньги, поставлял что-то для люфтваффе. Летом сорок четвертого установил контакт с бельгийскими макизарами5, там в Арденнах действовало несколько отрядов. Помогал продуктами, медикаментами, даже один раз достал для них небольшую партию оружия. Представляете? Девчонка все видела – четыре года у них в доме толклись бошские офицеры. Потом родитель исчез, а в день освобождения Антверпена подкатил к дому на английском джипе, с автоматом, с трехцветной повязкой на рукаве, словом герой Сопротивления… Все равно у них потом чуть ли не каждую ночь били окна, а на стенах рисовали свастики.

– Сколько ей тогда было? – спросил Полунин.

– В сорок четвертом? Лет двенадцать, – сейчас ей двадцать три, посчитай сам. Короче, когда начались процессы над коллаборационистами, папа ван Стеенховен решил смотать удочки и срочно раздобыл себе какой-то пост в бельгийской оккупационной администрации в Германии…

– Беднягу неудержимо влекло к колбасникам, – меланхолично заметил Дино.

– Просто там было легче дождаться более спокойных времен. И потом точный политический расчет: Обвинить в сотрудничестве с врагом представителя короны – это уже скандал, вы ведь понимаете… Все это, повторяю, происходило на глазах у Астрид, а в молодости подобных штук не прощают. Потом у нее еще была какая-то история в университете, – она поступила туда, вернувшись из Германии, я толком не знаю, что случилось, расспрашивать было неудобно. Возможно, кто-нибудь напомнил ей о папочкиных делах во время оккупации. После этого она порвала с семьей, – как видите, у нее достаточно оснований не любить бошей.

– Ну а этот ее аргентинец? – спросил Полунин.

– Вот он-то и есть самое интересное! Собственно, я ведь ради него с нею и познакомился…

– Где у черта ты ее вообще откопал? – спросил Дино.

– Терпение, парни, терпение. Не перебивайте на каждом слове, иначе никогда не кончу! Дело было так. Звонит мне вчера некий Гренье, он здесь от «Франс суар», я его немного знаю еще по Парижу… Ну, встретились, посидели, выпили, я стал расспрашивать о местных делах. Он здесь уже второй год, неплохо ориентируется. Когда зашел разговор об Аргентине, он рассказал любопытную вещь… Скажи-ка, Мишель, ты там слыхал что-нибудь о так называемом «Национальном антикоммунистическом командовании»?

– Есть такое, – подумав, сказал Полунин. – Что-то вроде гестапо на общественных началах.

– На общественных? Гренье считает, что это организация правительственная.

– А черт ее знает. Выступает она под маркой общественности, а какие там у нее на самом деле связи с Розовым домом…

– Ладно, это несущественно. Важно вот что: можно ли считать, что вокруг этого «командования» гнездятся аргентинские нацисты?

– Да уж наверняка не без этого, – сказал Полунин. – Их, правда, скорее можно назвать фашистами, поскольку они не враждуют с католической церковью.

– Тем лучше. Теперь слушайте дальше! Здесь живет некий Морено – аргентинец, очень богатый человек, адвокат, скотопромышленник, закулисный политический деятель, словом фигура довольно своеобразная… Из Аргентины он сюда перебрался еще до войны, а в тридцать девятом году занял твердую просоюзническую позицию. Особенно, впрочем, ее не афишируя Здесь в то время действовала довольно активная группа: некоторые депутаты парламента, один профессор – этого я даже знаю, Артюр, Артюс, что-то в этом роде, – мне попадалась его книга «Нацистский спрут»… Они били во все колокола, уверяя, что здесь не сегодня-завтра начнут высаживаться немецкие десанты, что местные немцы давно уже создали тайную боевую организацию и ждут только сигнала, чтобы взяться за оружие, – словом, в таком роде. Во всем этом, конечно, много было паникерства, едва ли Гитлер даже в то время мог всерьез нацеливаться на Южную Америку…

– Ну, пятая колонна здесь была, – заметил Полунин, – и довольно активная.

