Юрий Максименко
Что такое буддизм
Скитаясь по Индии значительную часть года, Будда, судя по всему, не увлекался духом распространения своего учения, скорее можно думать, что он следовал только своему навыку к страннической жизни или не желал для своего общества оседлости, которая могла вредить простоте и строгости установленного им уклада жизни. Может быть также перемена мест часто вынуждаемая обстоятельствами, о которых не дошло до нас сведений. Несмотря однако же на скромность и осторожность Будды в проповедании своего учения и правил, духовное общество его с течением времени значительно увеличилось. По общему уверению буддийских писателей, число бикшу простиралось за тысячу. Причины такого приращения учеников Будды легко объяснить. Будда пользовался покровительством многих знаменитых лиц того времени и предлагал в своём братстве безопасный и безбедный приют для несчастливцев и бедняков. Людям, желавшим разрешить занимавшие их философские вопросы, он предлагал свои метафизические взгляды и анализ существования. Кто искал строгих и чистых правил практической жизни, находил их в наставлениях и примере Будды.
Таким образом Будда приобрёл себе весьма много людей, известных по своему уму, образованию или безукоризненному поведению. Из них особенно замечательны были: Махакашьяпа, пользовавшийся предпочтительным уважением Будды за свой суровый аскетизм; Субути, метафизик; Монгальяма, отличавшийся историческими познаниями и совершенствами в созерцании; и, наконец, Шарипутра, самый учёный и, как говорят буддисты, самый красноречивый истолкователь идей Будды. Имя Шарипутры и его трактаты, переходившие по преданию, в последующие времена произвели между буддистами немало споров, в сочинениях его находили даже ересь. Однако же при жизни Будды он был в большом почёте у всего братства, хотя, присоединившись к Будде, он долгое время сохранял светское звание. Нередко он вступал за Будду в споры с последователями других школ Индии и даже заступал его место в поучении бикшу.
Урувилва, Кашьяпа, Махакашьяпа, Монгальяма и Шарипутра присоединились к Будде, каждый имея своих учеников, поэтому прямых и непосредственных последователей его сначала было весьма мало. Уже в одно из своих посещений Капилавасту, он приобрёл себе новых учеников из своих сородичей. Судя по рассказу буддийских писателей, Будде оставалось только произносить: «Сугата!» (добро пожаловать). Этим словом Будда принимал и утверждал в звании бикшу шакьяпутр, которые наперерыв спешили принять обеты отшельничества. Эту страсть к отшельничеству, овладевшую вдруг сородичами Будды, не иначе можно объяснить, как расстроенным и близким к совершенному разрушению состоянием племени шакья.
При этом необходимо сделать два замечания. Первое о том, что, вопреки рассказам буддистов, подобное событие могло совершиться только уже по смерти Шуддходаны, который не благоприятствовал отшельничеству и просил Будду не принимать в общество бикшу молодых шакья, не получивших позволения на то от своих родителей. Второе, в то время были обстоятельства, о которых не дошло до нас сведений, потому что не все шакья, принявшие обеты бикшу, добровольно согласились на такую важную перемену в образе жизни. Некоторые из них сделались бикшу по жребию, другие насильно.
Будда усердно содействовал обращению своих сородичей в шраманы: все двоюродные его братья вступили в его общество, за исключением одного Маханамы, который противостоял всем убеждениям и остался при своём княжеском достоинстве. Будда насильно заставил вступить в общество бикшу родного своего брата Нанду. Нанда был сын Шуддходаны и Праджапати, старшей сестры матери Будды, Махамайи. Он принуждён был покинуть молодую жену, и, страдая от разлуки с ней, несколько раз пытался бежать из братства Будды, но всякий раз неумолимый Будда возвращал его назад. Из двоюродных братьев Будды более других известны Девадатта, прославившийся ненавистью к Будде, и Ананда, брат Девадатты, любимый ученик Будды, не расстававшийся с своим наставником до самой его смерти, однако же не отличавшийся строгой нравственностью. По причине его соблазнительного поведения, буддисты последующих времён, когда хотели представить речь Будды против проступков, поводом к тому весьма часто выставляли Ананду.
