bannerbannerbanner
полная версияОбязательно завтра

Юрий Сергеевич Аракчеев
Обязательно завтра

Полная версия

Кинотеатр. Фильм «Четыреста ударов» Трюффо. Смотрел когда-то – один из любимых. Как будто специально – совпадение, удача… Зайти?

Билеты в кассе, оказывается, есть…

– Один билет, пожалуйста…

…Напишите «заяц», говорит учитель. Смешной, маленький, строгий учитель. «Рассказ называется «Заяц»… А вот и он, мальчик. Герой. Казалось, что он не такой, не совсем такой, в прошлый раз он показался другим. Неважно. Его ставят в угол. Он пишет… Бежит с портфелем. Теперь он дома. Ага, вот она, его мать. Такая, точно. Носатая истеричка! Худая, вечно недовольная, злая. Еще все впереди, четыреста ударов…

Нет, это удивительно все-таки, как похоже! Французский фильм, французский мальчик. И – то же самое.

…Бальзак. «Мой Бальзак». Портрет сгорел от свечки, эх… «Ты еще не вынес ведро!» – мать. Да, точно. Так оно и есть, так.

Без сентиментальности фильм, слава Богу. Почему-то помнилась сентиментальность. Нет ее! Это хорошо, что нет. Без соплей. Хотел поплакать – не выйдет! Как хорошо и просто. Так оно, пожалуй, и есть, так и должно быть – не нужно истерик. А вот и эта сцена. Его сажают в полицейскую машину – его и проституток вместе, – закрывают дверь. Решетка. Трогается машина, его лицо сквозь решетку, и только на мгновение на повороте от света уличных фонарей отблеск на лице – слезы. Боже, как это хорошо, как точно! Он не рыдает, он даже не плачет, он очень спокойно сидит, и лишь мгновение – только одно мгновение, когда машина поворачивает, на его щеке блестят слезы. Он не предал. Его предали, а он не предал. Спасибо, режиссер… А теперь город сквозь решетку, уплывающий город. Скоро мальчик сюда не вернется – родители оставят его в колонии. Они попросят, чтобы его там оставили. И вот единственное – его толстый, теплый, добротный свитер. И в круглую горловину этого свитера можно спрятать шею, подбородок – единственное, чему можно довериться, теплый шерстяной свитер. Он не обманет.

А вот опять она, беспомощная истеричка – мать. Тряпка-отец. Ничтожества и трусы – взрослые. Предатели. Обманутые… И обманщики.

Серый пейзаж, футбольное поле. Ребята из колонии играют в футбол. Они играют в футбол. Мальчик побежал за мячом. Кусты. Да, в кусты, в листья! И дальше, дальше. Вперед! Вперед! Вперед, мальчик, ведь там – море! Вперед. Они не догнали. Ты спасся. Мелькают деревья, кусты, беги, малыш, найди силы, вперед, малыш, вперед, ну их всех, пусть остаются, вперед, мальчик, беги, немного еще, деревья кончаются, пологая равнина, это же берег, берег, последнее усилие, малыш, ты сейчас взлетишь… Вот оно, море!

Видишь. Не надо плакать, мальчик. Это море. Это оно. Это свобода. Ты молодец, ты мужественный. Ты никого не предал, ты остался самим собой, ты победил. Море…

23

…Расшатанный старый письменный стол, стол-свидетель. Старая комната, здесь столько было всего! Здесь умирала бабушка на моих глазах… Никого больше не было из родственников, кроме двоюродной сестры – отец погиб, мать умерла очень давно, оставались бабушка и сестра. И вот – бабушка умерла тоже… Ничего, ничего, мы не сдаемся.

Зеркало, комод. Тетради… И тахта. И замок, который помогает в одиночестве в коммунальной квартире – закроешься, и пусть стучат, главное, не выдавать своего присутствия, не шуметь.

Они все врут, врут! Они… И она – тоже. Неужели все-таки прав Антон?

