Юрий Сергеевич Аракчеев
Яркие пятна солнца
Новгород-Северский
Жизнь города, как и жизнь человека, имеет свои взлеты, падения. И как по лицу человека можно многое понять о его жизни, так и лицо города свидетельствует о его настоящем и прошлом. Тут главное – непредвзятость. Кто-то очень много может говорить о своих мнимых достоинствах или недостатках, стараясь, чтобы его собственный взгляд на себя стал и вашим, но сама интонация его голоса, блеск глаз, не зависящий от его воли, нечаянные жесты, гримасы, черты его лица и морщины выдают его с головой.
Город – существо совсем другого порядка, он искренен по природе, и только люди, населяющие его, пытаются наделить его своими предвзятостями…
Бодро оглядываясь, ведя велосипед «под уздцы», направился я в сторону, показанную шофером, заранее все же готовя себя к тому, что свободных мест в гостинице может не оказаться. В сумерках уже светились окна большого дома на той стороне неширокой площади, и красными неоновыми буквами горела вывеска: «Ресторан».
В одном из совсем обычных, недавно построенных, двух – или трехэтажных кирпичных домов располагалась гостиница. Оставив велосипед на улице, наскоро отряхнувшись от пыли, я вошел. Дежурный администратор-женщина, сидевшая за перегородкой, на мой бодрый вопрос спокойно ответила, что мест у них нет. Не растерявшись, я в том же бодром стиле протянул паспорт, сказал, что еду из Москвы с велосипедом, только что вот из Гремяча, и у меня хоть такая просьба: оставить велосипед. Пока я ужинать буду. А там, к ночи, может, и место освободится? Не знаю, что сыграло – упоминание ли о Москве и доказательство – московский паспорт, бодрый ли мой тон, – но только женщина вышла из-за перегородки, показала, где можно поставить велосипед – какое-то маленькое складское помещеньице, – и сказала, что поужинать можно в ресторане напротив.
Я поднялся на второй этаж дома с неоновой вывеской, помыл руки в туалете и сел за чистый белый столик с чувством уважения к самому себе.
За каждым столиком кто-нибудь сидел, напротив меня плохо выбритый мужчина с озабоченным лицом читал газету. Я подробно ознакомился с шикарным меню, наметил содержание своего заслуженного ужина и огляделся по сторонам. Компания молодых людей в белых рубашках громко обсуждала проведенный день, жалуясь на жару, единственная на весь зал молоденькая официантка порхала вокруг них, не обращая на нас ровно никакого внимания. Приблизительно через полчаса появилась вторая официантка, с жутко занятым видом она принялась брать заказ у столика в другом конце зала – взяла и скрылась. Мой сосед чертыхнулся и пересел на одно из свободных мест поближе к тому концу. Я последовал его примеру.
Теперь за одним со мной столиком сидели три парня. По репликам, которые они время от времени бросали друг другу, я понял, что они – молодые специалисты, попавшие сюда на одно из предприятий по распределению. Наконец жутко занятая официантка остановилась около нашего стола. С умопомрачительной скоростью записав заказы ребят – по сто пятьдесят и по бифштексу, – она хотела уйти, однако я, улыбаясь, остановил ее, сказав, что мне, между прочим, тоже требуется кое-что.
– Что вам? – быстро сказала она, глядя по сторонам с таким видом, словно кроме меня у нее еще по крайней мере сотня клиентов.
– Салат, шницель, рагу, сметана, компот, – одним духом выпалил я, стараясь попасть в ее ритм.
– Нету, – отпарировала она и сделала молниеносную попытку уйти.
– Пиво, – нашелся я тоже молниеносно, и это на миг удержало ее у стола; она лихо поставила какую-то закорючку в блокноте.
Выиграв этот миг, я не менее находчиво добавил:
– Бифштекс.
Опять закорючка.
– Что еще есть? – выдохнул я, чувствуя, что пока держусь.
– Ничего. Хлеб, – отрезала она, спокойно оставив меня позади.
– Значит, хлеб. Побольше, – сделал я отчаянную попытку догнать, однако увидел лишь ее мелькнувшую вдалеке спину.
Все это длилось какой-то необыкновенно короткий отрезок времени, и теперь можно было перевести дух.
– А ты откуда приехал-то? – добродушно спросил меня один из ребят.
– Из Москвы.
– В командировку? – Все трое смотрели на меня оценивающе.