Пример молодых князей, сделавшихся бикшу, подействовал и на женщин. Праджапати, иначе называемая Готами, заменившая для Будды мать. Когда Махамайя скончалась через несколько дней после родов, она пожелала оставить мир и вести жизнь подобно своему питомцу. Она была основательницей общества бикшуни. Бикшуни жили отдельно от бикшу, но в образе жизни нисколько не отличались от них. Бикшуни было немного, и, как можно думать, все они происходили из племени шакья. Кроме Праджапати из бикшуни более других известна Утбала, отличавшаяся красноречием. Она вступила в состязание с одним брахманом, принадлежавшим к школе Локаятики, и удачными сравнениями доказала ему бессмертие души. Однако же не все смотрели благоприятно на учреждение звания бикшуни, потому что положение женщины в индийском обществе было унижено, и считалось незаконным допускать слабые существа в сонм подвижников.
Других примеров подобного общества в Индии не было, если не считать за бикшуни йогин, волшебниц, чтивших Шиву и, неизвестно с какого времени появившихся в Индии. В последующие времена, когда буддийские общества далеко уклонились от первобытной простоты и чистоты нравов, строгие буддисты приписали этот упадок учреждению общества бикшуни.
Буддисты напрасно стараются изобразить жизнь Будды блистательными красками. Множество фактов и указаний, неумышленно помещённых в их сочинениях, свидетельствуют, что она полна была тревог и досад. Можно сказать даже, что только личный характер его и покровительство высоких особ ограждали его честь и безопасность. Нет никаких сомнений, что у него было много врагов и завистников. Буддисты не сохранили подробностей об этой тёмной стороне жизни Будды, вероятно, из уважения к его памяти. Враги его причинили ему много беспокойств, но именно он поставил себя во враждебные отношения к другим, кто были самыми неутомимыми его антагонистами.
Будда не принимал на себя роли политического преобразователя, напротив, всё доказывает, что он смотрел на устройство современного ему общества, укреплённого веками, как на естественный порядок. Разделение по кастам также было, как говорил он, законным. Понятие его об этом предмете весьма хорошо изложено в сутре о происхождении каст. Восходя «к первобытному состоянию рода человеческого, к тем временам, когда плодотворная земля без трудов и усилий человека приносила ему плоды и хлеб».
Далее говорится в сутре: «Небрежность и алчность людей ослабила естественную растительность земли и до того наконец истощила производительные её силы, что заставила их самих трудиться и работать для своего пропитания. Люди стали заниматься земледелием. От этого произошло разделение обрабатываемой земли на участки между земледельцами, каждый из них приобрёл земельную собственность. Однако же это разделение полей не для всех было источником довольства и безопасности. Наряду с трудолюбием и прилежанием явилась лень; лень произвела недостаток, бедность, голод; с сих пор между земледельцами возникли распри, жалобы, похищения. Благоразумие заставило, наконец, искать действительного средства для пресечения зла. Люди согласились просить самого умного, опытного и сильного человека разбирать тяжбы, защищать правого, наказывать виновного, изгонять из общества злодеев и своей властью и мудростью обеспечить народное благоденствие. Так как следовало обеспечить содержание избранного главы, то каждый владелец поля отвёл в принадлежащей ему земле особый участок, урожай с которого он обязан был доставлять избранному главе, который таким образом владел известным участком во всех полях, отчего его привыкли называть кшатрия, то есть владетелем полей (кшатра – поле). Впоследствии высокое положение кшатрия в обществе, его власть, сан и доблести приобрели ему название раджи, то есть блистательного (раджа – луч). По мере того, как число людей возросло, новые потребности образовали новые сословия вайшья и шудра, то есть промышленников, купцов, художников и ремесленников: между тем, как некоторые люди, поражённые несчастьями или склонные более к духовным размышлениям, чем к гражданской и семейной жизни, бежали в пустыни и составили особый класс анахоретов, известных под почётным именем брахманов, то есть чистых».