– Да, пятая колонна действовала, и в этом смысле поднятый ими шум оказался полезным. До этого здесь к нацизму относились – в массе – довольно благодушно, как к чему-то слишком далекому, чтобы представлять серьезную опасность. Так вот, я почему об этом вспомнил, – Морено, говорят, был одним из закулисных организаторов всей этой антинацистской кампании. А дальше начинается этакая «комедия ошибок». У Морено, когда он еще жил в Буэнос-Айресе, был в приятелях какой-то ирландец, ярый англофоб и не менее ярый поклонник Гитлера. Как уж они ухитрялись ладить, понятия не имею; но только вскоре после войны приезжает сюда к Морено его сын…

 

– Чей сын, Морено? – спросил Дино.

– Какого Морено? Ирландца, черт побери! Сын этого несостоявшегося квислинга, – Морено его знал еще мальчишкой. Так вот, приезжает этот тип и начинает обращать старика в свою веру: Германия, дескать, проиграла лишь первую фазу войны, но будут еще другие, а на этом континенте есть силы, которые ждут своего часа, – ну и так далее… Я опять-таки не знаю, почему Морено сразу его не выставил и почему он вообще счел нужным скрывать свои политические симпатии. Короче, ирландец – отца его, кажется, уже нет в живых – стал наведываться регулярно. А с год назад, когда здесь было уже порядочно эмигрантов-антиперонистов из Аргентины, он спросил у Морено, не согласится ли тот давать время от времени информацию об этих людях. И сказал, что занимает довольно ответственный пост в «Национальном антикоммунистическом командовании»…

– А, вот оно что, – пробормотал Полунин.

– Теперь догадываетесь, что к чему? В общем, Морено решил продолжить розыгрыш, предложение этого сукиного сына принял и с тех пор время от времени подкидывает в Буэнос-Айрес какие-нибудь «сведения»… похитрее составленные, чтобы и самому не засыпаться, и там никого не подвести. Подозреваю, что для старика это просто развлечение, вроде шахмат…

– Что ж, – сказал Дино, – всякий развлекается по-своему, ты прав. Я знаю в Турине одного весьма почтенного комендаторе, который всю неделю ловит мышей – только для того, чтобы в воскресенье принести в церковь и по одной выпускать во время мессы. Но меня другое удивляет. Это все твой приятель тебе рассказал?

– Да, Гренье.

– Хорошо, подумай сам: если человек ведет двойную игру, неужели он будет делать это так, чтобы об этом все знали?

– Далеко не все, – возразил Филипп. – Гренье всегда славился талантом вынюхивать подробности, которых не знает никто. Это уж просто он со мной поделился как с коллегой, а вообще я не думаю, чтобы эта история была так уж широко известна.

– Да и потом, – вмешался Полунин, – в Латинской Америке к таким вещам подходят иначе, и конспирация здесь – это совсем не то, что мы привыкли понимать под этим словом в Европе.

– Как бы то ни было, – сказал Дино, – и как бы облегченно ни относиться к понятию конспирации, ни один человек в здравом уме не станет хвастать, как ловко ему удается водить за нос секретную политическую полицию…

– А чем, строго говоря, он рискует? Ну, даже дойдут слухи до этого ирландца… так что же он, убийц к нему подошлет? Если Морено и в самом деле так влиятелен, как рассказали Филиппу, это уже гарантия… В такие дела опасно ввязываться мелкой сошке, а сильные мира сего в любом случае выходят сухими из воды. Нет, мне эта история представляется вполне правдоподобной – при всей ее очевидной нелепости, тут я с Дино согласен. Но я все-таки еще не улавливаю, при чем тут Астрид со своим аргентинцем?