– Нет, так просто. Путешествую. На велосипеде.
То ли не поверили, то ли посчитали меня за какого-то непонятного чудака, но больше вопросов не последовало. Они вяло продолжали переговариваться о чем-то своем.
Прошло минут двадцать. Я почувствовал, что если почему-либо бифштекса не окажется тоже, то от голодной слабости мне вряд ли удастся встать со стула.
Внезапно на нашем столе появились три графинчика с водкой и несколько бутылок пива, одна моя. Вскоре принесли и стаканы. Прохладная терпкая жидкость придала сил. А тут и бифштексы подоспели.
Повеселев, я спросил у добродушного парня:
– Как до Чернигова-то дорога, не скажете?
– Хорошая дорога, шоссе. Новая, – ответил он и, внимательно посмотрев на меня, добавил: – Так ты что, правда на велосипеде, что ль?
– Ну, конечно, правда.
– От самой Москвы?
– Почти. От Серпухова – там сто километров на электричке.
– Во дает!
На ребят явно подействовало содержимое графинчиков, и теперь они с интересом расспрашивали меня, но, узнав, что еду я совсем один, опять с недоверием умолкли.
Я медлил со своим пивом, стараясь приглядеться к посетителям ресторана, поймать те трудноуловимые искры, которые гораздо больше могут сказать о городе, чем самые эффектные достопримечательности.
Добродушный парень, взявший еще водки и коньяка, пытался угостить меня, желая сделать приятное, заплетающимся языком принялся рассказывать, какие у них здесь красивые места на Десне, какая рыбалка хорошая – «особенно если сеточка есть». Потом вдруг доверительно пожаловался на свою жену… Я спросил его, открыт ли собор и есть ли какие-нибудь древние памятники – что вообще стоит посмотреть?
– Есть с-собор!… Б-бальшой с-собор, аг-ромный! А еще Алекссандра Невского м-могила есть, т-там на горе, погляди. На Д-десну с-сходи, не забудь… – говорил он заплетающимся языком, порядком уже опьянев, потом вдруг затянул песню.
Быстрая официантка носилась все с тем же жутко занятым видом, отрешенным от этой вот посконной, жутко надоевшей ей действительности, и не мигнув глазом поставила на наш столик новый полный графинчик, несмотря на то что соседи мои были уже вполне не в себе.
Почему-то совершенно спокойным я шел в гостиницу, как будто номер уже давно ждал меня. А он и на самом деле ждал. И не в коридоре определила мне койку дежурная, как было обещано, – «если будет, то в коридоре», – а в самом что ни на есть номере, чистом, хотя и похожем чем-то на палату больницы. В коридоре действительно сплошь стояли диваны и койки, на которых уже пристраивались на ночь постояльцы – не только мужчины, но и женщины, и даже одна девочка лет пяти, и совсем маленький мальчик.
В «палате» было что-нибудь коек восемь, из них три или четыре свободных, я выбрал ту, которая была ближе к окну.
Большой номер гостиницы похож на вагон поезда – так же, как и в вагоне, каждый несет в себе движение свое собственное. Находясь в этой вполне неподвижной комнате, он как бы продолжает ехать, глядя на людей, оказавшихся по соседству, как на случайных спутников, и молчание каждого наполнено шумом колес и мельканием заоконных пейзажей, без задержки проносящихся мимо. И даже когда человек здесь разговаривает с вами, на лице его сохраняется несколько отрешенное выражение, словно он все еще прислушивается к колесному шуму и краем глаза ловит мелькающие в окне картины.
Благодушие дальнего путешественника, может быть, тем и объясняется, что он ни к чему не приглядывается слишком внимательно, ни к чему не относится с чрезмерной серьезностью и принимает жизнь такою, какая она есть, со всеми ее достоинствами и недостатками.
Но вот именно эти достоинства и недостатки окружающей жизни выступают в путешествии особенно рельефно – в сравнении. И сплошь да рядом совсем немного нужно, чтобы определить настрой, характер жизни людей в том месте, мимо которого проезжаешь.
Да, конечно, день был длинный и устал я здорово, но боюсь все же, что не усталостью объясняется мое настроение. Ведь еще подъезжая на грузовике, мыслил я, что, при удаче с гостиницей и ужином, обязательно похожу еще сегодня по улицам города и, может быть, даже по традиции искупаюсь в Десне. И, вымывшись у раковины почти что с головы до ног, – благо, что посетители заходили редко, – почувствовав незамедлительно бодрую свежесть, я даже вышел в ночной теплый мрак, пересек площадь, полюбовался звездами, которые высыпали в изобилии.
