Юрий Максименко
Что такое буддизм
Но когда свобода и время дали Сиддхартхе возможность спокойно обсудить принятый им образ жизни, жар к труженичеству охладел в нём. Он не видел уже пользы в обычае тружеников лежать на колючих растениях, натираться золой, целые дни стоять под солнечным жаром и в других насильственных средствах, которые, иссушая в душе источник живых чувств, не искореняли тщеславия и не согласовались с потребностями ума более или менее просвещённого. Сиддхартха утвердился в печальном взгляде на мир и на явления, совершающиеся в нём. Обстоятельства и время укоренили в нём глубокое убеждение во всеобщих страданиях, но он напрасно искал у тружеников действительных средств к освобождению от этих страданий. Поэтому он решился расстаться с гридракутскими отшельниками и искать для себя наставников, более знакомых с духовной жизнью. Он перешёл к Удракораме и Аратакаламе.
Эти пустынники были созерцателями, принадлежали к классу тех индийских подвижников, которые для самосовершенствования пренебрегали правилами деятельной жизни и весь труд подвижничества полагали в навыке к твёрдому и безмятежному покою души. Бесстрастие, одно из важных начал индийской аскетики, было целью их усилий. Как скоро Сиддхартха вступил в общество этих созерцателей, спокойный образ жизни их так понравился ему, что он решил остаться с ними на долгое время. У них он брал уроки в созерцательной жизни и посвящён был во все тайны её. Под их руководством он проходил степени символической лестницы самопогружений, которые должны были постепенно умирять его душу, очищать её от волнений чувств и мыслей, предохранять от влияния внешних впечатлений и водворить в ней навсегда непоколебимый покой. Целые дни он проводил в бездействии, погружаясь с наслаждением в мечтательный мир, и так привык к этому занятию, что оно сделалось любимым на всю его жизнь до самой смерти. «Однако же, говорят его биографы, он остался недоволен началами, на которых основывалась система созерцания Удракорамы и Аратакаламы: ему казалось невозможным, чтобы, восходя по степеням его, душа созерцающего оставалась неизменной, и в самих выспренних самопогружениях, когда прекращается всякая деятельность и всякое движение в душе».
Поэтому, прибавляют те же биографы, Сиддхартха расстался и с созерцателями, как расстался с тружениками, и уже один, без посторонних примеров и наставлений, совершил труд предварительного подвижничества. Действительно, несуществование я как индивидуального, так и всеобщего, было, как увидим после, одним из основных начал учения Будды, но это буддийское мнение было следствием взгляда его на всё существующее, как подлежащее закону рождения, изменения и уничтожения. Будда перенёс в свою аскетику почти всю систему созерцания своих наставников, он отвергнул только убеждение их: самая высшая степень созерцания есть состояние полного и конечного освобождения от влияний на душу всего чувственного, то есть нирвана.
Пристрастие его к созерцанию доказывает, что он не так скоро, как рассказывают буддисты, оставил пустынников-созерцателей. С тех пор, как он покинул Гридракуту, протекло шесть лет, и, вероятно, большую часть этого времени он провёл сначала с Аратакаламой, а потом с Удракорамой. Последний из них был самым известным созерцателем того времени. Он оставил после себя сочинение, в котором изложена была его философия. Однако же Сиддхартха не был удовлетворён наставлениями учёного Удракорамы и впоследствии не упускал случая открывать своим ученикам недостатки его системы. Несогласие в философских взглядах, а может быть и смерть Удракорамы, которую, по неопределённости буддийских сказаний, можно отнести к этому времени, заставили Сиддхартху снова начать скитальческую жизнь.
Он переселился к окрестностям Гайи и решился жить один, без руководителей. «Здесь», говорят его жизнеописатели, «в беседе с самим собой и усиленным размышлением он нашёл, наконец, решение своих сомнений и вопросов, которого напрасно искал у тогдашних пустынников. Ум его прояснился и постиг действительное значение предметов и явлений, разгадал тайну страданий, удручающих человека, и нашёл верные средства к освобождению от них». Другими словами, он составил собственный и самостоятельный взгляд, как философии, так и аскетики и образовал новое учение, которое отличалось от существовавших в его время систем.
Дав себе обещание не сходить со своего места до тех пор, пока не обретёт истину, Шакьямуни сел со скрещёнными ногами (принял «позу лотоса») под фикусовым деревом и погрузился в медитацию. Во время своего духовного поиска Гаутаме пришлось столкнуться с различными наваждениями и искушениями. Так, злое и демоноподобное существо Мара (санскр. māra – «разрушение», «гибель») пыталось отвратить подвижника от его пути, предлагая его взору соблазнительных красавиц, создавая видения стихийных бедствий и нападений рассвирепевших животных. Но Сиддхартха оставался непреклонен в своих устремлениях до тех пор, пока не осуществил, наконец, свой духовный прорыв. Он обрёл просветление (бодхи) и стал Буддой. Это случилось на сорок девятый день медитации, когда подвижнику было тридцать пять лет от роду. С этого момента он стал существом, превосходящим не только всех людей, но и всех божеств. Он перестал быть человеком в собственном смысле этого слова, ибо всякий человек находится в плену сансары, которая стала не властна над Буддой.
Имя Будды усвоено было у индийцев только теми лицами, которые отличались практическими и теоретическими познаниями, строгостью жизни и даром красноречия. Восторженные поклонники Шакьямуни, величая своего вероучителя Буддой, совмещают в этом понятии все нравственные, умственные и даже физические совершенства, какие только возможны для человека.
Разумеется, сам Будда думал о себе не столь восторженно и высоко, однако же он находил в себе все признаки мудреца, то есть Будды. Будучи глубоко убеждён в верности и основательности своих начал, обдуманных на свободе и в тишине уединения, и, считая свои открытия в области философии и нравственности светлыми истинами, которые должны ниспровергнуть предрассудки, суеверие, изуверство и заблуждения ума, господствовавшие, по мнению Будды, в школах других философов и отшельников, он ставил себя на степень единственного и общего руководителя в духовной жизни и мудрого наставника в изыскании истин. Прозелитизм7 не был в его характере, однако, последующие обстоятельства доказывают, что он не чужд был веры в своё призвание. Так он мечтал, по крайней мере, при самом вступлении своём в общественную жизнь, когда опытность не успела охладить его юношеского жара.
Не желая быть в пустыне, он решился появиться в покинутом им свете и распространить своё учение. С этой целью Будда оставил окрестности Гайи и отправился к западной границе Магадхи, намереваясь, вероятно, посетить свой отеческий город. Но расчёт его не был верен: один, без последователей и без известности, он не мог ожидать успеха на том поприще, на котором в его время подвизалось столько аскетов, людей опытных, окружённых толпой учеников и высоко уважаемых в народе. В Варанаси Будда встретил несколько своих родичей и на них хотел испытать действительность своего учения и красноречия. Опыт был неудачный: шакьяпутра, то есть члены фамилии Шакья встретили его насмешками и не скрыли своего презрения к учительской важности, с какой он раскрывал им свои аскетические взгляды. Они укоряли его в непостоянстве и легкомыслии, с каким он переменял несколько раз род жизни, переходя от одних пустынников к другим, и доказали ему, что в настоящем положении он не имеет ещё необходимого авторитета в деле проповеди, ни опытности мудреца, каким он хотел явиться перед ними.
Такое неудачное начало общественной жизни Будды заставило его обратить внимание на шаткость своего положения и на условия, при которых он мог бы подействовать на общественное мнение. Самым верным средством для достижения этой цели, он полагал, было стать во главе многих последователей и иметь на своей стороне толпу сподвижников. Будда и решился так сделать, думая, что, если бы ему удалось привлечь на свою сторону какого-нибудь анахорета, пользовавшегося уважением в народе, то авторитет и влияние его в обществе были бы упрочены. Будда знал, что самый знаменитый анахорет в то время был Урувилва Кашьяпа, и отважился на трудное предприятие привлечь на свою сторону этого влиятельного человека. Итак он воротился из Варанаси к городу Гайе, на берега Нираньджаны, где жил Кашьяпа.
Урувилва Кашьяпа был огнепоклонник, но из этого ещё нельзя заключать, что он следовал религии Зороастра, если считать эту религию чуждой Индии. Судя по народности Урувилвы Кашьяпы, надобно думать, что он был или из числа шиваитов, поклонявшихся огню, как символу Шивы или разрушительной силы, или последователем Уллуки, основателя философской школы, известной впоследствии под именем Вайшешики, в учении которого огонь был самым могущественным деятелем в целом мироздании. Обожание огня соединялось с обожанием небесных светил. Каждый день с восходом солнца огнепоклонник поклонялся восходящему светилу, в известные часы дня закалывал животных в жертву огню и жёг благовония, ночью разводил на жертвенниках огонь и зажигал лампы. Можно впрочем догадаться, что огонь храним был неугасимым. В таких занятиях проводил жизнь Урувилва Кашьяпа, у него было целое общество учеников. Два младших брата Гайя Кашьяпа и Нати Кашьяпа жили отдельно от старшего брата, также на берегах Нираньджаны. Оба они имели по нескольку учеников и также поклонялись огню, но Урувилва имел над ними власть семейного главы и авторитет учителя. Таким образом, он первенствовал среди нираньджанских огнепоклонников.
Будда, разумеется, не желал поступить в число учеников Урувилвы Кашьяпы, а хотел быть у него гостем или соседом, поэтому, когда он прибыл к нему, старый анахорет с первого свидания с ним заметил, что имеет дело не с учеником, принял его холодно и советовал ему искать себе пристанища где-нибудь в другом месте. Несмотря однако на такую недоверчивость хозяина, Будда настоял на своём и поселился в одной запустелой пещере, вблизи жилищ огнепоклонников. С сих пор началась у него борьба с религиозными и личными предубеждениями Урувилвы. Целых шесть лет он продолжал её неутомимо, не обращая внимания ни на какие препятствия, действуя однако же с большой осторожностью.
Прежде всего он постарался приобрести расположение и доверенность Урувилвы, оказывая ему услуги и знаки внимания. Он уделял ему лучшую часть из подаяний, какие удавалось ему набирать в окрестных деревнях, приносил ему в подарок редкие плоды, которые он доставал в лесах, благодаря обезьянам, кидавшим в него ими с вершины деревьев, и простёр свою угодливость до того, что разводил огонь на жертвенниках при поклонениях Урувилвы.
Во время ежегодных посещений Урувилвы набожными пилигримами, Будда уходил на другой берег реки и скрывался там до тех пор, пока не оставалось у Урувилвы ни одного посетителя, не считая себя в праве, как он сам уверял Урувилву, иметь участие в почтении пилигримов и в приносимых ими дарах, которые должны принадлежать только Урувилве. На самом деле Будда уходил на это время из опасения, чтобы посторонние не сочли его учеником Урувилвы, заметив его в обществе этого анахорета. Подобным поведением Будда мало-помалу приобрёл дружбу Урувилвы, который начал платить за внимание вниманием. Он оказал Будде важную услугу, спасши его жизнь от очевидной опасности.
Будда имел обыкновение часто переходить на другой берег Нираньджаны, где пропадал, бродя но деревням за милостыней или углубляясь в уединённые места. В одно из таких путешествий Будды река от сильных дождей выступила из берегов, и то место, где он переходил её в брод, сделалось непроходимым. На возвратном пути, бурная ночь застала Будду, когда он подошёл к берегу реки, однако, он смело вступил в воду, но едва сделал несколько шагов, как быстрина реки увлекла его и понесла вниз вместе с мутными волнами. В это самое время Урувилва, опасаясь за своего друга, дожидался его возврата, как вдруг услышал крик на реке и узнал голос Будды. Он тотчас собрал своих учеников и бросился с ними к реке для спасения утопающего. Через несколько времени Будда был спасён от явной смерти. Этот случай, кажется, ещё теснее сблизил Урувилву с Буддой.
По мере того как Будда приобретал влияние на Урувилву, он старался разрушать в нем прежние убеждения и в беседах с ним доказывал ему неосновательность суеверных обрядов, каким следовали огнепоклонники, предлагая в замен того свои взгляды и свою нравственность, взгляды, по его мнению, самые естественные – нравственность самую простую и чистую. Впрочем подробности об успехах Будды в деле обращения Урувилвы вовсе неизвестны, известно только то, что Будда достиг наконец своей цели: убедил Урувилву оставить прежние верования и сделаться ревностным поборником своего учения. Жертвоприношения были прекращены и жертвенные сосуды брошены в Нираньджану.
Ученики Урувилвы беспрекословно последовали примеру своего учителя и без ропота оставили прежний образ жизни. Через некоторое время братья Урувилвы, Гайя и Нати, узнав об этом событии, поспешили присоединиться к новому обществу, в полной уверенности, что, если бы новый образ мыслей и поведения не был лучше прежнего, старший брат никогда не решился бы принять их. Итак, они признали Будду своим главой, ещё не зная хорошо духа его учения. Число членов, составивших общество последователей Будды, простиралось за несколько сот.
Положение Будды было таково, что не могло оставаться тайной вне круга его последователей. Давно уже знали, что один Шакьяпутра, сын Шуддходаны, сделался отшельником. В тех местах, где он подвизался или сбирал подаяния, он был известен под именем шрамана Готамы, то есть подвижника из дома Готамы: он и сам называл себя Шраманом и носил это название до самой смерти. Когда Будда пришёл к Урувилве и подчинял его своему влиянию, в окрестных селениях говорили, что Урувилва приобрёл себе нового ученика из касты Кшатрия. Будда опроверг этот слух, явившись во главе многочисленного общества, но подал повод к другим слухам, более важным.
В народе распространилась молва, что на востоке явился член племени Шакья, царского происхождения, во главе нескольких сот приверженцев, и будто он намерен мало-помалу приобрести сан Чакравартина Золотого колеса. Это имя по давнишним преданиям напоминало народу Монарха всей Индии и блаженные времена единодержавной власти, когда не было распрей и вражды между мелкими владетелями, и когда народ не боялся их притеснений и не терпел бедствий от войны, но, находясь под скипетром одного царя, наслаждался всеми выгодами единодержавного государства. Слух о намерениях приписываемых Будде, дошёл и до Раджагрихского двора и возбудил между приближенными Бимбасары некоторые опасения, но Бимбасара не верил народным толкам, считал Будду простым отшельником и не предполагал в голове его никаких политических замыслов. Прибытие к Раджагрихе Будды решило сомнения, возникшие на этот счёт.
Между тем как о нём делали предположения, Будда намеревался расстаться навсегда со скрытным образом жизни, какой он вёл до сих пор, и переселиться в такое место, где его общество могло бы наслаждаться безбедным существованием: столица Магадхи представляла ему эти выгоды. Кроме множества других соображений, решавших этот выбор, Будда, наверное, хотел нечаянным и произвольным приходом в Раджагриху опровергнуть распространившиеся на счёт его ложные слухи. Итак, он с новонабранным братством двинулся с берегов Нираньджаны и перешёл к Раджагрихе. По обыкновению, он поселился в окрестностях столицы, в пригорье Гридракуты, в соседстве с тружениками, прежними своими сподвижниками.
Первым делом по прибытии сюда надо было оправдаться в мнимых политических замыслах. Он объявил публично, что житейские мысли давно уже оставили его, и что мирская слава не есть удел отшельника. Бимбасара, убеждённый в невинности Будды, оказал ему явные знаки своего внимания и покровительства, обласкал его и обещал ему и его обществу верное пособие на всё то время, пока он будет оставаться у столицы Магадхи. Благорасположение Государя имело для Будды счастливые последствия. Нашлись люди, которые позаботились доставить приют обществу шраманов – дело, считавшееся в те времена богоугодным и душеспасительным.
Будда поселился в Гридракуте, которая была заметна в цепи гор, окруживших Раджагриху со всех сторон своими пятью вершинами, на которых витали орлы, отчего она и получила название Гридракуты (гридра – орел и кута, или куча – вершина). В крутых скатах её существовало несколько пещер, куда укрывались отшельники от непогод и шума общественной жизни. Гридракута была недалеко от города, но окрестности её были дики и пустынны. Хотя Будда предпочитал эту пустыню другим местам, более оживлённым, многочисленное братство его требовало однако же пристанища более удобного.
Один Раджагрихский вельможа но имени Каланда помог Будде пристроить его последователей. Он предложил к их услугам свой загородный сад или бамбуковую рощу, называвшуюся по имени владельца Каландакой и отстоявшую от города не более, как в одном киломнтре на север. Каланда отдал было этот сад отшельникам из секты ниргранта, но, когда заметил благосклонное внимание Государя к Будде, заставил их отказаться от этого дара и передал его во владение Будде. Будда не замедлил поселиться в Каландаке и нашёл в нем готовые и удобные помещения для себя и для своего братства.
С такими благоприятными предзнаменованиями Будда начал свою публичную жизнь. Любопытно было бы проследить за дальнейшими событиями её, за успехами Будды в распространении его учения, его борьбой с другими школами Индии, путешествиями по Индии и другими обстоятельствами – это могло бы служить лучшей исторической характеристикой жизни Будды, но обо всём этом буддийские писатели не позаботились, или не имели средств сохранить отчётливые сказания. Все специальные жизнеописания Будды и биографические отрывки, встречающиеся в других буддийских сочигениях, описав подробности жизни Будды до того времени, когда он перешёл в Раджагриху со своим братством, прекращают на этом месте нить своего рассказа и переходят к описанию последних годов жизни Будды.
Будда скончался восьмидесяти лет от роду. Ему было за тридцать лет, когда он обратил Урувилву, следовательно, до последнего десятилетия его жизни, ознаменованного важными событиями, простирается почти сорокалетний период, составляющий самую важную часть жизни Будды, но упущенный его биографами. За недостатком исторических фактов для пополнения этого промежутка нам остаётся предложить здесь ряд замечаний об образе жизни, принятом Буддой со времени поселения у Раджагрихи, об общежительных правилах, установленных им в своём братстве, и об его общественных дедах.
Будда был шраманом – так он называл сам себя и так называли его и другие. Означая вообще всякого подвижника, ведущего строгую аскетическую жизнь, это имя не называло какой-то особый род отшельников, но, когда Будда усвоил его, как суть своей жизни, с тех пор оно сделалось исключительным наименованием всякого буддиста. Значение звания шрамана и отличие его от других званий объясняется у буддистов исторически. В давние времена, говорит одна сутра, описывающая происхождение индийских каст, были примеры, когда некоторые из членов общества, вследствие ли домашних несчастий или по особому настроению души, покидали житейские заботы, слагали с себя обязательства семейной жизни и удалялись в пустынные места. Поселившись в горах или лесах, они строили из растений и древесных ветвей шалаши и проводили в них жизнь спокойную и беззаботную, посвящая большую часть времени размышлению. О запасах для своего пропитания они не заботились. Если они нуждались в чем-нибудь, то ранним утром, или поздним вечером, они отправлялись в ближние деревни и, получив от доброхотных подателей все нужное для себя, пищу или одежду, снова возвращались в свои убежища.
Безукоризненное поведение этих отшельников, их бесстрастие и удаление от мира, исполненного недобрых дел, заслужило им от народа название брахманов, т.е. чистых. С тех пор начался особый класс людей, составивших касту брахманов. С течением времени многие из касты брахманов утратили первобытную простоту и чистоту поведения, им наскучило жить в уединении и заниматься размышлениями, и они променяли пустынническую жизнь на бродячую. Скитаясь по деревням, они делали жителям разные чары и совершали заклинания, и, таким образом, питались за счёт суеверия народа, который называл их своими наставниками. Такой род жизни скоро испортил нравственность этих отшельников и совершенно ослабил строгость их правил.
Наконец, в последние времена, возник ещё особый род анахоретов, известных под именем шраманов. Шраманы также отрекаются от мира, но вместе с тем дают обет вечного отшельничества и в знак презрения к условиям света обривают себе голову и бороду. Подобно другим анахоретам они удаляются от шума человеческих жилищ и проводят жизнь в усердном саморазвитии, но не составляют никакой особой касты. Звание шрамана доступно для кшатрия и брахмана также точно, как для вайшья и шудры.
Судя по всему, брахманы первые основали анахоретичный род жизни, или лучше сказать отшельники были брахманы. Однако, во времена Будды существовал многочисленный класс тружеников, которые не могут быть ни первобытными брахманами, ни скитающимися отшельниками. Итак под именем шраманов надобно понимать всех тех, которые вели подвижническую жизнь не по обязанности своей касты, и следовали аскетическим и философским началам, отступавшим от колеи брахманских преданий. Но так как всякий понимал подвижничество по-своему, то Будда, по духу своего учения, хотел очистить его от брахманских предубеждений и суеверий других отшельников. Своим учением он хотел поставить преграды скептицизму и легковерию, в жизни практической он старался установить строгость правил вместе с простотой образа жизни. Он придавал этому особенную важность. Звание шрамана должно было выражаться во внешнем поведении.
Когда Будда стал во главе значительного числа последователей, он установил образ их жизни, согласно своему пониманию, частью своим примером, частью устными наставлениями. Общество шраманов, устроенное им, называлось сангой, т.е. собранием или братством. Каждый член братства назывался бикшу, т.е. нищий, потому что первый и главный обет, произносимый вновь поступавшим в братство, был обет бедности и неимения собственности. Звание бикшу не только не было позорным от того, что он должен был поддерживать свою жизнь подаяниями других, но, соединяясь со званием отшельника, было предметом глубокого уважения в народе. В те времена даже был спор о том, что важнее: подавать ли милостыню, или принимать её? Совершенное равенство отшельников господствовало в братстве Будды, единственные признаки чиноначалия, существовавшего между членами его, заключались в отношениях младшего к старшему, не по летам, а по времени вступления в братство. Кшатрия или брахман, принявший обеты бикшу после вайшья, должны были во всем и везде уступать последнему первенство.
Негодуя на изуверство и суеверие, господствовавшие в нравах тружеников, Будда не хотел подражать всем их странностям и разнообразным видам произвольных истязаний или необычайному роду жизни их, который привлекал к ним внимание и вместе с тем почтительное удивление народа, но худо скрывал тайное тщеславие и нужду в пропитании, руководившие их поступками. Он поставил для бикшу правилом вести себя со всем должным приличием и строгостью, не нарушая обета бедности, так чтобы наружность шрамана соответствовала важному и серьёзному настроению его размышлений. Никакие посторонние впечатления не должны были расстраивать или развлекать его; выражение лица должно было быть постоянно спокойным, стан – прямым, походка – медленной, приёмы – с достоинством. У каждого бикшу должно быть платье, которое могло покрывать всё его тело. Образцом этой одежды был охотничий плащ, какой носил Будда со времени бегства из Капилавасту. Бикшу часто сшивали его из старых и брошенных лоскутьев, находимых близ селений, но каждый лоскуток они чистили и вымывали для того, чтобы сшитое из них платье, при всей скудости материалов, было чисто и опрятно.
У Будды было много покровителей и данапати, т.е. людей, обязавшихся доставлять ему и его братству средства к существованию, потому ли, что Будда по своему происхождению имел лёгкий доступ к лицам, занимавшим высшие ступени общества, или потому, что он, обыкновенно, прежде всего старался приобрести расположение этих высших лиц. Большая часть его данапати были из раджей мелких владений, правителей городов, вельмож и богачей. Они дарили Будде свои загородные дачи или сады и строили жилища для размещения его братства. Эти дачи, переходя во владение Будды, назывались сангарамами, т.е. садами братства – название, оставшееся навсегда за общежительными убежищами буддийских отшельников. Сангарамамы были вне городов и селений, потому что Будда считал жизнь в них среди постоянного шума и развлечений, несогласной с спокойствием духа и глубокими размышлениями, каких требовало звание шрамана, и поставил неизменным правилом – никогда не иметь приюта в городах или селениях, исключая временного пребывания в них для сбора подаяний или на званных обедах.
Пропитание бикшу зависело от ежедневного сбора милостыни. Ранним утром Будда выходил из сангарамама, окружённый толпой своих учеников, и отправлялся с ними за дневной пищей в город или селение. При входе в него бикшу расходились в разные стороны, каждый со своей нищенской чашей. Правило и пример Будды требовали, чтобы во время сбора подаяний бикшу не забывали сохранять достоинство своего звания, ничем не развлекаясь и ничему не удивляясь. Отказ в подаянии они принимали с таким же бесстрастием, как и богатую милостыню, и просили подаяний, как у богатого, так и у бедного семейства по порядку домов. По обычаю тогдашнего времени они просили милостыни, не произнося просьб и подавая хозяевам свои чаши. Хозяева наполняли эти чаши варёным рисом и возвращали их просителям или подавали им какие-нибудь другие припасы. Получив подаяние, Будда обыкновенно произносил благословение на дом милостынедавца, желал ему и семье его счастья, довольства и здоровья, и весьма часто говорил о пользе милостыни. К полудню бикшу возвращались в сангарамам с запасом набранных подаяний: одна часть их, так по крайней мере требовало правило, уделялась голодным беднякам, если они встречались, другую относили в пустое место для диких зверей и хищных птиц, остальное служило обедом для братства. Пища разделялась между бикшу поровну.
Остальное время дня Будда посвящал беседам со своими приближенными или, что было всего чаще, уходил в уединённое место, в пещеру или под дерево, и здесь, на свободе, предавался любимому занятию своему – созерцанию, сидя с поджатыми ногами и приведя свой стан в неподвижное положение. Так проходил каждый день нищенской жизни Будды, когда он жил вместе с своим братством. Бикшу не должны были иметь в запасе не только пищи, но также и одежды. У кого из них случалась нужда в ней, тот шёл собирать материалы для неё в селение. Если нужны были ему новые сандалии или нитки на починку ветхого платья, он опять шёл за ними в селение. Одним словом, бикшу каждый день своей жизни должен был зависеть от доброхотных подаяний.
Год у индийцев разделялся на три времени: зиму, лето и осень. Зимой Будда, большей частью, жил в обществе своих учеников и на одном месте, чаще всего близ Раджагрихи и Шравасти. С наступлением лета, когда в Мадхьядеше начинались периодические дожди, Ганга и другие реки выступали из берегов и сообщения между городами и селениями делались чрезвычайно трудными, Будда распускал бикшу в разные места на летнее жительство для того, чтобы избежать скудности и недостатка в пропитании для многочисленного его общества и чтобы облегчить милостынедавцев, которые сами жили летом заранее приготовленными припасами.
Каждый бикшу выбирал для себя какую-нибудь деревню и, поселившись близь неё, целые четыре месяца проводил в этом уединении, не видясь с своими собратьями. Будда также уединялся на это время, иногда вместе с одним учеником. По истечении четырёхмесячного уединения, называемого летним сидением, бикшу снова собирались в одно место, куда приходил и Будда. Всякий из них спешил рассказать о своих успехах в духовном саморазвитии во время одинокой жизни, посвящённой созерцанию, или просил у Будды разрешения трудных вопросов по части нравственности или созерцательного учения.
В осеннее время, начинавшееся с окончанием летнего сидения, братство Будды расходилось партиями бродить по Магадхи и Косале. Будда чаще всего посещал Шравасти, в окрестностях которого у него был дарственный сад, Джетавания, а также ходил к разным городам Магадхи, Косалы, Мадуры и Уджджаяни и даже в Андру, находившуюся в средине-южной Индии, и Калингу, занимавшую часть Коромандельского берега, но не более трёх или четырёх раз посещал свой отеческий, но не гостеприимный город Капилавасту.
Ни по образу и роду жизни Будды, ни по обстоятельствам, сопровождавшим появление, подвиги и смерть его, ни по древним преданиям нельзя заключить, чтобы он переступал границы собственно Индии из прозелитизма или по другим каким-нибудь причинам. О восточной части древней Индии у буддийских писателей ничего не говорится долгое время и после Будды. Из государств южной Индии о немногих упоминается в древних буддийских сочинениях, а из островов южного моря Цэйлон, с которого впоследствии буддизм распространился на другие острова и даже в Сиам и Бирму, который во времена Будды обнаруживал признаки ещё только начинающейся образованности.
Гималаи служили естественной границей Индии с севера. За этим хребтом гор воображение и тёмные предания индийцев помещали баснословные и чудесные страны, ограждённые от любопытства путешественников дикими горцами. Запад и северо-запад от Индии всего более известны были у древних буддистов: в сочинениях упоминаются Паньчала (Пенчжаб), Махачина (Персия), Капина (Кашмир и Кабул), Бахлика, народ, населявший страны от Балха на север и, наконец, Кусатана (Хотан), но все эти имена стран и городов сделались известными для буддистов уже во втором веке по смерти Будды, а некоторые и позже.
В сказаниях о временах более отдалённых нет никакой возможности отыскать признаки сношений древних индийцев с заграничными странами на западе и северо-западе. Существующие ныне у буддистов предания о странствованиях Будды в такие государства, которые образовались уже после него, к народам, появившимся в позднейшие времена – не более чем умышленные рассказы индийских буддистов, желавших польстить тем народам, или туземных прозелитов, которые хотели почтить своё отечество посещением Будды. Подобные предания доводили Будду до подошвы Алтая. По уверению беспристрастных буддийских писателей, Будда, исключая посещений Шравасти и других городов Индии, почти всю жизнь свою провёл в Магадхи, потому, прибавляют они, что эта богатая и счастливая страна в его время была убежищем для жителей других стран, опустошаемых язвой, голодом, или войной.