Объясняя таким образом происхождение каст, Будда, естественно, ставил касту кшатрия выше других сословий и необходимой в благоустроенном государстве. В подтверждение своего взгляда, он ссылался на сами брахманские предания. Известен стих, приписываемый самому Брахме: «Каста кшатрия высокопочтенна среди людей и возносится выше прочих каст; украшенная доблестями и умом, она уважается на небе и земле».
Что касается брахманов, то Будда ограничивал важность и значение их касты. Брахман был достоин уважения, когда он сохранял первобытную чистоту нравов и удаление от света. Такое ограничение притязаний брахманов не могло остаться без возражения с их стороны. Несколько обличительных речей Будды против предубеждений брахманов можно считать ответами его на их полемические выходки.
Брахманы не только поставили свою касту выше других каст, но, по приписываемому себе происхождению, считали своим уделом нравственную чистоту. Посягательству брахманов на исключительное превосходство с духовной стороны Будда противопоставил опровержение происхождения их от Брахмы, так что брахманы, теряя важность своей касты в историческом происхождении, какое назначил им Будда ничего не выигрывали и для своего духовного значения.
«Брахманы, говорит Будда, величают свою касту достойной почтения и ставят её выше других каст. Наш род, говорят они, чист, а другие и черны, и темны. Мы происходим от Брахмы, мы рождение уст его, оттого чисты в настоящем и будущем веке. Что касается до меня, я бикшу, и у меня нет каст, нет и непреклонного самолюбия и гордости брахманов – это обычай света, а не мой. В мире для всех один закон: за прегрешения – грозное возмездие, за добродетель – блаженное воздаяние. Если бы этот закон миновал брахманов, если бы они избавлены были от бедственных следствий прегрешений и им только предоставлены были блаженные воздаяния, то они в праве были бы гордиться своей кастой. Но закон воздаяний неизбежно распространяется на всех, без исключения. Недоброе отплачивается недобрым, и чёрное чёрным, так точно, как за чистым следует чистое и за белым белое. Посмотрите на брахманов: они женятся, наживают детей, одним словом, ничем не отличаются от обыкновенных смертных и при всем том величают себя чистыми. Нет, не таковы ученики мои. Моё учение лучше, потому что истинно».
Впрочем не надо представлять себе будто Будда считал своим призванием преследовать предубеждения брахманов. Нет оснований думать, что он считал чрезвычайно важными их притязания, или, чтобы они постоянно тревожили Будду нападениями или преследованием. Дело в том, что в его время брахманы не составляли цельного и устроенного общества, которое могло бы единодушно защищать свои интересы. Одни из них занимали почётные места в обществе и, увлекаясь духом честолюбия или наслаждаясь удовольствиями, мало обращали внимания на приписываемое себе происхождение из уст Брахмы, некоторые из них были друзьями и данапати Будды. Другие составляли свои философские системы и уклонялись от брахманских преданий. Были из них и такие, которых сам Будда уважал за строгую и безукоризненную жизнь. Брахманы, имевшие повод вступить в борьбу с Буддой, были теми отшельниками, которых Будда называл бродячими и уклонившимися от первоначального своего рода жизни. Они назывались шраваками, это, собственно, означает слушателя и весьма часто встречается и у буддистов, но у последних так называется всякий, внимавший наставлениям Будды. Шраваки брахманов имели особенное значение. Из трёх направлений, или общих школ, разделявших во времена Будды учёный мир, то есть школы философской, школы созерцательной и школы преданий, они принадлежали к последней, то есть безусловно верили и следовали тому, чему учило их письменное или устное предание, которое заключалось для них в ведах, оттого они назывались также изучающими или чтущими веды.