Уличного освещения в городе практически не было. Даже здесь, в центре. Люди ходили, словно тени, и это напоминало, конечно, старину, когда об электричестве и не слыхивали, но почему-то совсем не приходило в голову, что можно встретить рыцаря, выезжающего на скакуне из-за поворота. Редкие прохожие опасливо оглядывались – совсем не по-рыцарски…
Настроение, возникшее в ресторане, заметно усилилось. Не пробродив и получаса, я вернулся в гостиницу. В коридоре, на всех раскладушках и диванах, уже спали, на одном из диванов – мама с маленьким мальчиком, а рядом, на раскладушке, – девочка. Идти нужно было осторожно, лавируя, чтобы не задеть. Я подумал о том, как мне повезло: от привычки к свежему воздуху, я вряд ли смог бы как следует уснуть в этой немыслимой духоте. Но как же они-то?…
В номере воздух был тоже не блеск – дорожные мучения обитателей материализовались в состоянии их ног, носков и обуви. Несколько человек спали, двое собирались ложиться. Обращаясь к тому, который был ближе, я спросил:
– Здесь что, везде такие дороги, как в сторону Гремяча?
Мужчина отрешенно взглянул на меня, словно сам факт вопроса был для него неожиданным, и, подумав некоторое время, как бы осмысливая мой вопрос, ответил быстро, словно пытаясь этой быстротой загладить свое затянувшееся осмысливание:
– Да, конечно, такие. До Чернигова хорошие, а кругом такие. Самый угол здесь такой… Забытый.
– А вы-то сами издалека?
– Из Климова.
– А далеко это?
– Да не так чтоб далеко, километров восемьдесят, а с самого утра добирался.
– Странно все-таки, – сказал я, чувствуя, что больше и больше разбирает меня, как и в Дудоровском, неопределенная досада, так не приличная путешественнику.
– Вы бы весной или осенью посмотрели, – сказал другой мужчина, который, расстелив постель, раздевался, собираясь ложиться. – Сколько продуктов губится – перевезти нельзя. А, что говорить-то зря… Все разговоры одни… Свет тогда погасите, последний…
Улегшись, он натянул простыню до подбородка.
Свет погасили. В темноте было хорошо лежать, ловя свежесть, которая доносилась из открытого настежь окна. Негромко журчал динамик – передавали последние известия из Киева на украинском языке. Вот я и на Украине. «А тэпэр слухайте пэредачи з Москвы…» «Сегодня наша передача посвящена рассказу об одном из классических произведений советского кино – кинофильме «Щорс»… История заговорила теперь из репродуктора – как будто нарочно. «Товарищи новгородсеверцы!» – обратился Щорс к казачьему пополнению своего войска… «Казаки Таращанского полка… После победы при Семи-Полках, Щорс…»
А я лежал, не засыпая, несмотря на свою усталость. Дороги – ведь это не просто асфальтовые или булыжные полосы, это связь между людьми, это отношение друг к другу, это жизнь. То же и гостиницы… Не с дорог ли вообще нужно жизнь начинать? Дорога – это путь от человека к человеку, это желание друг друга понять, это – коридор нашего «общего дома». А гостиницы? Или не в чести уже сердечное человеческое гостеприимство?
– «После победы при Семи-Полках, Щорс…»
Неловко было лежать на кровати в комнате, зная, что за стеной в коридоре мучаются соотечественники…
Вечернее настроение мое было, видимо, неслучайным, потому что и наутро оно не изменилось. Утром все же, стараясь не торопиться, походил я по городу: сначала обошел площадь, покрытую ухабистой каменной плиткой, на которой, видимо, гарцевали еще кони Игоря Святославича, князя новгород-северского, пообедал в столовой, открытой в одном из помещений древнего торгового ряда, дождался открытия промтоварного и хозяйственного магазинов, чтобы купить новую фляжку. И все мне казалось, что старина здесь странным образом переплетается с современностью: и старина-то не сохранилась толком (оно понятно, конечно, – время), но и современность какая-то несовременная, вчерашний день. Болезненная ущербность чувствовалась в этом переплетении времен, они будто бы мешали друг другу, не давая одному окончательно умереть, а другому по-настоящему развиться. И казалось, что эти старинные торговые здания и плитка площади сохранены не из уважения к старине, а только потому, что они вроде бы еще могут нести свою службу. Опять, опять нет уважения, думал я. В том и беда.