Музыка… Что может быть лучше музыки! Шестая симфония Чайковского… Когда-то не воспринимал ее, не понимал. Потом стала одной из самых любимых. Он, композитор, соотечественник, думал о том же, это же ясно. Музыка, отдушина-музыка… И вечно несчастная Россия. Почему? И все врут! Зачем? Вот и… Они не живут, они только делают вид. Пьют, едят, делают вид, подчиняются. Но не живут! Еще гадят, конечно, природу губят. И размножаются. Но – не живут. Выбирают наркотик! Водка-пиво, телевизор-кино. Шоу! Шоу-футбол, шоу-хоккей, шоу-роскошь, шоу-Актив. Шоу-дети… К которым относятся сплошь да рядом как к домашним животным и дрессируют на свой лад и манер. Дрессируют…

Или все-таки я не прав? Ведь действительно могло быть у нее что-то непредвиденное, и тогда я выгляжу как капризный ребенок, мальчишка глупый, а еще говорил, что Антон и Костя не понимают ничего, обвинял в черствости Антона… Но вдруг он, Антон… и на самом деле… прав? Ведь она… Она ведь говорила, что… Да, верно, она измучена, обманута столько раз, но… А кто не обманут? Мы же все…

А то, что произошло – случайность? Не говорящая ни о чем таком, а я, глупец… и тоже хочу подчинить? Она ведь была так расстроена и все-таки отошла от них, хотя он, ее муж, видел все, и ей, конечно же, было не очень-то ей удобно, мало ли… Но ведь их трое! Трое мужчин по-хозяйски, уверенно так, спокойно сажали ее в машину – привычно! – и она не хотела оставить их и идти со мной, как договорились только что, часа не прошло! Предала. И себя предала тоже! Кафе, ресторан, выпивка… Ясно. Но что же раньше-то?

Нет! Неправда то, что она говорила! Лгала… Лгала! То, что она говорила – неправда! Она тоже лжет! Как все? Как все!

Лора, милая Лора, я же люблю тебя. Я не прав, я знаю. Но что же делать? Или прав?…

Сколько времени? Третий час ночи.

…Только за апрель? – спросила она в первую ночь. Ту первую ночь, когда…

Несчастный человек, понимаешь. Олег, милый мой. Я соскучилась по мужчине, понимаешь. Мне ведь тоже хочется иметь семью, как всем, я обыкновенная женщина. Ты такой хороший. Антон и Костя – дети, не понимают ничего. Хотя и играют в мужчин, мужиков. Придуриваются. Ты не обижайся, если что-то… Я никому еще так не рассказывала. Кроме тебя у меня только одна подруга, близкий мне человек. Единственная, кому я верю. И тебе…

О, боже, но что же делать?

Нет, так нельзя. Нельзя так. Как я хотел уснуть! Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь… Сосредоточиться и ни о чем не думать. Вот так! Чернота. Вот так.

…Муж, понимаешь. Я тебе позвоню, не надо так. Пожалуйста, не сердись…

Ее лицо, ее красивое бледное лицо с голубыми глазами в окружении черных ресниц. И прекрасное тело. Она тоже обманута, она страдает, ждет, ее надо спасти!… Как ту девушку из сна, что ли? Они умирают внутри… Из-за меня – еще хуже? Поверила, и… Я – такой же?

Светает. Сколько?… Пять без пяти. Через три с половиной часа можно звонить. Нет, через четыре с половиной. Когда она уже точно будет.

Все смешалось…

Нет, лучше пойти! Встать, пойти прогуляться. Да, скорее, скорее! Так лучше! Предал, предал ее, как Антон… Мы все предаем друг друга, не верим. Но почему, почему, почему…

Улица. Светло уже. Торопятся люди. Идут, заспанные. Работа! Чуть ли не строем идут. И я среди них. Мы идем. Серым утренним строем, разорванным. Мы – идем. На работу! Мы строим Светлое Будущее! Чье? Где оно? Мы строим… Строим… Светлое Будущее… Для Всего Человечества! Россия, милая Россия, как грустно нам… Стоп, стоп! Не надо об этом, не надо. Слаб, слишком слаб я. Что-то, наверное, не то делаю, что-то не то…

Хорошо, что прохладно, здесь, на улице, легче. Воздух! Скоро солнце взойдет, вон, на востоке уже… Осторожно с машинами! Так нельзя все-таки. Сейчас нужно следить за собой. Смотреть за собой. Если все так, то… Россия, милая Россия… Стоп.

Половина девятого, наконец-то… Все же рано! Хорошо бы час еще. Выдержать… И тогда уж звонить.

Без пяти девять. Немного еще. Вдруг я и на самом деле не прав? Мало ли… Знать бы! Не побоялся бы ничего. Извинился бы тотчас. А если прав?…

Пора, пожалуй. Девять двадцать. С Богом.

– Ларису Гребневу, будьте любезны…

– Алло.

– Здравствуй.