– Сейчас, сейчас объясню! – Мне сразу подумалось, нельзя ли это каким-то образом использовать; спросил у Гренье – просто под видом профессионального любопытства – можно ли познакомиться с этим Морено, оригинальный, мол, тип, хорошо бы о нем что-то написать… Ну, он сказал, что к самому старику не подобраться – человек он занятой и нашего брата недолюбливает, – но есть один молодой аргентинец из политических эмигрантов, который к Морено вхож; он, Гренье, хорошо знает подружку этого парня и вот с ней-то может меня познакомить в любое время, благо она переспала уже чуть ли не с половиной корреспондентского корпуса Монтевидео. Это он, положим, соврал – я наводил справки. Но когда я вдобавок узнал, что эта бельгийка владеет немецким и испанским, мне подумалось, что она может нам пригодиться еще и по этой линии…

– По этой линии все ясно, – перебил Полунин, – но каким образом аргентинец…

– Но, старина, это же как дважды два четыре! Астрид знакомит нас с аргентинцем, тот открывает нам дорогу к Морено.

– А дальше? Что конкретно ты надеешься получить от Морено?

– Да не от него! От ирландца, понимаете? Чутье мне подсказывает, что ирландец может оказаться полезным. Дело в том, что… если вокруг «командования» группируются аргентинские ультра, у него наверняка есть связь с немецкой колонией и, возможно, какие-то сведения…

– Да, и ты думаешь, они станут делиться этими сведениями с кем попало?

– С кем попало – нет, – Филипп помолчал. – Но если бы к ним пришел не «кто попало»… Не знаю, парни, не знаю. Ручаться тут ни за что нельзя, это ясно. Но, во всяком случае, продумать этот вариант не мешает…

Глава вторая

Буэнос-Айрес, федеральная столица Аргентинской Республики и самый большой город южного полушария, встретил пассажиров холодным не по сезону дождем. Выйдя из таможни, Полунин огляделся по сторонам: такси, как водится, не было, на автобусной остановке мокла под зонтами терпеливая очередь; он чертыхнулся вполголоса и, подняв воротник плаща, отправился пешком. На авениде Уэрго удалось вскочить в троллейбус, идущий к площади Конституции.

В метро охватила влажная, как в бане, гнетущая духота. Стиснутый со всех сторон, он стоял, держась за кожаную петлю, и с отвращением чувствовал, как по спине сбегает щекочущая струйка пота. И ведь это уже апрель, на улице даже прохладно; страшно вспомнить, что тут делается в январе. Протиснувшись к выходу на станции «Трибуналес», Полунин немного отдышался, постояв на перроне, и поднялся наверх. После подземной парилки даже отравленный тетраэтилом воздух центра казался чистым озоном. Ветер, впрочем, дул со стороны сквера, так что в некотором количестве кислород и впрямь присутствовал.

Жил Полунин на улице Талькауано, рядом с Дворцом правосудия, снимал комнату у одного судового механика-шведа, старого холостяка и пьяницы. Если не считать периодических загулов в промежутках между рейсами, Свенсон этот был самым удобным из квартирных хозяев – отсутствовал по два-три месяца, никогда не напоминал о плате; получив деньги, совал их в карман, не пересчитав, и предлагал выпить.

Из-за него, правда, Полунину однажды страшно досталось от Дуняши. Прошлой зимой они были в театре, потом он предложил зайти к нему выпить кофе, а Свенсона угораздило вернуться из плавания в тот самый день, – Полунин, уйдя из дому утром, этого еще не знал. Услышав их голоса в прихожей, механик выдвинулся из своей комнаты, держась за притолоку, одобрительно оглядел Дуняшу и, подмигнув Полунину, объявил заплетающимся языком, что это отличная идея, черт побери, и что он – Свенсон – тоже пойдет сейчас за девочкой. Дуняша ахнула и вылетела обратно на лестницу, Полунин догнал ее этажом ниже, вот тут-то все и началось, «Грязный распутник! – кричала она в слезах – Если ты сам предпочитаешь жить в борделе – в конце концов, у всякого свой вкус, но как у тебя хватило бесстыдства привести сюда меня?» Усадив ее наконец в такси – проводить себя она так и не позволила, – Полунин вернулся с твердым намерением набить морду проклятому пьянице, но Свенсон уже храпел на всю квартиру. А утром он пил «алка-зельцер», тихо постанывал, держась за виски, и говорил умирающим голосом, что ничего не помнит – пусть его утопят в луже, – но готов поверить всему, признать собственное свинство и принести фрекен любые извинения. «Да на кой черт они ей теперь нужны», – сказал Полунин. Больше приглашать к себе Дуняшу он не отваживался.

