Юрий Пахомов
Трагедия в крепости Сагалло (сборник)
– Но вам же нужен белый врач? Тогда не будем терять время, зовите ваших парней.
6
Вечером доктор Торото отвез меня в гостиницу, пообещав заехать утром. Я сел в кресло и только сейчас почувствовал, что устал. Не хотелось стоять, сидеть, пить, есть, двигаться. Усталость заполнила сознание, подсознание и, похоже, восторжествовала на клеточном уровне.
Где-то я читал, что итальянские коллеги причислили к болезням и усталость, включили ее в соответствующую классификацию. Усталость относят даже к «суперболезням», порождению цивилизации. Здоровых людей вообще становится все меньше и меньше. Один ученый утверждал, что сейчас происходит «селекция наоборот». К современной жизни приспосабливаются лишь больные люди, с неуравновешенной психикой. И вообще, скоро мы докатимся до того, что одна половина населения нашей планеты будет лечить другую. Кажется, мысль принадлежит французскому клиницисту Дюссеру.
В распахнутое окно тянуло сыростью. Листья манговых деревьев блестели, словно их покрыли лаком. В такой влажности к утру туфли наверняка обрастут плесенью. Я закрыл окно и включил кондиционер.
Как я не бодрился, рассказ Торото о гачига и проходимце Амабаге подействовал на меня угнетающе. История с Амабагой покажется вымыслом туристу, который судит об Африке по отелям в Найроби и национальным паркам, где можно высунуть руку из окна «лендровера» и похлопать по спине носорога. Африка есть Африка. И тут нужно все тщательно продумать, а не раскисать.
Если в этом отеле за номер дерут как в «Хилтоне», то и обслуживание должно быть соответствующее. Я заказал по телефону кофе, целый кофейник, минеральную воду, натянул спортивные брюки и проделал несколько движений из хатха-йоги, снимающих напряжения. В дверь постучали, когда я посреди комнаты глубокомысленно стоял на голове.
– Войдите!
Вошел бой с подносом и с разинутым ртом замер на пороге. У него был такой вид, словно он узрел черную мамбу пятиметровой длины. Согласитесь, зрелище впечатляющее: солидный человек в красных штанах стоит на голове.
– Спасибо, поставьте поднос на пол.
– Вы… вы будете пить кофе… так?
Бой присел на корточки и с простодушным любопытством заглянул мне в лицо.
– Конечно.
– Но почему, сэр?
– Так вкуснее.
– А-а. – В голосе боя послышалось восхищение. Он ушел в полной уверенности, что в номере поселился сумасшедший. Я принял душ, крепко растерся полотенцем, выпил остывший кофе и с наслаждением закурил. Из-под кондиционера вылез таракан величиной с детский кулак и с любопытством уставился на меня. Ему, по-видимому, было так же одиноко, как и мне.
Теперь можно систематизировать информацию. По записанным на диктофон историям болезни, сопоставлению данных лабораторных исследований можно предположить, что мы имеем дело с лихорадкой Рифт-Валли. Эпизоотия среди овец, заражение человека, характерная клиника, наконец, вирус, выделенный из крови больных… Куда, казалось бы, больше? И все же сомнения есть. По клинике Рифт-Валли во многом похожа на другие лихорадки. А их в Африке открыто уйма: тут и Чикунгунья, и О, ньенг, ньенг, и Кьясанурская лесная болезнь. Конечно же, желтая лихорадка, или «Желтый Джек», как еще ее называют.
Вирус Рифт-Валли сейчас ведет себя весьма агрессивно. Открыли его в тридцатые годы, и сорок лет считалось, что поражает вирус только овец и коров. А в семидесятые годы эта дрянь переключилась на людей. Во время эпидемии в Египте погибло свыше ста человек. Модель элементарная: человек заражается от больной овцы или коровы, а от человека к человеку вирус передается комарами. Недостатка в комарах в здешних местах нет. В Африке все, что летает, – кусается. Мошки, москиты, печально известная муха цеце. Есть даже такая мерзость, как поцелуйный клоп, который норовит укусить только в губы.
Связь между заболеваниями в деревне Ганту и эпидемией среди гачига скорее гипотетическая. Фактов маловато. Окончательно разобраться можно, лишь побывав в очаге, начав знакомство с ним с резиденции господина Амабаги. И отправиться туда придется, никуда не денешься.
«А чем болен мистер Дэвис? Что-нибудь серьезное?» – спросил я у Торото. «Малярия… И еще сердце». – Доктор Торото отвел глаза. Теперь я вспомнил отчетливо: Джозеф смутился.