Наконец я подошел к знаменитому новгород-северскому XVII века собору. Он был отреставрирован и ухожен, на прилегающем к нему зеленом участке за оградой росли аккуратно подстриженные кустарники и расхаживал садовый рабочий с ножницами. Участок был, правда, открыт, можно было подойти вплотную к стенам собора, но на дверях его висел большой амбарный замок. Я не знаток архитектуры, но, по-моему, все великие художественные ценности и создавались не для знатоков, а тем более соборы. Поэтому я вправе был ждать соответствующего впечатления. Но надломленный мотив этого города, ничуть не меняясь, в полной мере звучал и здесь. Слишком отреставрирован, казалось, был этот собор, до безвкусицы, слишком тщательно подстрижены кустарники и газон, и как-то очень красноречиво висел замок на дверях. Большие, чуть приплюснутые купола, недавно выкрашенные, как будто бы гордо сияли в бледно-голубом утреннем небе – но даже в этой гордости чувствовалась натянутость, фальшь.
Не было, не было здесь уважения! Была показуха и не совсем понятный расчет. Истинного достоинства не было, вот в чем суть.
Может быть, я и ошибся в своих скоропалительных выводах – бывает! – но оставаться здесь не хотелось. Как-то чувствовал я, что все эти частности не случайны. Надломленный мотив города упорно пробивался сквозь показуху и фальшь человеческую. Очень может быть, что Десна здесь действительно очень красива, но… Нет, не хотелось даже идти на Десну.
Я вернулся в гостиницу, вывел велосипед, увязал свои пожитки и покатил дальше – к Чернигову. Все взаимозависимо в жизни, думал я. Утрата чего-то главного немедленно влечет за собой утраты дальнейшие. Недаром говорят: проигрывает сражение та армия, которая бросает раненых и убитых на поле боя. Вечные ценности человеческие потому и вечны, что без них человек по-человечески жить не может. Нет жизни без уважения, без достоинства…
Но вскоре после выезда из гостиницы началось хорошее новое шоссе с аккуратными километровыми столбами и указателями, с лесопосадками по сторонам и неожиданно огромными портретами передовых людей Черниговской области, с сельскохозяйственными сводками районных колхозов…
Гостеприимный Чернигов
Девятый день был я в дороге, и словно девятое повествование разворачивалось передо мною в непережитой своей привлекательности.
Погода по-старому благоприятствовала, я теперь уж и не замечал ее, принимая как должное – так же, как принимал и все путешествие в целом, перестав удивляться, давно отдавшись во власть его, словно поняв наконец, что попал в какое-то иное измерение, недоступное раньше. Плавное движение сменялось привалами, и казалось, что большую часть своей жизни я только тем и занимаюсь, что вот так путешествую.
Участки пути и привалы были похожи друг на друга, как праздники, как удачные дни, они слились в моей памяти так же, как сливаются в памяти счастливые периоды жизни, – не всегда можно разобраться, что было сначала, а что потом.
Помню привал на пути до Сосницы: удивительно живописная балка – овраг с лучеобразными отростками, с крутыми осыпающимися песчаными склонами, заросшими кое-где соснами и березами. Среди этих берез и сосен в пятнистой от солнца траве то тут, то там рдели крупные, блестящие от спелости, приторно-душистые ягоды земляники.
В Соснице я сначала пытался устроиться на ночлег у кого-нибудь из местных – несколько раз слезал с велосипеда у беленьких уютных хат за заборами. Но в одной хатке никто на мой зов не откликнулся, к другой не подпустила охрипшая от злости собака, а в третью удалось зайти, но хозяйка, глядя на меня с подозрением, сказала, что у них и так тесно, нельзя. Пришлось ехать дальше, к заасфальтированному центру городка, искать гостиницу, «готель» по-украински.
«Готель» нашелся довольно быстро, хозяйка без лишних разговоров разрешила пристроить велосипед в кладовой. Узнав, где находится здешняя речка, Убедь, я направился купаться.
На узкой и прямой наклонной улице – по наклону чувствовалась близость реки, – среди хаток, на огороженном плетнем участке высился большой, выше хаток, стог сена. Когда я приблизился к стогу, из-за него, как по волшебству, явилась древняя сгорбленная старушка, простоволосая, в сером тряпье. Глядя на меня, она сделала несколько неуверенных шагов навстречу с необыкновенно доброй и какой-то странной улыбкой.