Эта нелепая история вспомнилась ему сейчас, пока он поднимался в шатком и поскрипывающем лифте, неприязненно поглядывая на исцарапанные зеркала, красный потертый плюш и облезлую позолоту проплывающих мимо решеток. Если сама квартира и не оправдывала брошенного Дуняшей определения (по крайней мере, в отсутствие Свенсона), то кабинка лифта выглядела и в самом деле подозрительно. Почем знать – может, в этом доме и впрямь было одно из тех заведений, которыми славился некогда «южноамериканский Париж»?

В прихожей на полу валялись пыльные конверты – счета за электричество, газ, телефон. Изучив штемпели, Полунин понял, что Свенсон за это время дома не появлялся. Он с облегчением стащил мокрый плащ, прошел в ванную, зажег утробно взревевший калефон и открыл краны, чтобы дать стечь ржавой воде. В его комнате все было, как он оставил три месяца назад, – брошенные у двери альпаргаты на веревочной подошве, пожелтевший номер «Критики» на койке, заваленный радиодеталями стол в углу. Пахло пылью и запустением. Оставляя на скрипучем паркете мокрые следы, он прошел через комнату, рванул настежь набухшую дверь на балкон и сел в качалку, закрыв глаза Пять лет уже торчит он в этой опостылевшей берлоге. А Свенсон, кажется, тридцать. Страшно подумать…

После горячего душа Полунин почувствовал себя бодрее. Позвонил Дуняше – дома ее не оказалось, и неизвестно было, когда вернется, – потом вышел пообедать. Дождь тем временем перестал, потеплело, душная сырая мгла висела над городом. Только в сквере перед Дворцом правосудия дышалось легче, Полунин ослабил узел галстука, расстегнул воротничок. Вышагивая с заложенными за спину руками по мокрым песчаным дорожкам под низко разросшимися вязами, он снова и снова взвешивал в уме все «за» и «против» неожиданного плана, который пришел ему в голову ночью, на пароходе. Жаль, что не раньше, можно было бы посоветоваться с ребятами. Впрочем, вряд ли они могли бы дать ему толковый совет именно в таком деле…

Вернувшись к себе, он еще раз позвонил Дуняше, опять ее не застал и лег отдохнуть, поставив будильник на семь часов.

В девять вечера Полунин не спеша поднимался по лестнице Русского клуба на улице Карлос Кальво. Уверенности, что сегодня удастся встретить кого-нибудь из нужных людей, у него не было – в апреле клубный сезон только начинается, к тому же воскресенье, канун рабочего дня. Наверху, впрочем, слышалось какое-то веселье, и довольно шумное.

Первым, кого он увидел, войдя в буфетную, был Кока Агеев со своими крашеными сединами и сморщенным шутовским личиком сатира на пенсии. Маленький, тощий, но не по годам жизнелюбивый старец был завсегдатаем двух самых популярных эмигрантских клубов – «Общества колонистов» в Бальестере и этого, на Карлос Кальво (хотя оба враждовали непримиримо); без Коки, само собой, не обходился в Буэнос-Айресе ни один русский бал – ни общевоинский, ни морской, ни инвалидный. Особенно охотно посещал он скаутские балы, где можно было приволокнуться за какой-нибудь «юной разведчицей». В колонии его так и называли – «Кока Агеев, развратный старик»; сам он этой аттестацией немало гордился и всячески старался оправдать ее в меру своих ограниченных уже возможностей.