– Здравствуй.

КАК НИ В ЧЕМ НЕ БЫВАЛО…

– Извини, но… Что у тебя вчера случилось?

– Я просто не могла. Я же тебе сказала.

Строгость. Совсем, совсем другой голос.

– Но мы же договорились. Что же ты раньше?

– Я совсем забыла. Мы давно собирались идти на вечеринку, я просто забыла. Мы с тобой поговорили, а тут он пришел. У его приятеля дипломный проект приняли, нужно было отметить.

Даже рассерженный голос, с оттенком досады. Как будто виноват я, а не она.

– Ну, что ж, пока. Как-нибудь позвоню. Извини, что побеспокоил сегодня. Пока.

Молчит. Не вешает трубку. Наконец, говорит:

– Пока.

И тут уж частые гудки. Все. Повесила. Финиш, как говорится. Конец. О, Господи, мир погас. Свет погас в мире. Все.

А – вечером – телефонный звонок. Подходить, нет? Все же я подошел. Нет, не она.

– Привет, Олег!

Виталий. Давний друг, с которым года два уж не виделись. Вместе учились в университете когда-то – не в Литературном, а раньше, я ведь в МГУ раньше учился. Почувствовал он, что ли? Ну, да, ведь договаривались тогда, что: если кому-то из нас будет плохо, то другой придет обязательно! И поможет. Вот он и звонит. Телепатия?

– Привет, Виталий. Давно не слышал тебя. Рад.

– Текучка, Олег. Сдал «диссер», защищаюсь скоро. Ну, как ты?

– По-разному. Сейчас, честно говоря, плоховато. Ты словно почувствовал.

– Вот как? Ну, что ж. Тем более. Не рассказывай сейчас – у меня предложение: поедем завтра за город? Погода-то какая! Там все и расскажешь.

– За город? А куда?

– Тут, рядом со мной. Не за город даже, а в парк. У нас парк отличный – как лес. Пойдем? Возьми с собой кого-нибудь, если хочешь. Девушку какую-нибудь.

– Да нет у меня сейчас…

– Давай один!

– А ты один будешь?

– Я с девушкой буду. Она нам не помешает, Олег. Она… как бы это сказать… понимает некоторые вещи. Хорошая девушка, правда. Я первый у нее, между прочим. Ну, договорились?

Спасибо, Виталий…

24

…Синяя вельветовая куртка висит у меня на плече. Я стою у выхода из метро. Отчаянное солнце!

Рядом – рюкзаки свалены в кучу, три девушки и парень ждут, гитара… Значит, песни, грустные туристические песни, деревья, дым костра, теплая влажная земля, угли, печеная картошка, усталость, сон… А в последнее время я как-то от этого отошел… Зря.

 

Какое горячее солнце! А вот и он, Виталий, – улыбается, почти и не изменился, только давно не стриг виски – пушистые виски. И веселые, добрые глаза:

– Прривет, старрик! – старая его привычка грассировать «р»..

Оба мы рады, только Виталий держится проще, раскованней, а я смущен и зачем-то делаю грубоватый вид, чтоб не казаться сентиментальным. Ведь когда-то Виталий был одним из самых близких моих друзей.

– А где же она? – спрашиваю.

– Она здесь живет недалеко. Я обещал, что мы за ней зайдем. Пошли?

– Конечно. А давно вы с ней?

– С прошлого года, с ноября. Познакомился в магазине. Вместе лыжи покупали.

– Смотри, сколько же мы не виделись!…

– Я тебе звонил несколько раз. До тебя дозвониться – как до министра.

– Да нет, просто квартира коммунальная, много желающих. Ну, а… Ты действительно влюбился?

– Не знаю, Олег. Она мне нравится. Даже очень. Тонко понимает некоторые вещи. И без комплексов. Я у нее первый, но она просто умница. Современная в лучшем смысле, естественная. Ну да ты посмотришь.

– А лет сколько?

– Восемнадцать. Ну, а как у тебя?

Мы идем по солнечной площади, деревья уже начали зеленеть – легкая зеленоватая дымка…

Белая кофточка, темная короткая юбка, движущиеся ноги обрисовывают плавные линии – встречная девушка улыбается, темно-каштановые волосы поблескивают на солнце, с ней подруга в джинсах, обе так и светятся, и когда они минуют нас, мы оборачиваемся, глядя им вслед, и ловим друг друга на этом. Смеемся. И девушки оборачиваются! Вот же, вот жизнь!

