Юрий Лебедев
Уходящие в вечность
Не судите…
Почему они лежат рядом, мне было понятно. На воинских кладбищах однополчане всегда покоятся бок о бок. Эти два солдата, судя по всему, были из одной воинской части. Не укладывалось в голове другое: почему они не были врагами, ведь один из них немец, а другой – русский. Они обязаны были воевать по разным сторонам фронта.
В эту поездку по Германии меня откомандировал Совет ветеранов Санкт-Петербурга. Мне поручили узнать, в каком состоянии находятся там захоронения советских солдат. Акция называлась «Цветок на русскую могилу». Проехал я всю Германию с севера на юг. Посетил и крупнейшие в Западной Германии советские воинские мемориалы в Штукенброке и Берген-Бельзене. В войну это были лагеря военнопленных. Десятки тысяч советских солдат сгинули в лагерных печах. Побывал также и на крохотных солдатских захоронениях, устроенных прямо на городских кладбищах. Советским людям, погибшим в неволе, там отведены отдельные участки, за которыми ухаживают городские власти.
В Германии огромное количество немецких и иностранных воинских кладбищ. Куда ни кинь взгляд, везде солдатские погосты, начиная от наполеоновских войн до наших дней. В центре Ганновера, к примеру, до сих пор сохраняется могила казака Еремеева. Он похоронен был у местной кирхи в 1813 году, когда Россия победоносно гнала войска Наполеона к Парижу. Немцы, показывая могилу русского казака, всегда подчеркивают, что в этот период войска Кутузова и Блюхера были союзниками.
На крупном воинском захоронении Гамбурга в городском районе Ольсдорф могилы советских и немецких солдат разделены кладбищенскими участками. Границами между ними являются небольшие дорожки. Когда видишь их рядом, это производит впечатление. Уход за всеми солдатскими могилами одинаков: везде прибрано, дорожки подметены, памятные надгробия имеют четкие надписи. Невольно возникает ощущение, что сделано это для сохранения памяти. Погибшие солдаты здесь уже не враги, а жертвы войны. Их всех примирила смерть. Воинские захоронения являются назиданием потомкам: это своеобразная прививка от войны.
Такие мысли крутились в моей голове, когда я шел вместе со знакомым немецким ветераном войны по городскому кладбищу курортного городка Бад-Липпшпринге недалеко от Ганновера. Случайно бросив взгляд вправо, я увидел два одинаковых надгробия в форме старинного немецкого Железного креста. Этим орденом традиционно со времен битвы под Кульмом в 1807 году награждали немецких солдат. Этот обычай сохранялся и в последнюю войну. Под одним из крестов покоился обер-ефрейтор Иоганн Циммер. Надпись свидетельствовала, что происходил он из Нидерштедена. Другое надгробие принадлежало русскому человеку, рядовому Анатолию Максимову. Место рождения моего соотечественника указано не было. Они были ровесниками, и оба погибли в цветущем возрасте. Не дотянули даже до четверти века. Глядя на эти две могилы, я вдруг задумался над тем, насколько все сложно и запутанно было в той далекой уже для нас войне. Невольно возник вопрос: почему этот русский человек воевал на стороне противника?
Отчего Иоганн Циммер надел форму солдата вермахта, понятно: он немец. А вот зачем Анатолий Максимов облачился в немецкое обмундирование? На этот вопрос, видимо, уже никогда не будет ответа. Ясно лишь одно: весной 1945 года он погиб в немецком мундире. Вместе с другими солдатами вермахта он отражал наступление британских войск на небольшой курортный городок Бад-Липпшпринге юго-западнее Ганновера.
Вернувшись в Россию, я не раз брал в руки эту фотографию, не отпускала она меня. Что-то говорило: должно быть объяснение всему этому. Возникали новые вопросы. Как Максимов оказался в Германии? Живы ли его родственники? Знала ли его мать, что он надел форму врага? Знают ли об этом его родственники, родившиеся уже после войны? Или же он для них числится пропавшим без вести советским солдатом? И наконец, самый главный вопрос: какова тяжесть вины его за предательство своей родины?
Кажется, я все же нашел ответ на этот главный вопрос. До меня его тысячелетиями искали и находили люди разных национальностей. Кто-то раньше, кто-то потом приходил к пониманию: «Не судите, да не судимы будете».