– Ба, кого я вижу! – закричал Кока, простирая объятия. – Знакомые всё лица! Где это вы пропадали, мон шер?

– В Уругвай съездил, по делам… Здравствуйте, Агеев. Кстати, вы ведь меня не знаете.

– Позвольте!

– Вот вам и «позвольте». Ну как меня зовут?

– А, тут я пас. Зрительная память у меня превосходная, – с достоинством ответил Кока, изысканно грассируя, – а имен не запоминаю. Помилуйте, я даже любовниц своих называю невпопад! Но готов поклясться, лицо ваше мне знакомо.

– Еще бы, за семь лет все мы тут намозолили друг другу глаза. Как у них сегодня водка?

– Отвратная. Но что делать? За неимением гербовой пишут на простой.

– Мудрые слова. Вы со мной поужинаете?

– Не могу, дорогой, некогда! Рюмку водки выпью, в честь вашего благополучного возвращения, а от ужина увольте…

– У вас, конечно, опять свидание, ох, Агеев, – рассеянно сказал Полунин и, оглянувшись, подозвал официантку. Из-за закрытых дверей расположенной рядом «красной гостиной» донесся взрыв хохота и аплодисменты. – Не знаете, что там за торжество?

– Банкет! – Кока многозначительно поднял палец. – Его превосходительство генерал Хольмстов со своими боевыми соратниками.

– Вот как? – Полунин заинтересовался. – А по какому поводу?

– Вы поручика Кривенко знаете?

– Кто же его не знает…

– Так он, да будет вам известно, уже не поручик – сегодня празднуется его производство. Ну, и вообще. Так сказать, бойцы вспоминают минувшие дни.

– Любопытно, любопытно… – Полунин повернулся к подошедшей официантке. – Людочка, мое почтение. Как насчет ужина?

– Даже не знаю, на кухне сегодня такое делается… Я говорю, одна головная боль с этими банкетами. Может, биф вам зажарить?

– Прекрасно. Агеев, вы действительно не соблазнитесь?

– Не могу, дорогой, пароль д'онёр6 – некогда.

 

– Тогда один. Потолще, пожалуйста, и не очень прожаренный. А мы пока водки выпьем.

– Биф один, водка, – кивнула Людочка и сделала пометку в блокноте. – Закуску какую подать?

– На ваше усмотрение. Винегрет есть?

– Не рекомендую, асейта7* оказалась не очень свежая Селедочки не желаете? Селедка хорошая, от Брусиловского.

– Это мысль, давайте сюда селедку…

Закуска и в самом деле оказалась хорошей, и они с легкомысленным старцем быстро усидели графинчик водки, попутно Полунин оказался в курсе всех событий, происшедших в колонии за это лето Строительная фирма «Сан-Андрес лимитада», собиравшая среди эмигрантов деньги на постройку «недорогих и комфортабельных коттеджей», неожиданно обанкротилась, деньги исчезли неведомо куда, глава фирмы – тоже; его помощника ввергли в узилище, но что толку? Старая княгиня Р. перестала ездить в церковь на улице Облигадо и сделалась прихожанкой Пуэйрредона: на Облигадо, объявила она, нет больше истинной благодати. Ужасно перегрызлись между собой солидаристы – один из них (чуть ли не член «руководящего круга») опубликовал в «Новом русском слове» две статьи – «Крушение одной концепции» и «НТС 1955». Сам Кока этих статей не читал, но слышал, что злее не могли бы написать и в Москве. Не исключено, впрочем, что это и есть «рука Москвы». А у скаутов тоже скандал: молодой А. соблазнил шестнадцатилетнюю красавицу Б. Правда, он с перепугу тут же на ней женился, но все равно – шуму было много. Мать Б., говорят, до сих пор не может прийти в себя.

– Ей-то что, – сказал Полунин. – Дочь замужем, а этот А., кажется, парень как парень.