– Я тоже влюбился, Витальк, но у меня как-то странно, сложно, «нетривиально», как ты говоришь. Я даже рассказывать сейчас не буду. Это долго. И не нужно, наверное.

– Правильно. Не надо сейчас, если долго. У нас еще будет время. Да, слушай, я хотел тебя спросить: ты что собираешься делать на праздник?

– На Первое Мая? Знаешь, я как-то еще не думал. Не до этого, ей-богу. Хотя ведь скоро. А ты что думаешь?

– Поедем на рыбалку, а? У меня палатка есть, спальник. Я знаю отличное место, спиннинг возьмем, удочки, донки…

О, боже, боже! Зачем преступность, зачем Лора… Зачем эти все сложности… Вот же она, ЖИЗНЬ!

Идем по бульвару, и здесь деревья тоже оделись в зеленую дымку, а вон в той закусочной я бывал когда-то с Антоном, еще в то давнее время, когда началась наша дружба. Антон был тогда как свежий источник, да и я, наверное, был немного другим.

Достоинство Виталия: умеет не только говорить, но и слушать. И спрашивает действительно с интересом.

– Что у меня? – переспрашиваю. – В журнале поручили очерк о малолетних преступниках – неплохо, да? Ездил уже в несколько мест… Лучше тему для меня трудно придумать, ты же понимаешь! Интересно…

– Но это же здорово! А как насчет других вещей? Ты говорил, что у тебя, будто бы рассказ где-то приняли?

– Нет, с тем рассказом пока туго, а вот с очерком…

А вот и она. Ее зовут Жанна. Молоденькая, худенькая, живая, чуть-чуть небрежная с Виталием, что сразу бросилось в глаза, смелая. В легком платьице, с кофточкой в руках. И какой-то удивительно открытый взгляд. Очаровательная. Свободная, молодая…

У меня в руках волейбольный мяч и сумка – их мне доверила Жанна, – и я рассказываю своим спутникам об интересной маленькой книжечке, что прочитал недавно в библиотеке: «Психология народов и рас». Любопытная книжечка! Там есть, например, такие слова: «Народ, измученный свободой…» Очень интересное выражение, правда?

– Люди хуже, чем ты о них думаешь, они похожи на червей, – говорит вдруг Виталий. – Ты никогда не задумывался над тем, что люди похожи на червей?

Такие крайности всегда не нравились мне. Ведь все не так просто, и люди разны… Легче всего обвинять! Выход же надо искать, выход! Но не хотелось спорить сейчас. А Виталий уже говорил о дельфинах, какие они умные – умнее многих людей, – и о том, что сейчас наконец-то начали исследовать загадочное в человеческой психологии. Кое-что по этой части есть и в его диссертации – он психолог и кибернетик, он, в отличие от меня, МГУ закончил.

– Новую пословицу слышал? – спрашивает он, смеясь, и продолжает: – «Чем больше я узнаю людей, тем крепче начинаю любить собак». Неплохо, да? Тебе трудно жить, потому что ты ошибаешься в людях! Ты хочешь больше, чем они могут. Всегда будешь лоб себе разбивать. Человека не переделаешь. Это ошибка, Олег. Кстати, если ты опустишься до фантастики, то мы с тобой можем вместе написать повесть. Хочешь? У меня есть классный сюжет, а ты сделаешь то, что не получится у меня – эмоций добавишь. Нужна точная мысль, и можно вывести многое на чистую воду. Через фантастику. Ты, кстати, последнюю речь нашего горячо любимого Генерального читал?

С радостью слушал я своего давнего друга. Мысли бурлят! Приятно было смотреть на него, видно было, что и Жанна внимательно слушает, хотя и не вмешивается в разговор. Мне и это нравится, я завидую своему другу. Какая милая девушка!

– Читал речь, читал, – отвечаю. – Вот только чего никак не пойму. Так модно стало обвинять предшествующих во всех смертных грехах, особенно самого главного, Сталина то есть. Как будто он лично арестовывал, допрашивал, расстреливал, гноил в тюрьмах сотни тысяч, а то и миллионы людей! А теперешних, наоборот, на все лады принято славить, хотя пока они еще ничего хорошего не сделали. Холопская какая-то психология, ты не находишь? Ничего не меняется! Чего ж удивляться преступности и чему угодно, правда?

Это было удивительно, однако Виталий тотчас же изменился в лице и оглянулся. Никого поблизости не было, мы шли втроем, но машинально и я оглянулся тоже.