– Купаться, сынок? – ласково спросила она.
– Купаться, бабушка! – ответил я бодро, прошел, не задерживаясь, и, лишь отойдя на некоторое расстояние, оглянулся.
Бабушка стояла у плетня, глядя мне вслед. Увидев, что я оглянулся, она помахала рукой.
Подходил к речке я так, будто давно и не раз бывал здесь, будто не первый день живу в Соснице и вот пришел вечерком искупаться.
Речка была узкая, с истоптанными травянистыми берегами, но все же довольно глубокая и не грязная. На той стороне у самой воды густо стояли кусты. С веселым шумом по воде мимо меня проплыли два мальчика на ярко-желтом водном велосипеде. Купался я с радостью, как всегда.
В четырехместном номере гостиницы на одной из соседних с моей кроватей устало сидел молодой еще мужчина с большим мясистым носом и слегка обрюзгшим длинным лицом. Увидев меня, он оживился – видел давеча, как я ставил велосипед, – начал расспрашивать, позавидовал и пригласил пойти прогуляться от скуки по вечернему городку.
Звали его Антон, вскоре мы уже как старые приятели с разговорами расхаживали по темной Соснице, прошли в парк, вышли к танцверанде. Здесь было не то что в Брянске – яблоку негде упасть, – но я ведь не захватил с собой из Москвы ни приличных брюк, ни сандалет и теперь пожалел об этом. Ребята сплошь были в черных костюмах, белых рубашках, при галстуках – город.
Нам с Антоном не понравились танцы оттого, что было слишком много народу и сравнительно мало девушек, мы хоть и зашли на веранду, но почти тут же ушли. Антон начал говорить о своей ранней женитьбе, о скучных командировках, о том, что ему уже много лет – «скоро сорок» (!) – и его лично никакое путешествие уже не ждет.
Я слушал его с чувством человека, постигшего Истину. При чем возраст? Возраст человека не меряется календарными годами. Человек стареет не от прожитых лет. Он умирает еще при жизни, если теряет в себе ее ощущение.
На другой день утром, идя на речку, я опять встретил бабушку.
– Здравствуй, сынок, – опять приветствовала она меня, ласково улыбаясь. – Много-то не купайся, рано еще, солнышко-то не поднялось, не растеплилось…
Покидал я Сосницу с легким сердцем, уверенный в хорошей дороге, с надеждой к вечеру быть в Чернигове, со светлым почему-то ожиданием этого древнего города.
И на длинном, но вовсе не тягостном пути до Чернигова особенно запомнилось множество бабочек на шоссе, сшибленных пронесшимися машинами, – светло-желтые, лимонные хлопья. Некоторые были живы и ползали, оглушенные, некоторые еще весело порхали над синеватым горячим асфальтом. Святая слепота счастья…
Еще были душистые дыни и мягкие переспелые яблоки в большом поселке Мена. И полуденная остановка моя – привал в цветах – в нескольких километрах за этим поселком. Это были сплошные цветы, белый кипенный остров, почти без травы – ромашки, зонтичные, – земля совершенно сухая, теплая, ни муравьев, ни букашек, только все те же бабочки и алые божьи коровки – как сверкающие на солнце капельки крови.
От цветов шел пряный аромат, когда я лег на спину, они стали волшебно большими, сияющими, они покачивались, пронизанные солнцем, у самого моего лица.
В бледно-голубом далеком просторе над цветами, не торопясь, плыло невесомое, напоенное светом, свободное облако…
В Чернигове мне необыкновенно везло, весь город, казалось, был расположен ко мне.
Милиционер любезно присматривал за велосипедом, пока я ходил насчет гостиницы. Администратор – интеллигентная женщина – сразу ответила, что места у них есть, а увидев мой московский паспорт и узнав про велосипед, даже прониклась ко мне уважением. Это я особенно понял потом, когда увидел, какой номер она мне отвела. На просьбу о велосипеде она, не задумываясь, ответила, что да, у них, кажется, есть куда поставить и пусть я позову к ней привратника. Импозантный усатый привратник по ее просьбе милостиво разрешил мне отвезти машину в просторный подвал под лестницей. А когда, поставив машину, мы вернулись в вестибюль, он вдруг, на миг потеряв свою неприступность, наклонился ко мне и посоветовал, не теряя зря времени, пойти и осмотреть выставку на «валу» – ежегодную выставку цветов и плодов.