– Все так, – покивал Кока и налил себе еще. – Но мезальянс остается мезальянсом. Он ведь из купцов, а Б. – старый дворянский род, записан в «Бархатной книге»…

– Ну, если в «Бархатной», тогда конечно, – согласился Полунин. – Агеев, вы с Кривенко в хороших отношениях?

– Как со всеми; плохих отношений я избегаю принципиально. А в чем дело?

– Вы уже поздравили его с четвертой звездочкой?

– Нет, – сокрушенно сказал Кока, – этого я, признаться, сделать еще не успел.

– А вы сделайте сейчас. Удобно будет, как по-вашему? Просто войти туда и пожать его честную солдатскую руку.

– Почему же нет, батенька? – Кока прищурился и хитро глянул на него одним глазом, по-попугайски. – Но вам-то это для чего?

– Я бы хотел тоже его поздравить, но не при всех. Когда вы будете пожимать поручику – виноват, капитану – его честную руку, скажите, что, если он улучит минуту, пусть выйдет в буфет – там, мол, сидит Полунин…

– Полунин! – воскликнул Кока и схватился за лоб. – Ну конечно же! Полунин… минутку, минутку… Михаил Сергеевич?

– Он самый.

– Дорогой мой! – Кока через столик полез лобызать его, словно обрел блудного сына, Полунин едва успел отодвинуть графин. – Проклятый склероз, я же помню, что нас знакомили… Миша, дорогой! Ну как за это не выпить?

Они выпили, потом Кока встал и, утвердившись на ногах, направился в «красную гостиную».

Отсутствовал он довольно долго. Полунину принесли бифштекс, и он принялся за еду, обдумывая неожиданно возникший вариант. Кривенко так Кривенко, какая разница. Может, он и окажется самым подходящим материалом…

К тому времени, когда вернулся его посланец, Полунин успел уже мысленно прикинуть схему предстоящего разговора.

– Значит, обстановка такова, – сказал Кока и прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. – Генерал сейчас отбывает. Один. Поскольку Кривенко сегодня вроде бы именинник, его превосходительство решил обойтись без адъютанта. Так что он к тебе подойдет – проводит генерала и подойдет. Знаешь, он был оч-чень рад, когда услышал твое имя. Вы приятели?

– Да как сказать, – неопределенно ответил Полунин. – Скорее, просто знакомые. Ну спасибо, Агеев.

– Не за что, мон шер, не за что! А сейчас я… упархиваю. И так уже опоздал безбожно, дамы ведь ждать не любят, хе-хе…

Едва ушел Кока, к столику подсел Володька Костылев, суетливый дальневосточник из харбинцев. Он был трезв, озабочен, грыз ногти и поминутно оглядывался, кого-то искал.

– Скажи, Майкл, ты этих братьев-разбойников знаешь, из Бериссо, они еще по субконтракту монтировали подстанции на рефинерии8 «Эва Перон», – Драбниковы, что ли?

– Слыхал, но не знаком.

– Черт, я думал, ты видел… мне говорили, кто-то из них сегодня должен быть здесь. Слушай, а ты сам сейчас работаешь?

– Работаю, конечно. А что случилось?

– Впрочем, да, ты же все равно радист, – Костылев досадливо хмыкнул. – Понимаешь, позарез нужна хорошая бригада – человек десять, механики, слесари… Я такой контракт наколол, с ума сойти. Золотое дно!

– На выезд?

– В том-то и дело, что нет! Здесь, полчаса ходу от Конститьюшн Плейс… Здоровенная кондитерская фабрика – да ты знаешь наверняка, «Ноэль» – шоколад, фруктовые консервы, всякая такая хреновина… Извини, я на минутку!

Сорвавшись с места, он отошел к одному из дальних столиков, поговорил там, потом вернулся и сел, нервно барабаня пальцами.

– Год дэм! Начинать нужно срочно, работы непочатый край, там половину оборудования надо менять к едреной матери… а людей нет!

– Я поспрашиваю у ребят, – сказал Полунин. – Как плата?