– Зачем так громко? – сказал Виталий. – Ты что, забыл, где находишься? – И он криво улыбнулся. – Хочешь, новый анекдот? Слушай. Жил-был царь. Дважды два – шесть, говорил этот царь. А тех, кто с ним не соглашался, он казнил. Потом этот царь умер, и пришел новый царь. Дважды два пять, заявил новый царь. Люди обрадовались, но самые умные пришли к царю и сказали: «Ваше величество! Но ведь дважды два – четыре!» «Дважды два пять, – повторил царь. – А если вы будете сеять смуту, то опять будет шесть!»

И тут он громко захохотал.

– Хватит, мальчики, – впервые вмешивается в наш диалог Жанна. – Смотрите, какое солнце, совсем как летом, правда! И птички поют. Виталька, мы скоро придем?

Да, Жанна просто очаровательная девушка – свободная, легкая. Идет, слегка пританцовывая, размахивая руками. Кажется: еще чуть-чуть – и она взлетит. Радуется жизни! Я даже представить не могу Лору сейчас рядом с нами, хотя, казалось бы, почему нет?

– Да, послушай, ты же обещал рассказать про свое, – словно угадывая мои мысли, вспоминает Виталий. – Расскажи, только коротко. Жанну не стесняйся, она все понимает. Правда, Жан? Расскажи, Олег! Так ведь даже лучше – как бы между прочим. Может быть, сам что-то увидишь новое, со стороны.

И я решаюсь. Действительно: почему бы и нет? И начинаю рассказывать. Что была вечеринка, что остались втроем, что могло, но не состоялось – из-за меня… И что при этом имел глупость влюбиться. Потом встречались, но…

Поначалу все же неловко перед Жанной, но я вижу, что она хорошо слушает. И на самом деле: что ж тут плохого? Молодая девчонка – тем более. Интересно, что она обо всем таком думает? И я продолжаю. Встречались два раза, и все вроде бы хорошо, но… И про последний инцидент рассказал, с несостоявшейся встречей – «Черная пятница». Главное же в том, сказал я, что прошлое очень непростое у Лоры. Да и настоящее тоже. И о том добавил, что параллельно, в то же самое время – вот совпадение! – с очерком хожу, о «маленьких преступниках». И чувствую, что общее есть! Да, впервые отчетливо именно тогда понял – есть общее!

И жутковато вдруг стало. Общее – что?…

Все же коротко удалось рассказать, я контролировал себя и даже на часы посматривал, чтоб не затянуть. Но тускло выглядел этот рассказ при ярком весеннем солнце! И неуместно. Однако Виталий, и Жанна хорошо слушали.

– Олег, а вы правда любите ее? – серьезно спросила вдруг Жанна.

– Если честно, сам не знаю, – ответил я. – Да ведь что такое любовь? Всегда ли мы понимаем…

– Знаете, мне почему-то кажется, что вы ее любите, – сказала Жанна. И добавила: – Давайте вместе отмечать праздник! Виталька хочет уехать на рыбалку, но я его все равно не пущу, помогите мне. И давайте вместе! Ее позовете… Вчетвером…

– Хорошо, – сказал я. – Давайте. Если, конечно, она согласится.

Мне вдруг смешно стало: так нереально было представить Лору сейчас вместе с нами.

– Я постараюсь, – сказал все-таки.

Дошли, наконец, до каких-то ветхих домиков на окраине. В одном из них жил Виталькин приятель, которого он хотел позвать с нами.

Пока Виталий разговаривал с ним, мы с Жанной играли в волейбол. Мяч попал в большую лужу, вымок, потом извалялся в песке. Песок летел в глаза при каждом ударе, ладони стали черными и набрякли, но мы играли упорно и весело. Ай да Жанна!

– Подожди минуточку, Жанна, – говорю. – У меня по горсти в каждом глазу… Ты не устала?

– Нет, мне очень нравится.

Очаровательная девчушка – живая, веселая! Интересно, а Лора ударила когда-нибудь хоть раз по мячу? – подумал я вдруг. Но смешно почему-то уже не было.

И не стало мне легче после моей исповеди, увы. Скорее, даже наоборот.

Весенний солнечный, прозрачный лес. Деревья и кусты еще голые, только почки набухли и лопнули кое-где – оттого легкий зеленоватый налет. Мокрая земля, прошлогодние бурые листья, лужи. Виталькин приятель с нами не пошел – не пустила жена. И хорошо! Я как-то механически, в каком-то странном запале улыбаюсь без передышки, шучу как-то отчаянно. Бывает, что смешным становится чуть ли не каждое слово и подшучивать можно над чем угодно, и никому не обидно, а просто весело и смешно. Мы с Виталием изощряемся поочереди, оба вошли во вкус.

– Уф, подождите, не могу, – говорит Жанна, – никогда в жизни так не смеялась!

Она и правда держится за живот от смеха.

Солнце высоко, жарко, погода наредкость. Скамейка среди деревьев, длинная скамейка – три столбика и узкая доска.

– Давайте отдохнем, – говорит Жанна, – я не могу больше, устала, уфф!

Мы с Виталием разделись по пояс, чтобы загорать.

– Олег гимнастику йогов делает, скажи, похож он на йога? – спрашивает Виталий у Жанны.

– Вы оба хорошо сложены, – дипломатично отвечает Жанна.

Виталий садится верхом на скамью и ложится на спину. Перед ним, спиной к нему садится Жанна, откидывается и кладет голову ему на живот. Головой к Жанниным ногам ложусь я. Но доски не хватает, ее конец упирается мне в поясницу, а ноги приходится согнуть и поставить на землю.

– Олег, двигайтесь ко мне, вам ведь неудобно, – говорит Жанна. – Кладите голову вот сюда.

Она широко раздвигает ноги, опускает их по обе стороны скамейки и показывает на свой детский живот.

– Двигайтесь же, – повторяет она. – Ложитесь так же, как я, знаете, как удобно.

Она сказала это очень просто, и я подвинулся. И осторожно опустил голову. И мой затылок лег на теплое и упругое, плечи коснулись ее раздвинутых бедер, а шея… Сердце заколотилось слишком сильно, и перехватило дыхание. Я сел. Но потом снова лег осторожно.

– Скажите, а правда ведь может быть так, чтобы женщине жить с двоими мужчинами? И чтобы они не ссорились… – вдруг говорит Жанна.

– В принципе это, конечно, возможно, – соглашается Виталий и смеется. – Ты как считаешь, Олег?

Понятно, что они помнят мой рассказ. Но мне не весело. И вдруг вспоминаю…

– Жанна, а ведь мы как-то договорились с Виталием, знаешь, о чем? Что ему будет иногда принадлежать моя жена, а мне – его. Виталий, помнишь?

Я говорю это и сам удивляюсь той легкости, с какой говорю. Мы и действительно когда-то так фантазировали – когда студентами были.

– Конечно, помню, – подхватывает Виталий. – Шутки шутками, а ведь такое возможно. Жан, ты как считаешь?

Жанна хмыкает и молчит. Но я чувствую, что она думает об этом. Как просто, оказывается, можно говорить обо всем!

Я вдыхаю полной грудью весенний воздух. Пахнет мокрой землей и корой берез, теплые лучи гладят кожу. Мне хорошо и уютно. Мои плечи на бедрах Жанны, а шея и голова…

– Ребята, а вы вина с собой никакого не взяли? – спрашивает вдруг Жанна.

– Вот это идея! – Виталька хлопает себя по лбу и садится. – Ну, ты молодец, Жан. Мне почему-то в голову не пришло. Ах, я дурак! Но я даже могу сходить, тут недалеко магазинчик. У тебя деньги есть, Олег?

Слава богу, кое-что есть, я даю, и Виталий уходит, а вернее почти убегает, даже и не оглядываясь.

Мы с Жанной остаемся вдвоем. Я молчу. Жанна излучает тепло и ласку, и мне хорошо с ней рядом. Женщина… Господи, как это много значит – женщина… Свет, тепло, ласка… Магия…

Она садится надо мной и дотрагивается до редких завитков на моей груди.

 

– У вас здесь даже больше, чем у Витальки, – говорит она и проводит рукой.

Детские пальцы ее прохладны и нежны.

Я вижу снизу ее милое молоденькое личико, растянутые в улыбке губы, веселые очаровательные глаза, кругленький беленький подбородок. Все это – на фоне чистейшего весеннего неба…

– А что ты думаешь по поводу моего рассказа, Жан? – спрашиваю все-таки. – Прав я или не прав? И стоит ли продолжать…

Она исчезает из поля моего зрения, ложится. Некоторое время молчит. Потом говорит медленно:

– Не знаю. Плохо ей, наверное. Если с такой матерью, и вообще… И с мужем разводится. Наверное, снова замуж хотела бы. Я ее понимаю вообще-то. Но вы же жениться не будете…

Вздохнув, она замолкает.