От них шраваки черпали понятия о мире и человеке и заимствовали сказания о миротворении и происхождении существ и вместе с тем предубеждения в пользу касты брахманов. Но во времена Будды шраваки большей частью ограничивались изучением в ведах только тех предметов, которые имели связь с верованиями и суеверными привычками народа: гадание и астрология. По роду своей жизни и необходимости питаться за счёт народа, они были соперниками Будды и имели все причины негодовать на его обличения, которые, опровергая происхождение их от Брахмы, могли отнять у них хлеб.
Когда дело идёт о переворотах, какие хотел произвести Будда в религии индийцев его времени, обыкновенно упоминают религиозные обряды и особенно кровавые жертвы. Это требует некоторых замечаний. Действительно, Будда отверг все обряды индийских религий, как недействительные и ненужные, потому что он все средства к саморазвитию сосредоточил в чисто нравственной деятельности человека. Что касается кровавых жертв, то Будда восставал против обыкновения приносить в жертву животных потому, что по его учению всякое убийство есть одно из самых важных преступлений, и что зло, заключающееся в убийстве, в десять раз отплатится убийце. Однако же Будда редко упоминает об этих жертвах, и помещает их наряду с другими обрядами. Это равнодушие Будды не иначе можно объяснить, как только тем, что жертвоприношения животных не были повсеместны в Индии.
В буддийских сочинениях часто упоминаются шесть учителей или шесть сектаторов8, в качестве постоянных антагонистов Будды. Это были философы, оспаривавшие у Будды теоретические начала его учения. Некоторые из них, если не все, были известны при дворах тогдашних государей и пользовались их вниманием. Большая часть их принадлежала к школе Локаятики, другие имели свои мнения, которые трудно приписать какой-нибудь школе. Те и другие вооружились против учения Будды: локаятики, защищаясь от ударов, какие наносил им Будда учением о причинах; другие философы, восставая против положения Будды, отвергавшего существование самостоятельной и неизменной души в человеке, или в мире. На положение о существовании «я» он нападал сильно и постоянно, существование «я» преимущественно возбуждало диалектику Будды.
Нет сомнения, что в спорах о последнем пункте, ратоборцами были не только ниргранта, признававшие неизменную душу, под именем дживы, то есть живого, но также и брахманы, утверждавшие творчество праотца Брахмы или пантеистическую идею вездесущего Шивы, но и последователи Капилы, допускавшие дуализм духа и материи, и неизменную, но не действующую душу, а также и последователи Уллуки, допускавшие неизменную и действующую душу. Будда должен был часто встречаться в резиденции государя в Раджагрихе с последователями всех этих школ. По рассказам буддистов он вступал в состязание с ними часто при стечении народа и иногда в присутствии самого государя. К сожалению, нет никаких подробностей о диспутах между Буддой и его антагонистами.
«Труженики» были самые деятельные и самые ненавистные Будде враги. Ни против кого он не вооружался с такою горечью и негодованием, как на этот класс отшельников. Труженики часто называются общим именем ниргранта. Замечательная, но малоизвестная школа ниргранта, судя по некоторым указаниям, отличалась тем, что привела в одну систему разные способы саморазвития, которые могли существовать и независимо один от другого. Для достижение вожделенной цели избавления и освобождения существовали три способа: просвещение ума, созерцание и труженичество. Соединив эти три рода деятельности в одну систему, ниргранта установила полный курс подвижнической жизни, вступающий в неё должен был начать с труженичества, и провести несколько лет в произвольных истязаниях для искоренения чувственных инстинктов. Затем он упражнялся в глубоком и спокойном созерцании, которое должно было замкнуть его душу для внешних впечатлений и приучить её к бесстрастию и, наконец, размышлял об истинах и просвещал свой ум.
Будда прошёл все эти степени, они остались даже и в его наставлениях с тем, впрочем, различием, что труженичество у него заменено хранением нравственных заповедей и соблюдением строгих правил поведения. Надобно полагать, что труженики составляли в ниргранте самый обширный класс, что название ниргранта давалось в буквальном значении свободным от житейского (без оков) всем вообще труженикам. Как бы то ни было, они не составляли секты однородной, они различались между собою и происхождением, и верованиями, и родом труженической жизни. Будда весьма хорошо был знаком с тружениками, потому что несколько лет жил в их обществе, изучил их навыки и узнал тайные побуждения, скрывавшиеся под оболочкою измученного вида. Они не могли простить ему презрения, с каким он оставил образ их жизни, и не упускали случая платить ему за то насмешками и обидами. Со своей стороны, Будда отвечал обличениями и не щадил позорных названий для характеристики их поведения. Приведём здесь одну из сутр, направленных против тружеников.
Действие происходит близ Раджагрихи, в саду, принадлежавшем одной богатой женщине. Толпа тружеников вместе с учителем своим по имени Нягрода наслаждается в тени дерев прохладою. Собравшись вместе, они ведут громкий и оживленный разговор, толкуют о политике, министрах и народных делах, рассказывают о сражениях, колесницах, лошадях и прогулках по садам, судят о женщинах, одежде, кушанье, вкусных черепахах и тому подобных предметах. Во время их беседы подходит к ним Сантана, житель Раджагрихи и почитатель Будды. После взаимных вежливостей, Сантана говорит о неприличии для их звания подобных разговорах и хвалит Будду за его безукоризненное поведение и мудрость. «Откуда нам знать, возражают ему отшельники, о мудрости твоего шрамана Готамы, когда он больше любит молчать, чем говорить с посторонними людьми? Он так привык к уединённой жизни, что похож на подслеповатую корову, которая видит только траву. При всем том, он величает себя великим мудрецом, грозит поразить одним своим словом всех своих противников и сделать их безгласными, подобно черепахам, и не советует никому задевать его, иначе не найдёт безопасного места от его стрел. Пусть придёт он сюда, мы поздравим его с новым названием подслеповатой коровы»!
Действительно, Будда шёл в этот же сад освежиться, после продолжительного созерцания в пещере Гридракуты. Когда он подошёл к толпе тружеников, они забыли свой уговор и, приподнявшись со своих ковров, приветствовали его обычными словами: «Добро пожаловать, Готама, добро пожаловать, шрамана! Давно мы не видались с тобою. Что привело тебя сюда? Сядь с нами и побеседуй“. Будда вежливо принимает приглашение, расстилает свой ковёр и садится на него. Нягрода лукаво заводит речь об учении Будды и просит его объяснить свои начала. „Не спрашивай меня об этом, отвечает ему Будда, моё учение глубоко и обширно, вам не под силу понять его. Что касается ваших правил, я знаю их весьма хорошо и в состоянии оценить их“. Нягрода замечает Будде, что им желательно знать мнение его о правилах их жизни. „Все ваши правила, говорит им Будда, низки и смешны. Иной из вас ходит нагой, прикрывая себя только руками; иной не станет есть из кувшина, или с блюда; не сядет за стол между двумя собеседниками, между двумя ножами, или двумя блюдами; иной не сядет за общий стол и не примет подаяния в том доме, где есть беременная женщина, где заметит много мух, или встретит собаку. Иной не терпит никаких приглашений и ест только до тех пор, пока молчат. Иной не ест из двух сосудов; глотает пищу, не разжевав её, и на седьмом глотке перестаёт есть и не позволяет прибавлять себе пищи более семи раз. Иной ест однажды в день, в два, три дня, и даже в целую неделю. Иной питается одними овощами, отваром риса, коровьим или оленьим помётом, древесными корнями, ветвями, листьями, лесными плодами, или зёрнами. Иной носит платье, накинув его только на плечи, или прикрывает себя мхом, древесною корою, растениями или оленьей кожей, распускает свои волосы или надевает на них волосяную повязку. Иной носит одежду печали; постоянно держит руки вверх, не садится на скамьи и рогожки или постоянно сидит в положении животных; бреет себе голову и оставляет бороду и усы. Иной лежит нагим на колючих растениях или коровьем помете. Иной каждый день или каждую неделю по три раза совершает омовение. Не стану исчислять других подобных средств, которыми вы мучите и изнуряете себя.
Я спрашиваю тебя, Нягрода: «Чисты ли такие правила и образ жизни?» – «Без всякого сомнения, чисты», – отвечает Нягрода. «А я, возражает ему Будда, раскрою перед тобою нечистоту, скрывающуюся в них. Чего ожидаете вы, произвольные труженики, за свои тяжкие труды? Ожидаете он мирян подаяний и уважения и, когда достигнете этой цели, крепко пристращаетесь к удобствам временной жизни, не хотите расстаться с ними, да и не знаете средств к тому. Едва вы завидите издали посетителей, как тотчас садитесь и показываете вид, будто вас застали в глубоком размышлении, но, расставшись с ними, снова делаете, что хотите, прогуливаетесь, или покоитесь на свободе. Заведут ли при вас умную речь, вы никогда не захотите одобрить или подтвердить её; спросят ли вас о чем-нибудь, вы отвечаете презрительным молчанием. Но, как скоро вы заметите уважение мирян к шраманам или брахманам, у вас начинаются возгласы и укоризны: „Зачем, кричите вы, уважать шраманов! Стоят ли они того“! Если вы увидите, что шраман ест плоды от вторичного посева, осыпаете его ругательствами. Когда вам подают грубую пищу, вы, даже и не отведывая, отдаёте её другим; а всякое вкусное кушанье оставляете у себя. Предаваясь порокам и страстям, вы однако же надеваете личину скромности. Нет, не таково истинное подвижничество. Труженичество тогда только полезно, когда под ним не кроются своекорыстные виды».
Враги Будды укоряли его в пристрастии к безмолвию. В этом сознавались и его ученики. «Чем вы хотите заниматься в нашем обществе, спрашивали они желавших поступить в бикши? У нас два рода занятий: любомудрие и созерцание; одни из нас обогащают свой ум познаниями и приобретают навык к диалектике; другие, и первый из них сам наставник наш, предпочитают безмолвие созерцательной жизни». Будда остерегался проповедывать свои взгляды и убеждения, когда его не просили о том, исключая тех случаев, когда события подавали ему повод высказывать свои идеи, или, когда за оказанные ему благодеяния он платил духовными речами, которые большей частью заключали в себе общие понятия добра и похвалы гражданским и семейным добродетелям, и особенно милосердию. Правда, слов Будды при его жизни никто не записывал, все наставления его и обстоятельства его жизни сохранились в устных преданиях, сведением о них мы обязаны счастливой памяти Ананды.
Бесспорно, Будда был одним из самых образованных мудрецов своего времени. Продолжительный навык к суровой жизни не истребил в нем следов хорошего воспитания, полученного им в родительском доме. До наших времён сохранилось довольно буддийских преданий, более или менее достоверных, для того, чтобы по крайней мере приблизительно знать характер красноречия Будды. Из этих преданий мы узнаём, что Будда никогда не колебался в ответах на предлагаемые ему вопросы и всегда был готов наделять желающих наставлениями. Путешествуя по разным странам Индии или беседуя с иноземцами, он объяснялся на языке или наречии их страны. Таким образом, сколько известно, он говорил на языках: магадском, дравидском и млеча. Под первым подразумевается язык, бывший в употреблении в Магадхи, в которой Будда провёл большую часть своей жизни; язык дравидский есть нынешний тамильский. Что касается до млеча, то нельзя точно сказать, язык ли это буддистов страны, лежавшей за пределами Мадхьядеши, которая также называлась Млеча.
Будда был индиец, нравы и навыки его соотечественников оставили неизгладимые следы в духе его учения и дали речам его тот оригинальный и характерный тип, который ясно обозначается в произведениях индийских философов и вообще в индийской литературе. В древних собраниях Будды прежде всего замечается необыкновенная краткость выражений. Сутры суть не что иное, как афоризмы или краткие изречения Будды, заключавшие в себе философские и нравственные положения его учения. Афоризмы Будды сохранили свою краткость и в буддийских преданиях, но уже с присоединением пояснений. Они обыкновенно предлагались в стихотворной форме и состояли большей частью из одной шлоки или стиха. Будда заключил сущность своего нравственного учения в следующем афоризме: не делай зла, делай добро и очищай свою душу. Первые два наставления этого изречения указывают на деятельную часть подвижничества; последнее, то есть очищение души, на созерцание. Своё учение Будда выразил в следующем афоризме: все является от причин и все уничтожается от причин. Размышляя об этом афоризме Будды, Шарипутра убедился в этом и, оставив безнадёжные начала Саньчжая, последователя школы Локаятики, присоединился к Будде.
Большая часть афоризмов Будды облекалась в числительную форму, какую мы замечаем в произведениях и других философов Индии. В те времена, когда сведения хранились и переходили от одного поколения к другому посредством устного предания, числительные формулы были важною помощью для памяти. Такой образ выражения был в большом ходу и в народе индийском. Замысловатые пословицы, насущная мудрость его, носили ту же самую форму. Буддисты сделали всеобщее приложение этой мудрости к изложению учения Будды. Из числительных афоризмов Будды упомянем следующие. «Три печати моего учения: всякое явление скоротечно; ни в чем нет самостоятельности; нирвана есть покой». «Есть четыре способа погребения: в воде, огне, земле и лесу». То есть во времена Будды прах умершего человека или бросали в воду, или, что было всего чаще, сжигали на костре или зарывали в землю, или, и то было нередко, относили в лес на съедение диким зверям.
Бикшу, говорил Будда, не употребляй четыре способа пропитания, ища его внизу, вверху, в странах света и углах. То есть истинный ученик Будды для поиска себе пропитания не должен: 1) заниматься земледелием и приобретать какую бы то ни было собственность; 2) заниматься астрономией и астрологией, наблюдать течение звёзд и планет и объяснять физические явления; 3) льстить и угождать богачам и вельможам; 4) заниматься ворожбою, чарами и предсказаниями. Дело бывает двух родов: полное и половинное. То есть когда человек решится на какой-нибудь поступок, этот поступок имеет все значение совершенного дела, так что осуществление намерения есть дело уже половинное, поэтому в буддийских сочинениях иногда встречается выражение: полтора дела. Под ним надобно разуметь одно и то же дело, намеренное и приведённое в исполнение.
Будда удачно воспользовался поэтическим обыкновением своих соотечественников пояснять и украшать свою речь сравнениями, аллегориями и другими нюансами, которые невольно привлекали внимание к предметам самым сухим, и придавали занимательность обыкновенным вещам. Выбирать сравнения было в Индии искусством и одним из правил диалектики, удачное сравнение было уже доказательством. В речах Будды мы встречаем множество подобных украшений. Некоторые употребляемые им сравнения могут легко остаться непонятными для того, кто совершенно не знаком с природою или обыкновениями Индии. Приведём несколько таких сравнений.
Сердце человеческое, говорил Будда, то же, что слоновые уши, то есть в беспрестанном движении. Бикшу, говорит Будда, подражайте черепахе, которая прячет свои члены в свой ходячий дом, то есть прекращайте созерцанием действие внешних чувств своих и освобождайтесь от гибельного впечатления внешних предметов, подобно тому, как черепаха, выползшая на берег моря, заметив приближение шакала, тотчас скрывает свою голову, ноги и хвост в роговую свою оболочку и тем спасается от зубов хищного зверя. Чистая нравственность, как надутый кожаный мех: повреди его однажды, погибнешь. Здесь речь идёт о плавательных мехах, которые богатые люди и купцы имели при себе во время морских путешествий, в случае кораблекрушения эти меха, надутые воздухом и герметически закупоренные, служили средством спасения мореплавателей. Разумеется, если в меху сделать едва заметное отверстие, то неминуема погибель. Подобно тому, если однажды удовлетвориться порочным наклонностям, уже ни что не может остановить стремления страстей, и человек, оставленный самому себе, безвозвратно погибает.
Будда часто употреблял способ сравнения, как убеждение более действительное, чем все доказательства. Вот пример. Будда решительно отказался обсуждать некоторые метафизические вопросы, занимавшие в его время умы других философов. Собственные ученики его настоятельно просили своего учителя объяснить им: откуда произошёл мир и населяющие его существа; есть ли у них начало, или они безначальны; что ожидает за гробом человека, освободившегося от перерождений? «Подобные вопросы, отвечал им Будда, не имеют отношения к обязанностям шрамана; пока вы рассуждаете об этих предметах, драгоценное время пройдёт и наступит смерть, тогда как вы и не приготовились к ней. Представьте себе человека, раненого в грудь стрелою, его спасение зависит от искусства лекаря, который может легко вынуть из груди это смертоносное орудие. Неужели раненый станет наперёд расспрашивать лекаря и говорить ему: прежде, чем ты станешь вынимать стрелу из груди моей, скажи мне, из какого дерева выточена стрела, какого она цвета, какой птицы перья приклеены к ней, из какого металла её острие? Неужели он станет заниматься подобными вещами, зная, что время между тем проходит и неминуемая смерть грозит ему?
Будда излагал различные мнения других школ о тех же самых предметах. Исчислив эти мнения и представив жаркие споры, возникшие по этому случаю между философами, он прибавляет: «Это напоминает мне одну давнюю историю про слепцов. Один раджа приказал собрать слепых от рождения, сколько их найдётся, и привести к нему во дворец. Воля раджи была исполнена, толпа слепцов приведена во дворец и представлена ему». «Слепцы, спросил их он, какого вида слон?» «Махадева, отвечали ему слепцы, мы слепы от рождения, откуда же нам знать вид слона»? «Хотите ли узнать его»? – продолжал Раджа. Слепцам оставалось благодарить его за такое внимание к ним, и Раджа приказал конюшему вывести на двор одного слона и подвести к нему слепцов. Когда им сказали, что слон перед ними, они приблизились к нему, и каждый из них начал ощупывать ту часть животного, к которой руки его прикоснулись. Один, ощупывая уши слона, находил в них сходство с решетом; другому хобот показался канатом; иным казалось, что клыки походят на колья, голова на колодезную бадью, шея на бревно, спина на конёк крыши, бока на стены, ноги на бревна, хвост на короткую верёвку. Когда слепцы кончили ощупыванье слона, государь снова призвал их к себе и спросил: «Ну, что? Узнали ли теперь вид слона»? «Узнали, отвечал один из слепцов; слон походит на бадью». «Нет, заметил другой он похож на бревно». «Неправда, вскричал третий, он похож на канат». Поднялся шум и крик. Каждый кричал: «слон такого-то вида!» «Верно ли вы знаете, заметил им Раджа, что слон такого вида, как вы говорите»? Вместо того, чтобы признаться в своём невежестве, слепцы, закрыв руками лица свои, начали спорить между собою, сначала тихим голосом, потом все громче и громче, пока наконец дело чуть не дошло до драки. Раджа долго любовался спором слепцов, и, наконец, произнёс им следующий стих: «Толпа людей лишённых зрения! К чему безумно спорить о форме слона, когда вы сами не знаете, кого вы ощупывали».