И я направился через площадь и сквер, мимо огромного собора – к «валу». «Вал» – гордость Чернигова, ансамбль сохранившихся церквей, храмов, соборов.
Покрытая сизой плиткой широкая площадь, великолепный собор (Спасо-Преображенский собор 1036 года – самое старое из сохранившихся на Руси каменных зданий), вполне современные здания неподалеку, кусты и деревья парка, чистота и праздничность, а затем и сама выставка – среди деревьев и белых златоглавых церквей, со множеством разодетых людей, с возбужденными девушками-школьницами у стендов, с помидорами, грушами, яблоками, гладиолусами и георгинами… И маленькая картинная галерея в одном из храмов.
Наступил вечер и – опять по совету привратника – я отправился на здешнюю танцверанду. Это была обширная площадка у подножия собора, огражденная проволочной сеткой, напоминающая тем самым огромный и круглый теннисный корт. Девушки, с которыми я танцевал, казались необыкновенными… Вернулась юность – как награда за веру в нее, – волнение молодости путало мои мысли. Куда делся взрослый опыт? Но я не жалел о нем.
С танцев возвращались вдвоем с Матвеем, черноглазым приветливым пареньком, с которым познакомились, разбивая танцующую девичью парочку. Дошли до гостиницы, потом я проводил Матвея чуть дальше. Он ушел, а я все бродил – не хотелось спать.
Небо было полно звезд, четко вырисовывались созвездия, и было тепло и тихо, а я будто и не проехал около ста километров и не был еще утром в Соснице.
Перед тем как направиться в номер, я спустился в подвал под лестницей. Мой двухколесный, мой сказочный «конек-горбунок» стоял там, где я его оставил, покорно ждал.
Номер был на четвертом этаже, окна его выходили на площадь. Парами и в одиночку по ней еще расхаживали нарядные люди. Светлели платья женщин, их каблуки стучали по древней каменной плитке…
Утренние лучи солнца, коснувшиеся моего лица, разбудили внезапно, словно зов походной трубы. Было только семь, и я решил, что вполне можно еще поспать – ведь лег вчера во втором часу. Перевернувшись на другой бок, я принялся рассматривать робкие, какие-то неопределенные, но светлые сны. В них не было ни навязчивости, ни тоски. Нахлынуло вдруг вчерашнее ощущение выставки, картинной галереи, «вала». Я выпутался из простыней и подошел к окну. Площадь уже вовсю блестела от солнца, вдалеке сквозь зелень белели стены и сияли золотом купола собора.
Настроение у меня было – как, наверное, у Наполеона, когда он проснулся в первый раз императором Франции. Мне не нужен был сан императора – Родина и так лежала передо мной. Казалось, сбывается то, чего не получалось, не было в жизни раньше. И те часы, дни, годы, которые, видимо, еще отпущены мне судьбой, – это просто сказочное, неоценимое богатство.
Ослепительная Десна со своим уютным песчаным пляжем, по которому медленно расхаживали стройные девушки в ярких купальниках и великолепно сложенные ребята, стала продолжением утренних снов. Высокое солнце светило на совесть, широкая река оделась в светлое марево, береговой песок мягко белел. В двадцати шагах от воды зеленели гостеприимные заросли ольхи и орешника, за ними тоже кое-где был песок, а выше, над обрывом, белые храмы сияли золотом куполов в темно-голубом холодном небе. Что-то во всем этом было от вечности.
А потом я увидел картинку, которая много раз в разных вариантах снилась мне после.
Светловолосая стройная девушка стояла спиной ко мне, против солнца, в знойном, мерцающем сиянии волн. Вода осторожно лизала ее загорелые ноги, река сверкала, теряясь в светлой дали. Потом она вошла в реку, а накупавшись, выходила из воды, уверенно, быстро выходила, вода взмывала перед ее стремительными коленями. Высокая грудь ее летела вперед, а голова была слегка откинута, отягощенная массой пышных волос. Афродита, выходящая из воды? Венера?
И так верна была моим представлениям, моим мечтам вся картина – люди, пляж, река, солнце, девушка, – так закончена в каждой своей детали, так знакома, так истинна, что просто не верилось, что это все наяву. Может быть, лишь белого парохода и яхт не хватало.
Таким и остался в моей памяти Чернигов – гостеприимным.