Даже жарко на солнце. Птицы просто ошалели от счастья. Ни о чем не хочется думать, а просто смотреть на небо и слушать птиц.

Оба молчим.

– А вы уверены, что сейчас она только с вами? – спрашивает вдруг Жанна.

– Разумеется, не уверен, – отвечаю. – Я даже думаю, что… Что наоборот. Главным образом не со мной. Да, скорее всего именно так.

Жанна молчит. Медленно плывет время. Оба смотрим в весеннюю голубизну.

Шорох, чавканье поспешных шагов по грязи.

– Все в поррядке! – кричит Виталий и весело улыбается.

В руках у него целых четыре бутылки.

– Донес! – победно произносит он и со стуком выстраивает добычу на скамейке.

– Урра… – тихонечко кричит Жанна.

– Из чего будем пить? – наивно спрашиваю.

– Слышишь, Жан, Олег не знает, из чего пить, – говорит Виталий и хохочет. – У нас три сухого и одна портвейн. Ты какое себе выбираешь, Жан?

– Сухое, конечно.

– Ну, давайте всем по сухому, а портвейн вкруговую. С него и начнем. Идет?

Я пью после Жанны – из горлышка, – солнце насквозь просвечивает бутылку, портвейн золотится и слегка обжигает рот. Мы словно пьем пряный, душистый солнечный свет, тепло теперь идет изнутри – мы все трое пронизаны солнцем, нам весело и хорошо!

– Один парень сказал, что губы Жанны созданы для поцелуев, – говорит Виталий, целует Жанну и, смеясь, смотрит на меня. – Ты согласен, Олег?

– Похоже, – соглашаюсь я. – Но ведь одно дело просто видеть, а совсем другое…

– Витальк, можно Олег меня поцелует? – капризно и как-то по-детски перебивает меня Жанна. – Ты разрешаешь?

– Конечно, об чем речь! Только чтобы он не очень увлекался, ладно?

И в веселом порыве я целую Жанну, и мне кажется, что ее губы пахнут не портвейном, а березовым соком. И я вдруг чувствую, что она доверчиво приникает ко мне, чувствую ее грудь…

– Моя очередь, – тотчас деловито заявляет Виталий и целует Жанну теперь с удвоенным пылом.

И тут словно что-то толкает меня в грудь, сердце колотится, и ощущаю вдруг, что на глаза вот-вот навернутся слезы…

Но мы уже пьем теперь сухое вино, каждый из своей бутылки. А Виталий опять принимается целовать Жанну.

– Я еще хочу поцеловать Олега. Виталька, ты эгоист! – капризно говорит Жанна и отталкивает его.

– Пожалуйста! – весело соглашается Виталий, но улыбка его все же не совсем такая, как раньше. Или мне кажется?

Жанна смотрит на меня, ждет. А я…

– Ты правда разрешаешь, да, Виталь? – спрашиваю почему-то серьезно, хотя уже презираю себя за серьезность. Ну и дурак же я все-таки…

– Конечно! – кричит Виталий и начинает смеяться. – Все ясно с тобой, Олег! Впрочем, я тебя понимаю, ладно. Ты всегда был слишком идеалист. Давай лучше я тебя еще поцелую, Жанна. Скажи, только честно, кто лучше целуется, он или я?

Смеясь, он смотрит то на Жанну, то на меня, но смех его мне не нравится.

– Ты – хорошо, а как он, я пока еще не поняла, – отвечает Жанна и лукаво смотрит на меня, капризно надув губки.

А я не знаю, что делать, я готов провалиться сквозь землю, но не могу почему-то целовать Жанну, хотя она мне очень нравится, и я по-хорошему завидую Витальке. Но, черт побери, мне почему-то становится плохо, и ничего не могу поделать с собой.

Виталий целует Жанну уже и с каким-то чмоканьем даже, а я смотрю на березы и птиц. Я опять все порчу, я понимаю. Но ничего не могу поделать с собой…

Потом мы все спокойно потягиваем сухое вино, и голова у меня идет кругом – пьянею.

– Я хочу писать, пусти, Виталька, – неожиданно говорит Жанна. И, глядя на меня добавляет: – Олег, пойдемте со мной, я Витальке не доверяю, ну его!