Несостоявшийся расстрел
Вот история, которую я узнал от бывшего немецкого солдатаМихаэля Загера. «В конце ноября 1942 года мы ждали, когда последует приказ на выдвижение к линии фронта. Уже несколько дней я отдыхал в обозе нашей роты в станице Нефтяная на Северном Кавказе. Наше пулеметное отделение также ждало, к какой из рот мы будем теперь приданы.
Как вдруг после полудня передо мной внезапно возник унтер-офицер Эрнст Шмид. Рядом с ним стояли двое пленных русских в военной форме. Унтер-офицер приказал мне: «Ефрейтор Загер! Следуйте за мной. Нам велено расстрелять этих русских». Помимо меня, Шмид отрядил еще одного солдата-обозника. Быстро собравшись, мы вышли из станицы. Кандидаты на тот свет следовали перед нами, держа в руках лопаты и кирки, взятые в станице у местных жителей.
Был прекрасный солнечный ноябрьский день. В моей голове непрестанно вертелись мысли: как избежать всего этого и объяснить унтер-офицеру, что я не хочу в этом участвовать. Вначале мы шли молча, как вдруг унтер-офицер сказал: «Мы не станем их расстреливать. Дадим им возможность убежать». Для меня эти слова были огромным облегчением, будто гора упала с плеч.
У опушки леса мы остановились. На лицах пленных читался ужас. Жестикулируя, мы дали им понять, что они должны копать в этом месте яму. Но после того, как последует команда «Огонь» и мы выстрелим в воздух, они должны будут броситься в сторону леса. Не знаю, поверили ли этому пленные. Что думали они в тот момент, роя себе могилу? Какой смертельный страх должны были при этом испытывать? Нам это было неизвестно.
Но мы ведь и сами были в опасности. Мы обязаны были заставить их рыть эту могилу. Наши выстрелы должны были быть услышаны в станице. Это следовало сделать после того, как вырыли бы яму те, кого мы должны были расстрелять. Иначе возникло бы подозрение в том, что мы не выполнили приказ. Так оно и случилось. После того как яма была вырыта, мы выстрелили в воздух из карабинов, а унтер-офицер добавил еще очередь из своего пистолета-пулемета. Несколько секунд русские в ужасе смотрели на нас, после чего побросали свои инструменты и со всех ног кинулись в лес.
Некоторое время мы еще стояли у этого места. Если кто-либо думает, что мы в тот момент рассуждали о том, что означает невыполнение приказа в данной ситуации, дискутировали о Женевской конвенции по вопросам ведения войн, тот ошибается. Мне было тогда чуть больше двадцати лет, и обо всех таких высоких материях я тогда и не помышлял. В той ситуации мы поступили так, как нам подсказывала совесть: «Преступно убивать безоружных людей». Мой товарищ-обозник и я действительно были счастливы оттого, что унтер-офицер Шмид придерживался такого же мнения.
Сегодня я вспоминаю об этом событии в связи с выставкой «Преступления вермахта 1941–1945», которая недавно была организована в Германии и вызвала большие споры. Посетив ее, я убедился, что далеко не все солдаты поступали в подобных ситуациях так, как мы это сделали в станице Нефтяная. Но упаси меня бог быть судьей людям в их поступках!
Мне хотелось бы завершить этот рассказ. Склон горы, где имитировался расстрел, был покрыт перелеском, в эту пору поздней осени там лежало много листвы. Мы сгребли ее в кучу и ссыпали в вырытую яму, затем утрамбовали. После чего покинули место несостоявшейся казни. В станице никто не стал нас о ней расспрашивать, в том числе и офицеры, отдавшие приказ на экзекуцию.
С того случая на Кавказе прошло уже очень много лет, но я все не могу забыть станицу Нефтяную. Время от времени снова задумываюсь над тем, как сложилась судьба пленных русских солдат, которым мы позволили убежать? Удалось ли им пережить ужасную войну или же смерть настигла их в конце концов? Как поступили бы они с немецкими солдатами, если бы с ними случилось подобное? Может быть, помня о человеческом отношении к ним, они тоже спасли бы жизнь своим врагам?»