Может, Барри просто не хочет меня видеть? Но почему?
Барри Дэвис на десять лет старше меня, но разница в возрасте не замечалась. Худощавый ирландец выглядел намного моложе своих лет. Специалист по пресноводным моллюскам, Барри участвовал в проекте по борьбе с шистосоматозом, но основной страстью его были охота и фотография. К моменту нашего знакомства в Гвинее, он уже пятнадцать лет прожил в Африке, мотался из одного конца в другой, таская за собой жену Кристину и сына Рудольфа. Барри ненавидел галстуки, белые рубашки, приемы в посольствах. И в буше чувствовал себя уютнее, чем на улицах Женевы. Год он проработал в штаб-квартире ВОЗ, но не выдержал городской жизни и укатил в Центральную Африку.
Я задумался. Когда тебе вот-вот стукнет пятьдесят, очень грустно терять друзей…
7
С утра мы вчетвером колдовали над топографической картой района, заселенного племенами гачига. Кабинет Торото напоминал штаб армии при подготовке операции: карты, графики, фотографии местности, справочники. Впечатление усиливала униформа цвета хаки, в которую были облачены Мгунгу и Акоре.
В случае положительного ответа от Амабаги предполагалось обосноваться в ста километрах от Омо в поселке Гувера в филиале института Пастера – попросту говоря, в змеином питомнике. Гадов отлавливали в окрестных лесах и буше, селили в питомнике и получали от них яд, а заодно вырабатывали противозмеиную сыворотку. Предприятие, по словам Торото, приносило хороший доход.
Я еще никогда не жил в змеином питомнике. Представляете, просыпаешься под мирное шипение черной мамбы или обнаруживаешь в шлепанце песчаную эфу. Впрочем, я знал людей, которые в домашнем террариуме держали габонских гадюк и камерунских лягушек.
План выглядел таким образом: в пяти минутах ходьбы от филиала протекает речка Зее, до гачига лучше всего добираться водным путем. Далее сорок километров на моторной лодке до деревни Нторо, где будет ждать Анугу. Пересаживаемся на пирогу – и вперед, полагаясь на судьбу и бога Бакама.
Пока план содержал несколько неизвестных, а финал выглядел довольно мрачно. Мне много раз приходилось работать в эпидемических очагах. Обычно выезжали группой, и то не обходилось без случайностей.
Приглядываюсь к моим помощникам. Мгунгу – военный врач, лейтенант. Он закончил в столице что-то вроде военно-медицинской академии. Ему двадцать два года, он низкорослый, худой, карие глаза печальны. Подготовлен неплохо, но опыта работы в эпидемических очагах нет. Малый смышленый, думаю, мне удастся его кое-чему научить.
Другое дело – Акоре. Отлично сложон, ловок, как обезьяна. Считается дрессером, но уже из краткой беседы мне становится ясно: в том, что касается медицины, он стерилен. Я поделился своими наблюдениями с Торото, тот под большим секретом сообщил, что Акоре – сотрудник службы безопасности, послан президентом, чтобы охранять мою особу, а заодно контролировать ситуацию у гачига.
На второй день после обеда Торото сказал мне:
– Звонила мадам Кристина и просила передать вам, что мистер Дэвис чувствует себя лучше. Не могли бы вы его навестить?
– Да, конечно. – У меня сразу отлегло от сердца.
– Если не возражаете, вас отвезет Абачуга. Я жду звонка из канцелярии президента.
За два дня я так и не сумел толком посмотреть город. От гостиницы до института Пастера пять минут езды. Уезжал утром, возвращался вечером.
Омо – типичный африканский городок. Население – тысяч двадцать, две-три улицы в центре, застроенные современными домами, церковь, миссионерская школа, госпиталь, аптека, несколько отелей, магазины и лавки, принадлежащие в основном индийцам, рынок, площадь с памятником какому-нибудь колониальному чиновнику или военному. На окраине – хижины аборигенов.
Город лежит во впадине, напоминающей гигантский кратер вулкана. Возможно, так и есть на самом деле. Со всех сторон сизые, в желтых проплешинах горы причудливых очертаний, столь характерные для Великого африканского разлома. Абачуга молчалив, сдержан, отвечает коротко: «Да, бвана», «Нет, бвана». Машину он водит виртуозно.
Центральная улица забита пешеходами, велосипедистами. Машин немного: в стране сложно с бензином.
– Абачуга, вы знаете мистера Дэвиса?
– О, да! Он большой, большой бвана. И хороший охотник. Но у него большое горе. Очень большое.
– Горе?
– Да, бвана. У мистера Дэвиса погиб сын.
У меня перехватило дыхание. Рудольф, мальчик… Я помнил его трехлетним карапузом… Едва став на ноги, он уже таскал за хвост метрового удава – в доме Дэвиса всегда было полно всякой живности, и бегал вместе с африканскими ребятишками, то и дело пропадал, его разыскивали, возвращали в дом, но он снова убегал, падал с деревьев, но, расквасив нос, не хныкал, а сердито сопел.
Мы тогда работали с Барри в госпитале неподалеку от Конакри. Кристина с сыном нередко заезжала к нам на ярком горбатом «фольксвагене», привозила термос с ледяным кофе, сандвичи. В госпитале лечились больные сонной болезнью, проказой, тропическим сифилисом. «Вы не боитесь, что сможете заразиться?» – как-то спросил я ее. «Нет, я хоть и недоучка, но знаю, что бактерии проказы передаются при длительном контакте, а мухи цеце в окрестностях Конакри нет».
Кристина родилась в Южной Африке. Барри женился на ней, когда она училась на первом курсе медицинского факультета университета в Иоганнесбурге. Родители Кристины погибли в автокатастрофе, воспитывал ее дядя, профессиональный охотник. Она отлично стреляла, ездила верхом, водила автомобиль, гребла, умела доить коров и могла за несколько минут разделать тушу антилопы.
В платье Кристину я видел только раз – на приеме у президента республики. Она предпочитала джинсы, мужские рубашки и, помнится, на пышном рауте чувствовала себя неловко.
Абачуга мягко остановил «тойоту» у ограды. За оградой белела вилла – небольшой двухэтажный, стандартной постройки дом.
Некоторое время я сидел, тупо уставившись перед собой… Последний раз я видел Рудольфа в Дакаре. Он учился в университете в Белфасте и прилетел навестить родителей. Рослый, сдержанный парень больше молчал, поглаживая рыжеватую бородку. Я к тому времени уже отрастил усы, и Кристина подшучивала над нами: «Эй вы, небритые, к столу!»
– Мы приехали, бвана, – напомнил Абачуга. – Мне вас подождать?
– Благодарю. Не нужно.
Шагая к воротам дома, я вдруг подумал, что в облике Рудольфа было заложено нечто изначально трагическое. Таких людей у нас называют «не от мира сего».
Навстречу шла Кристина. В светлых брюках и в такой же рубашке, подтянутая, стройная. Совсем не изменилась. И все-таки что-то новое появилось в облике. Седина в волосах? Пожалуй.
Она протянула узкую загорелую руку.
– Здравствуйте, Стефан. Вижу, что вы уже все знаете. Не обращайте внимания на Барри… Он сильно сдал. Машину отпустили?
– Да.
– Правильно. Я отвезу вас в отель. Простите, что не предлагаю остановиться у нас. Вам будет… тяжело.
В выстуженной кондиционером гостиной стоял полумрак. Барри Дэвис сидел в глубоком кресле. Узнать его было трудно.
– Привет, Стефан! – он помахал мне рукой.
– Здравствуйте, старина. Какого черта у вас такой мрак?
– Сейчас Кристина зажжет свет и принесет что-нибудь выпить. Или вы по-прежнему трезвенник?
– Как вы себя чувствуете, Барри?
– Уже лучше. Проклятая тропическая малярия. Да садитесь же! И не делайте вид, что вы ничего не знаете. Мальчика нет, его застрелили в Ольстере во время студенческих волнений.
Сухое желтое лицо Барри дернулось. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, потом заговорил медленно, с трудом:
– Что вам не сидится в штаб-квартире, Стефан? Неужели не надоела Африка? Впрочем, вопрос идиотский. Африка – болезнь, что-то вроде медленной инфекции. Если заразился, то уже на всю жизнь. Расскажите лучше, как Варвара?
– Варвара в Москве. И у меня уже были билеты на самолет. Отпуск.
– А вас понесло к гачига! Меня всю жизнь окружали ненормальные люди.
– Что ты болтаешь, Барри? – тихо сказала Кристина.
– Милая, ты бы лучше принесла напитки и лед. Послушайте, Стефан, будьте благоразумны.
– И это говорите вы?
– Не тот случай, старина. Эпидемия лихорадки у гачига скоро заглохнет. Кончится горючий материал, и конец. Племена изолированы, контакт с соседями ограничен.
Старческий, дребезжащий голос здесь, в комнате с глухо закрытыми портьерами окнами, производил странное впечатление. Мне даже показалось, что в кресле сидит вовсе не Барри Дэвис, а другой человек: усталый, больной, равнодушный.
Мне приходилось встречать европейцев, долгие годы проживших в Африке, и у них даже от пустяковой причины что-то вдруг ломалось внутри, какой-то точный прибор, вроде гирокомпаса, позволявшего держать курс. И человек начинал стремительно опускаться, терял интерес к окружающему, начинал пить. Болезнь тропиков, усталость. Барри в Африке двадцать семь лет.
Кристина вкатила столик с напитками и ведерком со льдом.
Дэвис оживился.
– Стефан, может, сварить кофе? – спросила Кристина.
– Пожалуй.
– Мне иногда кажется, Стефан, что вы притворяетесь… Для чего, дьявол вас раздери, вам нужна роль подвижника? Неужели вы не видите, что мир катится в преисподнюю? Африка есть, но и она скоро погибнет. Вспомните пророческие слова Нейбергера: «В конце концов удушливый туман, пропитанный дымом и копотью, окутает всю землю, и цивилизация исчезнет…»
– Признаться, Барри, мне больше по душе оптимизм Шарля Николя.
– Николь – идеалист. Мой сын тоже был идеалистом. Его убили выстрелом в упор. Боже мой, что происходит в мире! «Красные бригады», террористы, мальчишки-студенты, воюющие с регулярными войсками, мафия, наркоманы… Где милосердие, Стефан?
Девис умолк.
Нужно было срочно менять тему разговора. Я спросил:
– Скажите, Дэвис, что за человек Торото? Ему можно доверять?
Дэвис некоторое время молчал, пристально разглядывая что-то на стене, потом заговорил ровным, лишенным окраски голосом:
– Торото – толковый парень. К нему благоволит президент. Говорят, Торото его внебрачный сын. Мать Торото – женщина богатая: бензоколонки, плантации кофе и прочее. Учился в Лондоне. Хороший, насколько я могу судить, специалист. Придерживается умеренных взглядов. Господи, как мне все надоело! Политики отняли у меня сына, Стефан… Будь они прокляты!
Барри что-то еще бормотал, а я вдруг вспомнил, как однажды в Гвинее возвращался из госпиталя и у моей машины отказал двигатель. Приближался вечер. Вокруг – ни души. Только обезьяны орали и швыряли в меня камнями. Перспектива заночевать на обочине дороги не из веселых. И тут вдруг появился «лендровер» Дэвиса. Как я обрадовался, когда он выскочил из машины и торопливо направился ко мне! На вопрос, как он узнал, что я тут застрял, он ответил: «Интуиция, Стефан… Здесь, в Африке, сам понемногу становишься африканцем».
«Барри болен… Не обращайте внимания на его слова, Стефан», – сказала Кристина, когда я усаживался на сиденье «пежо». В полусвете надвигающегося тропического вечера на лице ее четче прорезались морщины, в волосах отсвечивала седая прядь. А рядом возник Барри Дэвис, превратившийся в брюзжащего старика. Я с трудом удержался, чтобы не взглянуть на себя в зеркало заднего обзора, тем самым сохранив иллюзию, что я молод, не изменился, время просвистело у меня над головой, не коснувшись меня.
Приехав в отель, принял две таблетки снотворного. В отеле стояла кладбищенская тишина, и это подчеркивало напряженную жизнь там, за стенами, посреди влажной тропической ночи.
Иллюзия рушилась. Я лежал, ощущая свои сорок восемь лет, хроническую бессонницу, изжогу, периодические боли в сердце, каменную усталость, лежал, испытывая лишь одно желание – оказаться сейчас в Сокольниках, посидеть на скамейке, вдыхая запах молодой зелени. Снотворное все-таки начало действовать.
8
Проснулся я вялый, с чугунной головой. Две чашки крепкого кофе, выпитого в баре, несколько подняли настроение. Дождь, видимо, перестал только под утро. В огромной луже азартно плескались ребятишки.
«Тойота» стояла в условленном месте. Абачуга радостно встретил меня.
– Как поживаете, бвана?
– Лучше не бывает.
– Доктор Торото не мог заехать за вами… Дело в том, что пришел мой брат Анугу.
– Вот как?
– Пришел с хорошей вестью.
– Тогда едем.
«Тойота» лихо развернулась и, разбрызгивая лужи, помчалась по шоссе.
В кабинете Торото сидели Мгунгу, Акоре и незнакомый африканец лет тридцати в мятой армейской рубашке и шортах.