Ничего себе… Я послушно встаю, и мы с Жанной отходим в сторону, в чащу молодых березок.

– Олег, отвернитесь пожалуйста, – просит Жанна.

Она присаживается под кустик, и я слышу звук бьющей в мокрую землю струйки. Ребенок, очаровательный, милый ребенок!

Она встает, я поворачиваюсь. Жанна смотрит на меня с улыбкой и детской какой-то беззащитностью. А я почему-то напряжен и скован. Я ненавижу себя!

Вскоре мы все уходим из леса и отправляемся по домам…

– Олег, звоните мне, если хотите. Виталька даст вам мой телефон, – говорит на прощанье Жанна. – И не забудьте о праздниках. Договорились вместе, ведь так?

– Обязательно!

Отличный солнечный день, молодец Виталий, очаровательная девчушка Жанна! Но ком стоит в горле у меня все равно. И лицо как маска. Все-таки я ненормальный какой-то… Ненавижу себя.

25

Да, вот что спасало меня всегда – фотография! Сначала – в детских садах. На природе и с девушками – потом. Спасибо, спасибо детям! И воспитателям…

Первый по порядку «майский праздник», 26-го апреля, намечался в самом большом из «объектов», я называл его «№1» или, по-другому, «Б.П.», что означало инициалы педагога Брониславы Павловны, милейшей пожилой женщины, которая была в курсе моих дел и относилась ко мне почти по-матерински.

– Мы ждем вас, Олежек, очень хорошо, что вы позвонили, а то я уже начала беспокоиться: праздники скоро, а наш Олег не звонит, – весело и бодро, как всегда, говорила по телефону неунывающая Бронислава Павловна, несмотря на то, что, как мне по секрету сказали, не так давно у нее был первый инфаркт. – Как ваши дела? Что-нибудь идет в журналах? Мы за вас все тут болеем…

Тут же дозвонился еще в несколько садов и договорился с заведующими. Звонил, конечно, не из коридора квартиры, а из уличного автомата. Никуда не денешься – конспирация.

Потом вернулся домой, раскрыл свой блокнот и позвонил Лианозовой, заведующей детской комнатой одного из отделений милиции. Туда-то уж смело можно было звонить из квартиры, даже для соседей очень хорошо – в воспитательных целях.

– Это отделение милиции? Здравствуйте. С вами говорит корреспондент журнала…

О Лианозовой очень хорошо отзывался Алик Амелин, рекомендовал как одну из возможных героинь очерка. Я застал ее на месте, передал привет «от Амелина из Горкома» и тут же получил приглашение. Договорились на 12 часов, прямо сегодня. Была не была: позвонил Алику и попросил устроить посещение тюрьмы, как тот обещал однажды. И Амелин заверил, что буквально на днях. Везло в то утро!

Вот любопытно: о журнале я уже почти и не думал. Мне было – интересно! На самом деле интересовала ПРОБЛЕМА. Люди, ребята, судьбы, жизнь… Я ведь действительно хотел написать ПРОБЛЕМНЫЙ очерк. Хотя возникло уже подозрение: чем лучше, чем серьезней я напишу, тем меньше шансов, что очерк будет напечатан в журнале. Однако не стоит об этом думать сейчас.

В двенадцать был у Лианозовой.

После маленькой простенькой Ваничкиной, бойкой и разговорчивой, Маргарита Ивановна Лианозова выглядела важной и представительной дамой, место которой, конечно же, не в милиции, а на каком-нибудь высоком представительном форуме или даже в конгрессе. Красивое лицо, эффектная прическа – этакая золотистая башня на голове, – строгий, слегка высокомерный взгляд, прямая осанка, легкий аромат дорогих духов. Императрица! Оценивающе посмотрела она на меня, потом осведомилась:

– Как там поживает Амелин? Он мне уже давно не звонил.

– Он часто вспоминал о вас и очень хорошо отзывался, – находчиво сказал я.

Маргарита Ивановна удовлетворенно потупилась.

– Ну, что ж, – произнесла она со значительностью после некоторого молчания. – Вы занялись благородным делом. Я только хочу предостеречь вас от поверхностности. Наше с вами занятие очень серьезное, а многие журналисты, к сожалению не понимают этого. Пишут что-нибудь легкое, с кондачка. Вы пришли вовремя. Как раз только что мы раскрыли одно дело, которое может вас заинтересовать.

– Какое же дело? – спросил я с готовностью.

Рейтинг@Mail.ru