Этот рассказ я взял из книги Михаэля Загера на немецком языке «Юность, перемолотая войной», которую он прислал мне в Петербург. В письме, приложенном к посылке, он написал: «Я подарил себе эту книгу в 2001 году на 80-летие. Это мое собственное издание».
Михаэль Загер попросил меня честно высказать мнение о ее содержании, в том числе и критику. Я охотно это сделал. Свое мнение я выразил несколькими словами: «Спасибо Вам, уважаемый господин Загер, за Вашу человечность!»
Обед с Гюнтером Грассом
Если бы мне сказали, что буду приглашен на обед с лауреатом Нобелевской премии, немецким писателем Гюнтером Грассом, я бы воспринял это как шутку. Тем не менее прошедшая встреча отложилась в голове достаточно отчетливо, да и желудок подтверждает, что я недавно плотно поел. Поэтому спешу по горячим следам поделиться своими впечатлениями.
Началось все с того, что мой хороший приятель, писатель Николай Прокудин, сообщил, что в Санкт-Петербург приехал Гюнтер Грасс. Вместе с нашим питерским классиком Даниилом Граниным он должен был провести семинар для молодых литераторов из России и Германии. Хотя по возрасту я уже далеко не молодой человек, тем не менее решил тоже подключиться к данному мероприятию.
Грасс уже несколько лет притягивает меня к себе как автор романа «Траектория краба», рассказывающего о катастрофе немецкого лайнера «Вильгельм Густлоф». Тот был потоплен в январе 1945 года нашей советской подводной лодкой под командованием Александра Маринеско. Под впечатлением романа, который мне удалось прочитать на немецком языке сразу же после выхода в 2002 году, я еще больше углубился в тему «атаки века», как у нас называют это событие. Стал искать немецкий перевод английской книги «Ужасная ночь», на которую в своем романе как раз и ссылался Гюнтер Грасс. Английская книжка увлекла меня своим построением в духе детективного жанра, а также явной симпатией к советским подводникам, союзниками которых в войну были англичане. Маринеско в ней был назван дословно «бриллиантовым командиром подводной лодки». Это выражение мне настолько понравилось, что я его так и перенес в русскую версию этой книги, которая вышла в 2005 году в моем переводе в издательском доме «Нева» под названием «Правда о Вильгельме Густлофе».
И вот теперь появилась возможность не только увидеть классика современной немецкой литературы, но и подарить ему русское издание той самой английской книги. Не откладывая дела в долгий ящик, я тут же сочинил письмо директору Института Гете в Санкт-Петербурге доктору Ральфу Эппенедеру, попросив его содействовать такой встрече. Рассчитывал самое большее на несколько минут общения. И вдруг получил известие, что Институт Гете приглашает меня на обед с Гюнтером Грассом в перерыве между занятиями семинара. Думаю, что эти 60 минут общения с живым немецким классиком никогда не забуду. Не сомневаюсь, что утомил его своим напором и расспросами, но делал я это сознательно. Ведь такой шанс бывает раз в жизни, и негоже было его упускать. Я обязан был прояснить для себя то, что вызывало у меня вопросы и недопонимание в теме «Маринеско против Густлофа». Именно с таким названием мне хочется подготовить собственную книгу. Материала на базе наших и немецких источников собрано уже много, причем в основном нигде не опубликованного. С фактографической точки зрения многое уже достаточно ясно, но все более интересной становится тема философского осмысления эпизода, случившегося январской ночью в водах Балтийского моря. Хочется понять, где проходит грань между подвигом и трагедией. У нас потопление «Вильгельма Густлофа» с советских времен однозначно классифицируется как подвиг. Правда, упор при этом делается на уничтожении фашистских подводников и опускается факт присутствия на корабле немецких беженцев, а их, как недавно было установлено, погибло девять с лишним тысяч человек. В основном это были женщины и дети. В Германии гибель лайнера считается самой крупной человеческой трагедией на море, превосходящей катастрофу «Титаника» в шесть раз.
Ясного ответа от Гюнтера Грасса я так, правда, и не добился. Однако услышал из его уст слово, которого мне не хватало для осмысления отношения немецкого писателя к личности Маринеско. По-немецки прозвучало unbequem, то есть – «неудобный», «мешающий» и даже «неугодный». Характеризуя других персонажей своего романа «Траектория краба», вокруг которых он выстроил сюжетную линию, а именно нацистского функционера в Швейцарии Вильгельма Густлофа и его убийцу – еврейского студента Давида Франкфуртера, Грасс без тени сомнения назвал их «фанатиками». А вот Маринеско оказался для него более сложной фигурой – он ему неудобен и непонятен. Если перенестись в сегодняшнее время, то характеристика Грасса без помех может распространяться на среднестатистического россиянина. Мы, русские, непонятны тем, кто в Европе. Мы неудобны, мешаем своим присутствием, а потому чужды и подчас даже неугодны. За это нас чаще всего и не жалуют там, а проще говоря, не любят. Но никуда не денешься, с Россией приходится считаться.
Писатель Гюнтер Грасс разглядел в Маринеско эти истинно русские черты со всеми их достоинствами и слабостями. Дискутировать на эту тему с Грассом я не стал. Мне важно было услышать его мнение, и я его услышал. Грасс добавил еще одну фразу, которая окончательно расставила точки над «и». Он назвал Вильгельма Густлофа, Давида Франкфуртера и Александра Маринеско «детьми своего времени». По его мнению, они воплотили в себе ту эпоху, в которой сформировались как личности. Поэтому и отношение к ним должно определяться с точки зрения понимания особенностей того времени, в котором они жили.
Когда я показал Грассу фотографию, сделанную мною у двери здания молодежной турбазы в Шверине, там, где когда-то было место погребения Вильгельма Густлофа и его сподвижников-нацистов, то писатель улыбнулся, а потом сказал, что сам там специально побывал, чтобы убедиться в подлинности событий. Для меня же эта фотография имела принципиальное значение, так как в романе «Траектория краба» писатель зачем-то с мельчайшими подробностями стал описывать табличку на дверях этого здания, рассказывая о том, что она висела криво и напечатано на ней было то, что турбаза с 9 до 16 часов закрыта. Интуитивно я почувствовал, что ему это для чего-то было нужно, но подлинная причина открылась лишь тогда, когда я сам оказался у дверей немецкой турбазы. Все соответствовало написанному. Единственным отличием было то, что табличка висела теперь аккуратно. Видимо, дирекция турбазы тоже прочитала роман Грасса. Это характерный для немецкого писателя прием демонстрации достоверности того, о чем он повествует.
Мне было интересно мнение Гюнтера Грасса о недавно прошедшем по западногерманскому телевидению двухсерийном художественном фильме «Вильгельм Густлоф». Оказалось, писатель не стал смотреть его из принципиальных соображений. Одиссея «Густлофа», по его словам, – это не «лавстори», а в первую очередь трагедия, и именно так ее нужно было показывать на экране. Я заметил на это, что его роман «Траектория краба» был бы в данном смысле очень выигрышным. Со временем, может быть, найдется достойный режиссер для экранизации этого произведения.
Пальмникенский холокост
О поселке Янтарный слышали, наверное, многие. Название говорит само за себя. В пятидесяти километрах от Калининграда, на побережье Балтийского моря, находится самое крупное в мире месторождение янтаря. Отдыхающие собирают его под шум прибоя на береговой полосе. Местные жители охотятся за более крупными экземплярами у очистных сооружений производственного комбината.
Для меня Янтарный, кроме всего прочего, является местом моего рождения. Прожил я там всего два года, потом в восемнадцатилетнем возрасте еще раз приехал на день, и все. Думал, что никогда уже там не побываю.
Но история, которую узнал не так давно, как магнитом стала притягивать меня к Янтарному. Рассказал ее мой хороший знакомый, писатель Арно Зурмински из Гамбурга. В бывшей Восточной Пруссии этот населенный пункт назывался Пальмникен. В войну он стал еще одним холокостом. Поздним вечером 31 января 1945 года эсэсовцы уничтожили здесь свыше 2 тысяч еврейских женщин – узниц гетто.
С приближением Красной армии к границам рейха нацисты стали заметать следы своих преступлений. Из концлагеря Освенцим около 6 тысяч узниц польского и венгерского происхождения вначале переправили в Кенигсберг, а затем пешком 50 километров, полураздетыми, по снегу погнали в Пальмникен. Ослабевших и больных женщин охранники добивали выстрелами. Меньше половины выдержали «марш смерти». Но и оставшихся узниц ждал трагический конец. Их решено было умертвить в заброшенной штольне, где раньше добывался янтарь. По ряду причин осуществить это не удалось. И тогда колонну погнали вдоль побережья Балтийского моря на юг. Отойдя несколько километров от Пальмникена, эсэсовцы стали загонять узниц группами по 50 человек в ледяную морскую воду, а затем добивали их выстрелами из автоматов. Выжили лишь тринадцать человек.
Именно они сообщили об этом преступлении, когда в середине апреля 32-я стрелковая дивизия Красной армии заняла Пальмникен. Свидетельства очевидцев преступления нацистов были запротоколированы. Найденные тела узниц были захоронены недалеко от прибрежной полосы, а затем на долгие годы все забылось.
В начале 1960-х годов местные комсомольцы наткнулись в ходе поисковых работ вблизи побережья на останки людей. Они решили, что это солдаты Красной армии, погибшие в боях за Пальмникен. На памятнике, который вскоре был воздвигнут, так и написали: «Вечная слава героям». А еще через 30 лет после падения железного занавеса в Янтарном объявился самый главный свидетель, Мартин Бергау. Он привез свою книгу «Парень с Янтарного берега». В ней признался, как в составе отряда немецких юнцов из «гитлерюгенда» в январскую ночь 1945 года искал недобитых выстрелами узниц. Приведенные в его книге факты, подтверждавшие, что собранные ранее останки принадлежали узницам концлагерей, были доведены до администрации Янтарного. Показания немца выглядели настолько убедительными, что им при всем желании трудно было противопоставить что-то другое. Возникла неловкая ситуация. Непонятно стало, кому теперь следовало возлагать цветы: родным советским солдатам, как героям, или иностранным еврейским женщинам, как жертвам холокоста. Так этот памятник во славу героев, под которым лежат жертвы войны, и стоит сегодня в Янтарном, окруженный слухами.
Арно Зурмински рассказал мне всю эту историю в надежде, что я как уроженец Янтарного могу еще что-нибудь добавить. Но о пальмникенской трагедии мне на тот момент ничего не было известно. Признаюсь, что рассказом немецкого писателя я в тот момент особо и не проникся. Подобно многим моим соотечественникам рассуждал так: «Какое мне, собственно говоря, дело до этих иностранок? Вот если бы это были русские люди». Позднее, ознакомившись с историей тех событий, я понял, как постыдно делить жертв любой трагедии на своих и чужих.
Тем временем немецкий писатель Зурмински продолжал работать над этой темой. Информацию собирал буквально по крупицам и в 2010 году выступил с новым романом «Зима сорок пятого, или Женщины Пальмникена». Книгу на немецком языке я прочел на одном дыхании. Как и в других своих произведениях, Зурмински сразу же был узнаваем как мастер закрученного сюжета, создания пронзительных образов, достоверного изображения исторических событий. Он остался и здесь верным своему излюбленному литературному приему: чередовать показ современного мира с событиями Второй мировой войны.
Главным персонажем своего романа Зурмински делает сына одного из эсэсовцев, гнавших еврейских узниц к месту их ада. Случайно узнав об этом через многие годы, сын решает прояснить для себя степень вины отца в пальмникенской трагедии и через полвека после войны отправляется в Янтарный. Через весь роман проходит идея покаяния современного немца за преступления лиц военного поколения.
Описывая Восточную Пруссию конца Второй мировой войны, Зурмински прослеживает судьбу шести женщин, которые мечтают пережить войну. Четверо из них являются узницами еврейского гетто. Их путь страданий, завершившийся трагически в Пальмникене, проходит центральной темой по всему роману. Две другие женщины – местные жительницы, ставшие вдовами. Они вынуждены покинуть родные места и бегут на запад в надежде оказаться там в безопасности. Писатель убедительно показывает, что война приносит горе всем шестерым женщинам. В итоге все они становятся ее жертвами.
Роман Арно Зурмински подтолкнул активистов местной еврейской общины к идее создания памятника жертвам пальмникенской трагедии. В конце января 2011 года в поселке Янтарный был открыт памятник жертвам холокоста. Автором является известный скульптор Франк Майслер. Памятник представляет собою сплетенные руки, тянущиеся ввысь и взывающие о помощи. На его открытии было решено ежегодно отмечать 31 января как День Пальмникенского холокоста.