– Плата будет о'кэй, – заверил Костылев, жадно оглядывая группу вновь вошедших. – Двенадцать тугриков в час! И работать хоть по двадцать часов – дело аккордное, – ни один синдикат не пригребется… Слушай, Майкл, ты им скажи, год дэм, это же золотой заработок, каждый будет иметь верных полторы тыщи в кинсену9. А работа большая, примерно на год, не меньше…

– Хорошо, если увижу кого-нибудь.

– На вот, раздашь им мои карточки, тут телефон, пусть звонят хоть среди ночи…

– А что, Володька, не слишком это хлопотное дело – иметь собственный бизнес?

Костылев ухмыльнулся самодовольно.

– А что ты предлагаешь? Ишачить на чужого дядю? Не моя линия, Майкл. Хлопот выше головы, ты прав, но зато сам себе хозяин: лет пять еще повкалываю тут, загребу мани и – в Штаты. А уж там-то я развернусь, будь спок…

В буфетной становилось все многолюднее, Костылев увидел кого-то из знакомых и снова исчез. Рад небось, что признали бизнесменом, – вроде бы и в шутку сказано, а все же. Полунину подумалось вдруг, что жалкое какое-то впечатление производят эти эмигрантские «дельцы», из кожи вон лезущие – хоть отдаленно уподобиться здешним, настоящим, издавна и надежно укорененным, никогда не носившим клейма беженства и бездомности. «Уж там-то я развернусь!» – будто он один об этом мечтает, каждый ведь спит и видит рано или поздно сколотить собственную фирму и обзавестись капиталом, правдами и неправдами втереться в местные деловые круги, слиться наконец с этим блистательным миром банков, импортно-экспортных компаний, обществ с ограниченной ответственностью, трестов и консорциумов, – миром таким близким – вот, вот он, совсем рядом! – и таким недосягаемым… Все ведь они, скорее всего, в глубине души отлично понимают, что он им действительно не по зубам, что мечта так и останется мечтой, что никому из них не заседать в каком-нибудь административном совете, не ездить в лимузине с шофером в фирменной ливрее, не встречаться за картами в Жокей-клубе с директором «Банко Насьональ» или управляющим «Бунхе и Борн». И что весь «бизнес» так и останется шакальей погоней за объедками – бросовые контракты, субподряды, мелкое маклерство. Словом, игра в деловую жизнь. Как и все другие эмигрантские игры – в политику, в журналистику, в армию…

В самом деле, разве одни только «бизнесмены» вроде Костылева производят жалкое впечатление? Нисколько не лучше и другие – те, что устраивают съезды и конгрессы, издают на пожертвования еженедельные четырехполосные газетки тиражом в две-три тысячи экземпляров, глубокомысленно обсуждают (до сих пор!) причины поражения Врангеля и «легитимность прав» того или иного претендента на российский престол, производят поручиков в капитаны. Такое же убогое лицедейство, подделка под настоящее. Чтобы все было как у людей – как у аргентинцев, у французов, у американцев… Ведь вот тот же Володька, – мужику, слава богу, чуть ли не под сорок, и не такой уж от природы дурак, а ведет себя как мальчишка: жевательная резинка, галстуки с голыми бабами, отечественная матерщина вперемешку с американским сленгом, нахватанным у морских пехотинцев где-нибудь на Филиппинах; даже походка, медлительная и вразвалочку (если не суетится, как сегодня), и та скопирована с какого-нибудь шерифа или ковбоя в плохом вестерне…

За дверьми «красной гостиной» еще громче зашумели, закричали, послышался взрыв аплодисментов. Потом задвигали стульями. Двери распахнулись, и показался сам его превосходительство в сопровождении адъютанта, виновника сегодняшнего торжества.

5Maquisard – партизан, участник Сопротивления (фр.).
6Parole d'honneur – честное слово (фр.).
7Aceite – растительное масло (исп.).
8Refineria – нефтеперегонный завод (исп.)
9Quincena – пятнадцатидневка (исп.).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru