Юрий Хор
Хохотун и Лесовой
– Еще одного подвезли! – тихо сказала толстая медсестра на посту и принялась делать записи в журналах учета.
Новый пациент лег на выделенную койку у окна и вскоре после капельницы уснул. Немолодая, седая женщина разложила вещи по полкам прикроватной тумбочки и ушла. Старик крепко спал. Он проспал остаток дня, всю ночь и проснулся только на заре. Он был в тех же широких брюках на мятом кожаном ремне и мешковатой рубашке в полоску с длинным рукавом. Вместо тапочек у его кровати стояли шлепанцы, в которых больной палец выглядывал наружу и ни во что не упирался. С трудом поднявшись, он медленно пошаркал в уборную, причем ноги его не отрывались от пола, словно на каждой висел груз. Затем он так же медленно вернулся, сел на край кровати и застыл в еще полутемной, серой палате.
В госпитале всегда присутствовало недовольство. Соседи по палате враждовали из-за храпа, из-за продуктов в холодильнике, из-за того, что кто-то не соблюдал гигиену и дурно пах или говорил слишком много невпопад, или наоборот молчал. Персонал госпиталя раздражала медлительность и немощность больных. Совсем немощные лежали одетыми в голубоватые памперсы, точно такие, как для младенцев с липучкой на поясе. Они так же вякали и капризничали, с той лишь разницей, что приобретенные навыки они утратили по старости, а младенцы их, эти навыки, еще не успели приобрести. Ходячие, часто справляли нужду мимо унитаза, а в ответ на упреки, ссылались на плохое зрение. Они жаловались на головокружение и неустойчивость при ходьбе. Некоторые пациенты, прыткие от природы, но выжившие из ума справляли нужду где попало, в санкомнатах, на лестнице, в лифте и даже перед дверью начальника госпиталя, после чего там установили камеру, а на мониторе охранника появился еще один сектор наблюдения. Персонал сочувствовал, но грубил при этом. Старики сопротивлялись и по любому поводу жали на большую квадратную кнопку с жирным красным крестом посередине, которая размещалась над каждой койкой на расстоянии вытянутой руки. Персонал шипел, зверел, но сохранял улыбчивое и приветливое выражение лица. Старики сопротивлялись. Они не могли сопротивляться физически по причине полной потери сил, но они могли жаловаться, угрожать и трясти костылем над головой. Жаловались часто и тем держали персонал в страхе, потому что жалобы разбирались, а процедура это была крайне неприятной – искали крайнего. Если какой-нибудь пациент, стоя в коридоре, переходил на крик, багровел при этом, стучал костылем в пол и вспоминал свои заслуги, то персонал сразу переходил на шепот и все расходились, чтобы не стать объектом очередной жалобы. Персонал растворялся в светло-зеленых стенах госпиталя. «Я на вас жалобу напишу!» – гремело по коридору, а персонал закрывал за собой двери сестринских, ординаторских, раздаточных, перевязочных, персонал разбегался во все стороны. Отворачивались и уходили, прятали лицо, скрывались. По этой причине пациенты чаще скандалили между собой, а персонал злорадно наблюдал за ними и долго, сознательно не вмешивался.
Лесовой был лыс, и приплюснут, будто его двинули чем-то тяжелым и его лысая голова ушла в плечи, а ноги и туловище укоротились. У него была прямая широкая спина, рябые пятна по всему телу и жесткие, колючие брови, которые всегда топорщились. Лесовой был хитер и очень нудный. Занудство его доходило до крайней степени, едва он открывал рот, как начинал нагонять невообразимую тоску на каждого. В госпитале его знала каждая собака, потому что из госпиталя Лесовой отлучался редко и всегда ненадолго. Он находил повод, чтобы полежать подольше, ныл, капризничал, выпрашивал консультации и обследования, пройденные им ранее многократно, от которых его медицинская карта распухла и превратилась в увесистый том. Его выписывали, но он вскоре оказывался в другом отделении, этажом ниже или в соседнем, терапевтическом корпусе госпиталя. Лесовой говорил тихо, вкрадчиво, бегал глазами, был всегда недоволен и любил прозрачно намекнуть на свое героическое прошлое. Делалось это ненавязчиво, сдержанно с заискивающей улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Это было похоже на предупреждение. Лесового ненавидели абсолютно все.