При моем появлении все встали, точно я был генералом.
– Доброе утро, мистер Эрмин. – Торото крепко пожал мне руку. – Надеюсь, у вас все благополучно?
– Спасибо. Конечно.
– Познакомьтесь… Это Анугу.
Африканец нерешительно протянул руку. Лицо его оставалось неподвижным, но в темных выпуклых глазах мелькнуло недоверие, сменившееся изумлением. Он уставился на мои усы с таким любопытством, словно обнаружил у меня вторую голову.
– Как добрались, Анугу?
Ответил Торото:
– Анугу не знает английского. Только суахили. Ну и, конечно, говорит на языке гачига и некоторых других местных наречиях.
– Как жаль, что я не знаю ни одного из них. Насколько мне известно, ни Мгунгу, ни Акоре не знают суахили. Как же мы будем общаться?
– Профессор, прочтите записку от мистера Дэвиса. Записку только что доставил его повар Юсуф. Он уже давно ждет.
Неужели что-нибудь случилось? Я взял сложенный вчетверо лист мелованной бумаги и торопливо прочел:
«Дорогой Стефан, – писал Барри Дэвис, – простите за вчерашний вечер. Я был не в форме. Но, поверьте, еще не раскис окончательно. Ничего, мы еще с вами дернем по стаканчику. Зная ваше славянское легкомыслие, посылаю своего повара Юсуфа, он отлично готовит, знает местные условия, а главное – верный человек, бывший солдат.
Юсуф прожил у нас шесть лет, стал членом семьи, так что берегите его. Я давно заметил одну вашу особенность: вы охотнее заботитесь о других, чем о себе. Торото сказал, что вы перебираетесь в Гуверу. Жду у себя после завершения операции.
Ваш Барри М. Дэвис».
Я еще раз перечитал записку.
– Этот повар что… ждет?
– Да, сэр. Старик ожидает во дворе. – Мгунгу кивнул в сторону внутреннего дворика института, куда выходили окна кабинета Торото.
– Послушайте, Джозеф. Мистер Дэвис предлагает взять с собой этого повара.
– Дельная мысль. Я знаю Юсуфа. Он надежный человек. Знает суахили и языки некоторых племен банту. А банту и гачига понимают друг друга.
– Вот как! Акоре, позовите сюда повара.
– Слушаюсь, сэр.
Юсуф оказался плотным, широкоплечим человеком. Массивная нижняя челюсть, узкий лоб. На редкость несимпатичный малый. Но одна деталь, которую я не разглядел сразу, одним штрихом меняла портрет – выражение глаз, грустных, умных, как бы наполненных теплым светом. Юсуф был совершенно сед, что среди африканцев встречается нечасто.
Он поклонился мне и с достоинством сказал:
– Здравствуйте, бвана. Меня послал мистер Дэвис. Он сказал, что вы его друг и старый Юсуф может пригодиться в пути.
Я пожал его жесткую, напоминающую клешню краба руку.
– А вы умеете готовить блюда из змей и саранчи, Юсуф?
– О да, бвана. Я знаю даже китайскую кухню. А вы любите эти блюда? – В глазах Юсуфа вспыхнул огонек интереса.
– Очень. Хорошо, Юсуф, готовьтесь. Я думаю, мы выедем сегодня. Как, Джозеф?
– Да, мистер Эрмин. Два часа нам хватит на сборы.
– Отлично. Мы заедем за вами, Юсуф.
– Хорошо, бвана.
Юсуф поклонился и вышел.
– Насчет змей вы… серьезно, профессор? – спросил Торото.
– Вы, наверное, уже убедились, что я несерьезный человек.
Профессором я стал в возрасте Торото. Врачи и биологи редко становятся докторами наук в тридцать с небольшим. Просто мне повезло – мою кандидатскую диссертацию утвердили как докторскую, а молодежные газеты сделали из меня героя-мученика, поставившего опыт с самозаражением. Слышали бы почитатели моего «таланта», как шеф орал на меня, когда я сообщил ему, что проглотил взвесь микробов. Хотя и шефу и мне было ясно, что доказать мою гипотезу можно было только одним способом – заразить самого себя.
Шеф потом две недели просидел у больничной койки с японской кинокамерой, снимая все, что со мной происходило. Он отказался вырезать ту часть пленки, где я блевал и где с отрешенным видом сидел на подкладном судне. Мне кажется, что именно эти наполненные героикой сценки убедили высшую аттестационную комиссию, что я достоин степени доктора медицинских наук.